- Что не входишь? - Влад передал повод конюху. Он был в мать: сухощавый, черноволосый, длинный и с нервной мимикой; не угадать ни выражения лица его, ни реакций. Он говорил мало, но, если хотел, мысль формулировал чётко и поступал оптимально. Владел ресторанами в Москве, строительными компаниями, играл на бирже. К собственному капиталу в будущем рассчитывал пристегнуть наследство, ибо отец, передав ему бизнес, деньги не отдал, держал в банках. Лена рассказывала, что на них двоих с братом приходится миллионов двести. Жил Влад в Москве, у отца бывал на уикенд; присутствие его здесь в будни казалось странным.
- Зайдём? - повторил он.
- Не стоит, - отверг Девяткин. - Я не в том виде. Просто завёз дочь, просила дождаться. Маленькие эгоистки липучи.
- Верю, - ответил Влад. - Не только маленькие, - двинул он концом губ и, глядя в сторону, начал, как бы в раздумье: - Вот что… Лена звонила, вы собираете юбилей… В субботу? Я, к сожалению, с четверга в Германии, надо стёкол купить под эксклюзивный заказ… Вернусь - отпразднуем? - Он дождался кивка Девяткина. - А сейчас… Не обидишься, я просто передам подарки? Я бы заехал, но у отца в гостях бываю редко, неудобно его бросать и ехать к вам. Да и Лена… Я её видел пьяную, - улыбнулся он. - Отсыпается? Они с Дашей кутнули, но та и дьявола перепьёт… Отдам подарки? - Он щёлкнул пальцами и сказал что-то подбежавшему слуге. - Туман не к месту, - продолжал он, стуча хлыстиком по голенищу сапога. - Как бы мой вылет не задержали… Впрочем, я тогда поездом. Как живёшь? У меня дел - уйма. Но выбрался вот к отцу. Здесь сегодня вообще компания, я смотрю, мужская… - сказал он, глядя на окна замка. - Так… вот и он, наш друг.
Приблизился "Мерседес", водитель вытащил из багажника бензокосилку.
- Давай в твой "Форд"… - продолжал Влад. - Желаю вам жить вместе бессчётное число лет…
Они загрузили подарок в "Форд", Влад помогал указательным пальцем с холеным ногтем. "Мерседес" он отослал, но предварительно извлек оттуда коробочку.
- Это Лене. Чтобы ты знал - браслет. Сто тысяч, и не рублей… Всё же сестрица. Мы с ней дрались, помню, а вот теперь я люблю её… Будешь косить, а она - красотой блистать. Поздравляю! - сунул он Девяткину браслет.
- Но, Влад, сам мог заехать.
- Нет… - Глядя на окна, тот вновь постукивал о голенище хлыстом, прибавив тихо, чтобы не слышали: - Я особенно отношусь к вам. Это не очевидно - видимся редко и прочее… Но в душе, верь, - так. Возможно, когда разовьюсь… Но, может, раньше. Вынашиваю идею банк открыть, а тебя - главным. Это между нами. Банк даст возможность большей мобильности оборота средств… Мы ценим друг друга? - кинул он на Девяткина быстрый взгляд. - Деньги можно всегда достать, а надёжных партнёров - редко. Я твои трения с тестем вижу, но… старик в возрасте, с комплексами… и ментально, в конце концов, стар… Очень стар, хотя дай ему Бог сто лет. Считает, что дочь его - королева, а сам не собрал миллиарда в те годы, когда деньги легко из государственных банков перебрасывали в частные. Бог с ним, я не в укор. Некоторым отцы вообще ничего не дали… Петя, не в твой огород камень. Я обобщал. Твоя судьба многих сломала бы… Я вот не думаю, что смог бы разбогатеть с нуля… Дружба? - Влад ткнул Девяткину руку в белой перчатке и зашагал по лестнице, но, замедлив шаг, обернулся.
- Вот что… - сказал он, сводя брови, так что лоб пересекла морщина. В следующий миг он сбежал вниз, перебирая ногами в бриджах. - Ты, Петя, все-таки должен зайти.
- Нет.
- Ради меня и Лены.
Девяткин дивился Владу, и сестру-то видевшему редко, а его за десять лет - и вовсе несколько раз. Кроме этикетных фраз и пожатия вялых рук Девяткин не удостаивался от него внимания. На семейных обедах Влад на него не смотрел. Бензокосилку можно считать насмешкой, обнажавшей скрытое отношение. "Муж-мальчик, муж-слуга из жениных пажей…" - Девяткин чувствовал, что Влад рассматривает его именно под таким углом. Взятый в семью примак - вот что подчёркивала бензокосилка. Нынешнее внимание Влада и поражало, и настораживало. Девяткин глупцом не был. Обещанный пост директора, понимал он, - это фраза, не лучше прочих. Да, он мог получить пост - спустя лет десять, на то время, пока Влад не сыщет более подходящую личность, какую-нибудь пробивную мисс, как нынче в моде, чтоб совмещать приятное с полезным. Всё это очевидно. Плюс у Девяткина проблемы. Он напрягся и даже готов был, буркнув под нос "прощай", влезть в "Форд". Мешало сознание, что он мог бы помочь себе, и не только сближением с Владом. Может быть, в доме заговорят о сбитой девушке, и он тогда выяснит, как его видели. Видел ли тесть, что он клал руку на ноги спутницы? Он мог бы сам начать обсуждение, рассказав о следователе. Он и должен всё рассказать, раз член семьи.
- Хорошо, - согласился он.
- Жду.
Влад пожал пальцами его руку и зашагал вперёд. Швейцар распахнул дверь. Оба попали в зал с лестницами. На первом этаже - несколько дверей с бронзовыми ручками. Телохранители встали с кресел, Влад махнул им.
- Переоденусь? - сказал он и устремился наверх.
Девяткин, пройдя в гостиную, сел у шкафа с книгами во всю стену. На столике пачка журналов, подле лампы сигары. Тесть имитировал быт лорда или дельца. Дом стоил около сорока миллионов и построен был действительно на века - фундамент чуть ли не гнейсовый, а фундамент, считал тесть, это главное. С расчетом на внучку. Был у него и другой внук, Дима, сын Влада, - мальчик, к нему дед должен был бы испытывать чувства большие. Но прикипел к Кате, и именно из-за Девяткина, чья бедность давала возможность держать внучку всегда почти при себе. Дима в Англии, с Димою был отец. Лена же, получавшая лишь карманные деньги, а остальное в виде подарков, переложила труд воспитания на деда. Чувств Девяткина никто не учитывал. Да и сам он не посмел бы стать меж тестем и внучкой, зная, что розовый дом-дворец на участке в пару гектаров наследует Катя с матерью. Статус няньки, укладывающей дочь спать, побуждал к карьере. Вчерашний крах, бывший бы для иных только поводом взгрустнуть, казался Девяткину погребальным звоном. Что-то отрывало его от мира, вышвыривало из схем, сводило к функции, без которой мир смог бы существовать. Девяткин знал: умри он - и ничего не изменится, словно его и не было. Как-то раз услышал, на вечере за спиной сказали: "Глянь, муж Гордеевой". - "Кто он?" - "Так, мелочь банковская".
Девяткин встал и прошёл к окну взглянуть на "Форд", клумбы, туман на лужайках.
В тумане таилась сила, сжиравшая перспективы и навлекавшая беды. Туман отделял его ото всех…
По сути, он здесь на правах прислуги и может быть изгнан в любой момент…
В студенчестве он курил - и вновь захотелось курить. Он, взяв сигару, увидел собственное отражение в зеркале: ссутулившийся тип в костюме с галстуком, тусклый взгляд… вид бледный, смутный. Вдруг за спиной мелькнуло что-то схожее с клоуном. Он вздрогнул, почувствовал, как замерло сердце. Дверь отворилась, возникла подруга Лены, Дарья Завадская, в сиреневом платье и с седой причёской. Она закурила и плюхнулась на диван, нога на ногу. У её кожи был нежно-фиолетовый оттенок - она единственная из подруг Лены не выносила солярии, предпочитая дождь. Она сама казалась духом ненастья, в яркий день пряталась по углам, будто лучи выдавали некую проницаемость её плоти. По той же причине любила она подвальные бары с куревом - генерировать дымку.
- Что делаешь? - спросила она.
Он бросил сигару.
- Поговорим? - спросила Дашка, как её обычно называла Лена.
Завадской она была по мужу, с которым выгодно развелась, отбив себе, вроде бы, пару миллионов. Достался ей и дом, но дом она продала, а деньги давала в рост. Она слыла сплетницей, но, когда её укоряли, требовала доказать, что сплетня недостоверна. Сказанное ею всегда отражало факт, ясный, публичный, но не замеченный ни одной душой, кроме неё. Факт вроде бы без последствий, но, повторённый её устами, он тянул за собой воз проблем. Встречались с ней, чтобы узнать о других, надеясь утаить своё. Девяткин её опасался, веря, что Дашка разносит слухи о его ничтожности… Впрочем, сейчас он не только от тестя, но и от Дашки мог получить "инфу". Тем более, её принуждать не надо - сама начнёт.
- Как дела?
- Блеск! - сказал он, плюхнувшись в кресло.
- Мне Влад велел развлечь тебя. Прибыл ты, мол, зачем-то.
Девяткин хмыкнул.
- Дочь привёз? Леди? Мавр сделал дело и может уйти?
Он не ответил.
- И… - продолжала она.
- Что?
- Лена как?
- Спит, - сказал Девяткин и вдруг соврал: - Сказала, вы вчера набрались, ты блевала… - Он провоцировал.
Дашка, сощурив глаз, шевельнулась, втискиваясь в кресло, выпустила дым через нос, пепел стряхнула в пепельницу.
- Может, и было… Всё и не вспомнишь, дай-ка подумаю… - она вскинула взор вверх. - Встретились, поболтали, ей назначил встречу Глусский… ты в курсе? Мы одноклассники были… Всё было-было - и нет теперь. Моё кредо: интим решать один на один. С Серёжей… - она умолкла. - Виду тебя квёлый, я разболталась… Ты, верно, Влада ждёшь? Чем он завлёк тебя? Мы видели вас в окно, я с Глусским.
- Он здесь?
- Влад не сказал? А я сплетница? Ну вас! Вы родственники, что за тайны? Свалят всё на меня.
- Кто свалит? Лена? - вновь врал Девяткин. - Она тебя знает, она тебя называет "старая пустомеля"… или "трещотка"? Забыл, прости.
- Мило, - бросила Дашка, слишком уж заводя взор вверх. - Сама меня при себе удерживает, и - "трещотка"? Отказываюсь быть доверенной женщин. Женщины - дуры, место для заполнения. Презираю их. Ненавижу свой пол, люблю мужчин. Женщина - существо с рабской психологией. А отсюда метания, неуверенность… отдаётся, словно раба, любому. Дело лишь в ситуации. Нынче грузчика хает - завтра лежит под ним. Ищете верных… А задавались вопросом, откуда верные, если каждый мужчина имел в жизни несколько сотен или десятков баб, и это при том, что женщин меньше, чем вас?
- Конкретней, - сказал Девяткин, чувствуя, как сосёт под ложечкой.
Дашка глядела, затягиваясь.
- Представь, трахает некто всех, а потом тормозит на одной, зная, что и она до него спала с кем-то, - и мнит, что с этих пор, с Мендельсона для двоих, она ему впредь верна. Дурацкая мысль. Дурррацкая! Это бывает, если оба бедны, работают от и до, измотаны… Ты лично - стал бы ты изменять жене? Ты, с твоими тремя - пятью тыщами в месяц, вынужденный тлеть в банке? Ты бы не стал. Представь богатого и свободного, ему только знак подать - и всякая ляжет. Или представь богатую женщину, вольную от рассвета до ночи. Она отдаётся чувствам, как ей и надо. Чему ещё отдаваться? Что ещё в женщине, кроме чувств? Женщины… Чувств в них много, очень уж впечатлительны. "Я боюсь, - говорит, - одна". И тащит на встречу с Глусским. Тут как тут Катя… Воспоминания… Набрались… Не помню: может, блевала, да… Оказались мы у него, в пентхаусе на Садовом. Я потом путалась, чьи стринги: Ленки или мои? - Дашка смеялась, смешно складывая крупные нос и губы. - Где мои шестнадцать лет? Где? Могла я отказать подруге? Нет. А Лена? Могла она отказать, если швейцары распахивают дверь, "Мерседес" ждёт и спутник в смокинге чмок ручку и все завидуют? Женщина - это открытый всем порт любви. Взгляни окрест, читай классику: бабы лезут ко всем в постель. Философски, раз есть что впихивать, в равной степени есть во что пихать. Я, Петь, кончила философский, я тебе много могу рассказать о Ж и М. Не та задача. Задача у нас - не мыслить, а жить. У нас есть деньги не мыслить… Прости, не у всех, тебя я в виду не имела. - Она завершила, встав. - Не кисни.
В его голове пульсировала реклама "Shift expectations!" - слоган какой-то техники. Услышанное превзошло ожидания. Теперь он не только не нуждался в фактах, но уже и не хотел их. Стремясь узнать спасительное, узнал отягощающее. Мир трескался, точно лёд. Дашка умеет мстить, она его раздавила, в сущности, не сказав ничего конкретного, чтоб не дать повода оспаривать, обвинять её в сплетнях или - поверить ей. И не скажет. Это стиль мыслящей и умеющей обобщать стервы. Он чувствовал, что, скажи она прямо, было бы легче, а так - неясность и хаос, под стать туману вокруг. В сиреневом платье, с сиреневой кожей, при смутном свете, в дыму, она походила, подумал он, на мокрицу, - и поймал себя на желании её стукнуть. Сдержавшись, он взял со столика брошенную сигару, и злость обвалилась в слабость. Он щипчиками обрезал сигару, слыша себя:
- Лена - единственное, что я имею. Твоя теория не относится к ней… в полной мере… - добавил он. - У нас юбилей в субботу. Ты приходи. Приглашаем, - сказал он, подчёркивая "мы".
Дашка стояла у двери, вглядываясь в него.
- То ли, - произнесла она, - ты круче, чем кажешься, то ли… Есть в тебе, Петя, сила, есть… Но и Атлант не слаб, а триумф у Зевсов. Рок ведь сильней. Ты, как трагический герой, держишь удар… В смысле: красиво тонешь, этически-эстетически. Ты, Петя, тонешь. Я тебе не желаю зла. Ты не похож на жадных и оборотистых мужичков с большой буквы. Им бы я не сказала. Тебе - попробую. Отпраздновав юбилей, ты заживёшь, как прежде. Но, вероятней всего, события сложатся по-другому… Лучше, если б ты, как хотел, уехал, а не послушал Влада и не остался здесь. У Влада есть цель… Догадываюсь, зачем он тебя оставил и предложил мне пойти и позвать тебя.
- У меня тоже цель, - сказал Девяткин.
- Да, - Дашка признала. - Но козырь - у них… Цени, я старалась быть деликатной, чтобы помочь тебе. Некрасиво, когда на слабого нападает свора. Если б не деньги, ты одолел бы их. Но здесь очень большие деньги, связанные с отношением к тебе Лены.
- Мне надо выяснить… - начал Девяткин.
- Часто мы получаем, - вновь обобщила Дашка, стряхивая пепел, - обратное. Некоторых вещей лучше совсем не знать.
Девяткин обеспокоился. Предостерегала отнюдь не дура и не пустышка. Он сменил тему:
- Женщина, значит, порт? Может, ты тоже порт? Я использую это да и зайду к тебе.
- Может. Не придавай сексу большого значения.
- Не понимаю.
- Секс служит власти. Он, собственно, и есть плод власти. Но это упрятано в этикет, в институт брака и проявляется откровенно только в случае патологий, эти нормы ломающих. Сексуальный маньяк есть факт, в котором власть проявляется в виде чистой агрессии, направленной на другого, вплоть до расчленения этого другого. Вот так. Половой союз - средство борьбы, где власть обеспечивает себе гарантии. Петя, понял? - спрашивала она.
- Ты говоришь, как лесби.
- С тобой поступят, как педераст с дитём, - сказала она. - Думай, Петь… Влад просил привести тебя. - Она вышла.
Он постоял с сигарой и вернул её на столик. Подавленность толкала его сесть в "Форд" и укатить. Казалось, уже нет смысла остаться и что-то ещё вызнать. Но вдруг появилось желание забрать дочь, чтобы убедиться, что он прочно стоит на ногах и может ещё влиять на события. Он поймал себя на том, что не сводит глаз с сигары. Курение помогло бы. Не зря ведь курят. Впуская в себя вместе с дымом мир, с которым ты состоишь в распре, ослабляешь его давление… Но увидят его курящим и заметят перемены, а он не должен, по возможности, их обнаруживать…
Впрочем, страшное вряд ли случится: следователь отстанет, с Леной уладится, в банке всё успокоится, чёртов туман сойдёт…
Сунул сигару в карман, туда же отправил и зажигалку со столика. Воровство?
Пусть.
Оглядев себя в зеркало, он вышел в холл и мимо качков направился в зал, откуда слышался смех дочери. Вошёл в тот момент, когда человек, высокий и рыжеватый, как и он сам, коротко стриженный, в белом костюме без пиджака, брошенного на стул, швырял Катю вверх и смеялся вместе с ней. Чуть дальше сидел за столом тесть. Влад, откинувшись на спинку стула и вытянув на стол руку, кривился. Все были в костюмах. Официантки, в том числе Тоня, в белых передничках и наколках, носили и расставляли на скатерти супницы. Это был обеденный зал в три окна, с двумя люстрами, с длинным столом, со стульями у стола и вдоль стен, с несколькими столами поменьше, с буфетами хорошего дерева, камином, роялем в углу и со стоящим в другом углу мажордомом.
Первым к Девяткину повернулся сидевший в дальнем конце тесть, после него Дашка. Влад, изобразив удивление, не выразил ни намёком, что приглашал его. Дочь бросилась к нему, спрыгнув с рук незнакомого человека.
- Пап! Дядя Серёжа хочет меня подкинуть до потолка! Он сможет? А ты подкинь! - она прыгнула на него, но он не решился выполнить просьбу. По стихшему веселью понял, что неуместен. Но здесь его дочь, и его одолевали сложные чувства - слишком вольно чужой играл с ней. Он допустил бы, чтоб дочь подкидывал тесть или Влад, родной дядя, который, впрочем, с детьми был сдержан и, похоже, не любил их. Но "дядя Серёжа", как назвала его дочь, не был ей дядей, да и показывался в Москве редко.
Сергей Глусский был тот, с кем, по словам Дашки, и провела день Лена. Впрочем, Девяткин давно его знал, с тех пор, как Лена с Глусским томительно расходились. Он видел на вечеринках их шептания. Лена срывалась с места, Глусский подсаживался к другой, чтоб Лена видела. Или сдавал её в пользование другим, чтобы по праву хозяина приходить за ней, когда захочется. Ловкий, смышлёный и энергичный, он был банкиром президентской семьи, потом предпочёл заводы по производству сплавов, приватизировал их и уехал в США. Он входил в список самых богатых людей в РФ. Девяткин был чуть похож на Глусского, вот только рот несколько побольше, а нос поменьше, и более светлоглаз. Но он не имел апломба и предприимчивости, самоуверенного оптимизма и связей Глусского, его делового размаха, сдобренного позёрством. Глусский ездил на таун-каре длиной с троллейбус, с нью-йоркским номером, что считалось оригинальным, - владелец в час зарабатывал миллион. Тесть выделял Глусского среди прочих и жалел, что тот не стал его зятем.
Девяткина подавляло общество олигархов, двое из которых были в родстве с ним, но не выказывали симпатий. Третий вообще его избегал. От них исходил дух воли и всемогущества, покорявший тех, кто трудится за зарплату.
- Здравствуйте. - Он опустил дочь на пол, и та пустилась к роялю изображать сумбур типа "чижика-пыжика". - Катя не занимается, а поскольку я задержался, то заберу её. Прошу прощения.
- Пообедай. - Тесть указал на стол. - Я устроил каникулы. Всё-таки лето, пусть отдохнёт. - Тесть глянул на Глусского.
- В самом деле. - Встав, к нему подошёл Влад, теперь уже в чёрных брюках, в рубашке с белым стоячим воротничком, с зачёсанными чёрными блестящими волосами и удлинённой головой долихоцефала. Он выглядел франтом из фильмов тридцатых - эпохи танго, гангстеров и Марлен Дитрих. - Рад тебя видеть… - Пожав ему руку, Влад сел.
Дашка, вертевшая фужер с шампанским, кивнула. Потом и Глусский, который дирижировал Катей, бросил:
- Привет! - и сел близ хозяина.
Девяткин пристроился против Дашки.
Довольной пианистке похлопали, и Катя уселась напротив деда в торец стола, близ Девяткина. Суп разлили в тарелки. Ели с икрой и хлебом.
- Туман, - сказал Глусский. - Такие часты на побережье и вызывают депрессии.
- У нас побережье, - бросила Дашка, - берег Моск-вы-реки.