- Девяткин? - Чин заглянул в салон. - Следуйте-ка за нами. В вашей машине. Пжалсста.
- Но…
- Следуйте. - Чин стучал о ладонь жезлом.
Его конвоировали. Естественно, будь он шишкой, без улик не тронули бы. Плен его был дальнейшим сползанием во вчерашнее состояние… Впрочем, он ведь хотел хаоса; он ведь не далее как вчера мечтал, чтоб бардак с грядки роз расползся, размывая порядки, линии и регламент. Так и случилось, пусть пока в отношении одного лишь его, Девяткина.
- Выгонят меня из Москвы, - ныла Тоня, - без регистрации.
- Не тревожься, - пробормотал он.
Въехали в Жуковку, маячками с сиреной освобождая дорогу, отдыхавшую от пробок. Здание отделения милиции еле просматривалось в тумане. Чин с автоматом дождался, когда Девяткин выйдет, и самолично проводил его в кабинет, где стриженый в штатском немедленно поднялся навстречу с кресла, протянул руку и усадил, заканчивая разговор по сотовому.
- Пётр Игнатьевич, - начал он, уперев в стол локти и крутя ручку пальцами с обкусанными ногтями, - а дело вот в чём… Я не представился? Следователь. Аникеев Виктор Игнатьевич. Родственники по отчеству. Дело вот в чём…
Стол перед следователем был пуст, следователь широк в плечах, с кулаками, годными лупить боксёрские груши или людей, - что он, верно, и делал, так как костяшки были в ссадинах. На рубашке тёмного цвета ремень с кобурой под мышкой, вроде бы от ПМ. Лицо выбрито плохо, губы кривятся. Увидев, что дверь открыта, следователь, вскочив, прикрыл её и начал вновь вертеть ручку.
- Виктор Игнатьевич, меня дочь ждёт, - начал Девяткин. - Каждый урок её дорог.
- Вот! - Следователь опять вскочил, подбежал к окну и остановился, держа руки в карманах. - В том "Форде" дочь?
- Да.
- Не простой "Форд".
- "Форд" не простой, - признал Девяткин.
- А, Пётр Игнатьевич, что за девушка там?
- Допрос?
- Пётр Игнатьевич! - крикнул следователь. - Я ещё допрашивать вас не начал! Если начну - вмиг вникнете, что допрос. Я - джентльменски… Спрашиваю, есть причина… - Следователь шагнул ему за спину. - Где живёте?
- Здесь.
- Прописаны в Москве?
- Да.
- Ездил я к вам вчера. Не зашёл, Думаете, мы хамы? А хам, видя тёмные окна, и не зашёл… Походил вокруг - там ещё роют канаву, - и укатил… Дом не то чтоб очень, но миллион баксов, так?
- Да.
- И что ж вы, живя здесь, мучаетесь в пробках, ездя на работу в банк? Мучаетесь ведь? Зачем? Чем выгодно вам жить здесь? Но я не то спросил… Я спрошу, Пётр Игнатьевич, не показалось ли вам что-нибудь за последнюю пару дней странным в здешних благословенных кущах?
- Здесь каждый день странен, - сказал Девяткин. - Здесь территория власти с прочими вытекающими.
- Наплевать, - склонился следователь, - что вы видели, как Тату здесь били Муму и с кем думский деятель мылся в бане. Наплевать. А вот особое, сногсшибательное? А? Вспомнили?
- Шар воздушный опустился… - хмыкнул Девяткин, и вдруг подавленность превратилась в ярость, - может быть, оттого, что следователь за спиной смотрел ему в темя. - Слушайте, - сказал он, вставая. - Вы не Порфирий Петрович, вам не идут психологические козни, а я не Раскольников, если вы так решили. Либо вы сообщаете, почему я здесь, либо звоню адвокату… - Он вынул сотовый.
- Понял, Пётр Игнатьевич! - Следователь погрузился в своё кресло и катался в нём на роликах от стены к столу. - Спрашиваю по-джентльменски, вы мне объясните, а то я не врубаюсь. Вы, Пётр Игнатьевич, член семьи самых влиятельных олигархов, ваша жена - красавица… Да, мы знаем всё! Мы такие! Вы мне скажите, я не врубаюсь: вам мало богатств? Дворцов, этих ваших VIP-клубов, всяких там "мерсов", женщин? Что ж вы… Что ж вы везде этих женщин, даже и на дороге, а? Вы ведь можете и в VIP-клубе, в апартаментах?
- Чёрт… До свидания! - и Девяткин шагнул прочь.
- Вы, что, не знаете?! - кричал следователь. - Скажете - вас ведь, кажется, дочь ждёт - и отправляйтесь к ней! Так - нельзя! Нужно пропуск вам подписать! - Видя, что вызванный остановился у двери, следователь стих. - Плюнем, Пётр Игнатьевич, на Порфирия, у нас в штате такого нет… Но есть пиплы, им мало красивых жён. Им мало апартаментов, где в час двести баксов. Это им как оскомина, это им не в струю, привыкли. Значит, от скуки, для обострения, они ездят по дорогам в машинах и ловят девочек. Некоторые ловят перепихнуться для разнообразия. Это ведь по дороге, вроде промежду дел, удобно, время не пропадает. Есть также пиплы, этим перепих - не то, им с девочкой покурить бы травки, повеселиться да приручить, чтоб она на дороге его одного ждала, а он - нынче мимо, завтра облагодетельствует. Есть пиплы, что её трахнут, а после думают: шлюшка их осквернила, теперь шантажировать может. Или станут с женой гулять, а шлюшка навстречу: здравствуй, мол. Или есть пиплы, что думают - как после меня шлюшка может ещё с кем-то быть? Всякие есть людишки, верьте! И вот такие ют шлюшку… чирк!
- Я, что ж, убил?
- Кого, Пётр Игнатьевич? Подскажите! - дёрнулся следователь. - Где? Когда? Мы сидим, не знаем!
Девяткина затопил страх. Виновен он не был. Но даже заяц, гонимый псом, дрожит в страхе. Он знал, что нужно быть честным. Вопрос: до каких границ? Что им известно? Кто мог сказать им? Это ему ко всем прочим напастям незачем. Получается, только он виноват во всём: клерк, не верный престижной жене. Им наплевать, что на самом деле было! Рука его на ногах погибшей - вот повод к толкованию… Но он руку держал на ногах на трассе - кто мог увидеть? Он вспомнил, что сегодня дочь, а вчера тесть намекали, что видели… Дочь сказала: "Деда не тормозят" и "Пап, а вчера ты… ну, когда ехал… мы тоже ехали"… Стёкла на "Форде" без тонировки, "Форд", пускай джип, меньше джипового "мерса" тестя. Так что им, сверху, было бы видно… Что видно, что? Не было ничего… разве что на ногах погибшей - следы собственных его пальцев… Да не просто так - на ногах выше колен, гораздо выше! Интерпретировать можно так, что…
Кассирша непременно вспомнит: он купил презервативы… К тому же сбитая девушка до него могла с кем-то переспать; экспертиза - пусть его следа нет, как не было бы и других следов из-за развитой контрацепции, - установит, что незадолго до смерти сбитая имела, так сказать, половой контакт… Кроме того, её отпечатки остались в "Форде"… Девяткин расслабил галстук.
- Вы побледнели? - следователь встал, подбоченившись, открывая под мышкою кобуру. - А про шар мне не надо. Шарики-ролики - детство. Видели вы… сказать, что? То, как вчера здесь, неподалёку…
- Я видел много, - начал Девяткин. - Вы предъявляете обвинение - не знаю в чём. Требую адвоката.
- А для чего? Идите! - следователь вручил бумажку. - Пропуск. Нельзя и спросить? Вмиг в понты, в истерику? Для чего?
Девяткин, постояв с пропуском, толкнул дверь и тут же услышал:
- Вы Мальдивы оставьте, если решили. Я по пиплам пройдусь, а потом к вам снова. Днём или ночью, не решил ещё… Но тогда, коль будете спать, - типа, отсутствовать, - я зайду, больше мокнуть не буду. Да там и шумно, и воздух с гарью… Стройка у вас какая? Роют канаву? Вы, кстати, гражданин РФ? А ещё чего? США? Банк ваш, кажется, УМБ? Полностью будет как? "Банк", дальше - "Московский"? "У" - уголовный?
- "Универсальный"! - крикнул Девяткин.
- А вы не надо. Я не глухой, - осклабился следователь. - Физику изучали? Вы по финансам? А я вот любил её. Физика - про законы. Люблю законы поддерживать… Про природные, говорите, законы? - Он приставил пятерню к уху и ждал, юродствуя. - Физика - про природные, верно. А уголовные - в этой… в юриспруденции. Да ведь как оно? Если есть много денег, законы херят, до звёзд летят. Вон, за сто миллионов в космос, хоти - лети. С баксами - что законы? Миллионер - как Бог! Отписан кому срок жизни, а бакс его сократит. Знаете все последние заказные убийства? Платишь - и убивают. Миллионер - как Бог… Ладно уж, я отвлёкся, пофилософствовал, а конкретно в физике сказано, что туман - проводник. Звук проводит, энергию. Звук - особенно хорошо. До встречи.
Девяткин спустился к "Форду". Уже за рулём понял, что со второго этажа на него смотрят. Он резко рванул с места, компенсируя оскорбление. С тестем так не посмели бы.
- Я… Извините, Пётр Игнатьич, - спросила Тоня, - вас про меня там?
- Нет.
- Пап, ты долго, - сказала дочь. - Уже пора мне на занятия. Не погуляли, не погуляли… - протянула она чуть театрально.
Он лишь кивнул. Не хотел слов. События валят валом, лишь успевай реагировать, но, главное, на него одного. Его молчание и весь вид, наверное, выглядят странно. Никто не знает, какие трещины рассекли его. Мир сыплется, кризисам нет числа. На данный момент он имеет прогул, карьерную неудачу, следовательский наезд, сбитую проститутку, вернувшуюся утром жену, заметившую что-то дочь, разборки с тестем, туман, что давит уже два дня, клоуна, что суётся в нос… и свою неустроенность.
Абсолютную.
У него нет угла.
После детского дома он отслужил и сразу же пошел в институт, а тут вдруг "ельцилюция" - бардак в стране. Жил в общежитии, потому что никак не мог найти время оформить подмосковную жилплощадь - в Чехове, в Дмитрове, в Одинцове. Что он, студент девяностых, имел общего с хлынувшими в народ ваучерами, казино, компьютерами, бандитами, жаждой наживы, приобретательством, суетой, рекламой? Как он, живя в Москве с её фантастической атмосферой, манившей к роскоши, к миллионам, к счастью, мог выбить квартиру у наглой, жадной, тащившей все в свой карман бюрократии? Этому не учил вуз, выпускников которого готовили для перспективной сферы - банковской. Тогда каждый день совершались чудеса, каждый день появлялись кумиры, фирмы с громкими именами; двадцатилетние делались миллионщиками, и портреты их тиражировали СМИ. Всё наполнялось духом разгула. Всё бушевало, всё обещало… Какая там жилплощадь в Чехове?! Все - в Москву! Тем более он встретил Лену. Балованная, она выбрала отчего-то не давних поклонников с их апломбом. Девяткин знал, чем отличается от Лениных кавалеров. Те - эгоисты, папенькины сынки, транжиры, моты, амбициозные врали. Он - скромный, сдержанный, вдумчивый и заботливый. Ленин папа тогда уже был богат, но особо не выставлялся, потому что в те годы откат был ещё возможен, спрос за госсуммы, ставшие частными, был бы строг. Но Лена была достаточно умной, чтоб не искать богатого. Любя "улёт", не желала иметь с собой рядом такого же, как она. Девяткин для неё был то что надо - утёс в бурной жизни, якорь… Не сказать, что любил без чувств, - но, когда она привела его на квартиру в центре Москвы, он, томящийся по уюту и семейственности, сразу размяк. Сыграли свадьбу. Жили сначала в городе. Лена, спасаясь от суеты и, как потом призналась, от самой себя, съехала с ним сначала к отцу в Барвиху, а позже - в выстроенный для них дом… Он упустил своё. И сейчас, через много лет, понял, что пути назад нет, что бежать некуда и негде сказать: я здесь хозяин. Он - почти бомж.
У перекрёстка, в трёх километрах от дома и в двенадцати от Москвы, у того самого перекрёстка, где вчера совершилась трагедия, а сегодня ходили люди и ездили иномарки, он углядел вдруг деву. Она расспрашивала о чем-то прохожих, бросаясь на них с вопросами, как интервьюер. Бархатные штаны до икр, туфли, жилет поверх майки, бледные руки с плакатом и другой плакат - на спине. Взор блуждает, волосы длинные, вытянутое, чуть лошадиное лицо… Человек-реклама. Что у ней на картонках, издали не прочесть. Лет тридцать, голос - контральто… Дева наткнулась на его взгляд, и он немедленно дал газ. Но - вспыхнул красный. Тормозя, чуял: дева следит за ним. Маргиналов он опасался. У него не было главного средства защиты от них - самодовольства и убеждённости в правильности собственной жизни. Он чувствовал: параллельный мир, о котором твердила фантастика, - не что иное, как эти люди с их тягой к анормальному и отвергаемому. Он знал, что его путь - не истинней их неприглядной веры. Он допускал, что запросто может выпасть, в силу каких-нибудь обстоятельств, из банковских сфер в бомжовые.
Тронув влево, как только светофор позволил, он видел, что дева провожает его взглядом.
- Катя… - Он повернулся к дочери, собираясь выяснить, где она видела его с девушкой. Прямо спросить - нельзя, поэтому он искал маневр. Понял, что нужно спешить: милиция, собрав факты, вновь вызовет его выяснять. Знает ли он такую-то? Где сошлись? Как расстались? Он, невиновный, должен будет открыться. Он бы и сделал так. Но как это интерпретируют? "Чистых" фактов не бывает. Всякий факт преднамерен. А судьи кто? Кассирша, которой он платил за презервативы? Уже одно то, что его связали с жертвой, указывает: его выдали.
Кто?
Что этот "кто" наврал?
Видели их в магазине? Или в машине?
Или когда он держал на её ногах руку? Этот факт будет трактован, понял Девяткин. Именно на этом факте можно построить дело. Интим припишут - и нафантазируют. А реакция Лены, когда огласят улики в виде его следов на мёртвом теле? Интим породит гипотезу шантажа и так далее, до убийства. Он родственник олигарха, стало быть, дело выгодно прокурорам, судьям, сыщикам, адвокатам не только в смысле пиара, но и финансово. Уже и следователь наседал, предвкушая взятку за то, чтоб найти и учесть смягчающие мотивы.
- Катя, - сказал Девяткин, - вы были вчера в Москве?
- Of course, - изощрялась дочь.
- Где?
- Пап, в паре бутиков, потом дед купил компьютерную игру, потом к дяде Владу ездили на Солянку в фирму, потом ресторан, десерт. Потом Макдональдс, все не хотели, а я хотела, я кофеёк пила. Круто! Мама с дядей Серёжей и с тётей Дашей тоже там были, мы сидели, а дед с дядей Владом ездили по делам. Мне подарил… - дочь протянула руку с "Ролексом" на запястье, - дядя Серёжа. Я понимаю, что это дорого. Обещаю, пап, не разбить… Дядя Серёжа, пап, из Америки. Потом ездили… Да что тебе, папа, сказать? - Дочь скользнула взглядом по Тоне. - Когда много денег, весело. Правда? Это не пол мыть. Потратили задень больше, чем Тоня за год.
- Это ж надо! - вскрикнула та шутливо. - Не за один год - за десять, Катя.
- Тоня, ты бедная? Плохо.
- Катя! - пресёк Девяткин. - Ну, - поинтересовался, - и вы что ж… ехали из Москвы?
- Ехали. Кто, пап, та ногастая была в "Форде"?
"Видела!" - понял Девяткин. Он не осмелился уточнять, видела дочь "ногастую", или руку его на "ногастой", или всё вместе. Незачем, чтоб Тоня знала: как она ни проста, слух разносит, в первую очередь, персонал. К тому же ему стыдно… Незачем заострять внимание на потребности мужчины класть руку на ноги женщины. Лучше не вспоминать вообще этот случай, пусть позабудется.
- Пап, кто?
- Знакомая, - соврал он. - Вы, Тоня, как, довольны? - он совершил манёвр.
- Чем, Пётр Игнатьич?
- Нынешним статус кво, - усложнил он, гадая, что она скажет.
- "Кво"? Невдомёк мне… "Кво"… Это ж ум у вас, Пётр Игнатьич! Вы образованный. А мы только полы…
- Тоня, приятно рядом с папой сидеть? - завела дочь. - Если б ты ногастая была, как та! Но ты отстой… Ужас! Думают, что ты папе жена! Ужас! Ужас! - Дочь театрально прикрылась. - Сиди пока… Но я вырасту и вперёд сяду, а ты будешь сзади.
- Катя! - сказал Девяткин. Он сознавал, что дочку всегда бесило присутствие около отца чужих женщин. Это она мстит ему, не Тоне. А значит, тема "ногастой" ещё не раз всплывёт.
- Попрошу тебя, Тоня, - произнёс он, - молчать об услышанном. Не хочу жестокую мою дочь учить, как вести себя… А проблему с временной регистрацией мы решим. В милиции спрашивали как раз об этом, - врал он.
Было противно лгать. Выслушав благодарность, он смолк.
У следующего перекрёстка, ближе к Москве, за рядом огромных богатых вилл они опять свернули. Дорога вилась через лес, обогнула пруды в тумане, затем пошла в горку, мимо обшарпанных сельских изб. Сосны перемежались крышами и заборами, в траве белели куры. Следующий изгиб вывел в поле с посёлком, на другом конце стояли редкие огромные виллы, неразличимые в тумане. На заставе, в начале дороги, ведущей в туман, "Форд" задержался, и постовые, проверив пропуск, подняли шлагбаум.
- Должны узнавать! - сказала дочь. - Деда все узнают заранее! Вырасту - будут все меня узнавать!
- Храбрая дивчина! - смеялась Тоня.
- Я, Тоня, леди, - вздохнула дочь.
Виллы здешние не отгораживались стенами. Удалённые друг от друга, они свободно стояли то на лугах, то в парках.
Тестев дом был заслонён от дороги решёткой и можжевельниками. Въездной пост, поприветствовав их, распахнул ворота; ещё метров триста по розовой полосе внедрялись они в туман. Справа был сад, слева - пруд и лужайка для гольфа; выскочили и понеслись рядом холеные борзые. Перед трехэтажным с мансардами дворцом раскинулись клумбы. Цоколь был из гранита, выше рустической облицовкой шел фасад, сплошь розовый. Стёкла в розовых переплётах. С розовых черепиц капало, по углам - башни. "Форд" заехал на пандус, где давно, судя по влажным стёклам, ждал белоснежный, длинный, как и положено, таун-кар. Швейцары бежали к ним открыть дверцы. Дочь вылезала с помпой. Девяткин отказывался сознавать, что это чванное существо с язвительным языком - его дочь. Он сказал ей вслед.
- Дедушка привезёт тебя.
Девочка, шествовавшая к полукруглой лестнице, вдруг обернулась и, забыв, что играла в леди, кинулась к нему:
- Останься! Мы с тобой нигде не были. Ты работаешь, а потом у тебя дела. Подожди! Уроки кончатся, и мы поедем, маму возьмём. Куда-нибудь, пап! Куда-нибудь!
- Честно? - спросил он.
- Ну, пап!!!
- Ладно.
Он не хотел одиночества, но Лена спала, а с дочерью он, действительно, общался редко, в будни работал, по выходным же всегда уступал её деду. Того, что давал ей дед, Девяткин дать не мог. Дед с ней летал в Париж, в Грецию. Состязаться с ним не было средств. Да и сама дочь, хоть и твердила, что хочет быть с отцом, вмиг меняла решение, если дед предлагал прогуляться верхом на панде или лететь на ужин с Ди Каприо. В замке устроил комнату для внучки - она спала под балдахином и ела на серебре. Сейчас просит забрать её и льёт слёзы - а через час расхочет. Но Девяткин ей обещал. Он влез в "Форд", чтобы там её ждать, - не хотелось контактов с тестем. Вышел дворецкий, позвал его. Отказавшись, он продолжал сидеть, наблюдая, как из-за служб вдали - нескольких длинных зданий - выехал верховой в белом костюме. Узнал Влада, дядю Кати и брата Лены.