- Вам здесь понравится, - она повисла у меня на руке. - Отвезите меня на своей машине, Марлоу.
- Она на улице, снаружи.
- Неважно, Марлоу. Мне нравится гулять, когда туман. Встречаешь таких интересных людей.
- Черт побери! - я дал волю своим чувствам.
Она держалась за мое плечо, и ее всю трясло. Так и не отрывалась от меня, пока мы шли к машине, но там уже дрожь ее оставила. По извилистой дороге, обсаженной деревьями, я объехал дом с задней стороны, и дальше аллея выходила на бульвар - главную улицу Лас Олиндас. Проехав под старинными дуговыми фонарями, мы через пару минут оказались в городке - темные дома, вымершие магазины, бензоколонка с фонариком над ночным звонком и, наконец, еще открытая аптека.
- Может, выпьем чего-нибудь? - предложил я.
Она кивнула - лицо в темноте казалось белым пятном. Свернув к тротуару, я остановился.
- Немного черного кофе с каплей виски и вам полегчает.
- Я сейчас могла бы напиться как два матроса сразу и не почувствовала бы.
Я открыл перед ней дверь машины, и она вышла, скользнув ко мне всем телом, даже волосы коснулись моего лица. Мы вошли в аптеку. Я купил у стойки бутылку виски, отнес к столику и поставил на потрескавшуюся мраморную столешницу.
- Два кофе, - заказал я. - Черного, крепкого и сваренного в этом году.
- Здесь нельзя пить алкоголь, - сказал продавец в синем застиранном халате. У него была плешь на темени, достаточно почтительный взгляд и вид человека, который никогда не стал бы прошибать головой стенку.
Вивиан Рейган потянулась к сумочке за пачкой сигарет и по-мужски выбила две - предложила мне.
- Здесь полицией запрещено пить алкоголь, - опять подал голос продавец.
Я раскурил обе сигареты - себе и Вивиан, не обращая на него внимания. Он взял две чашки кофе из-под носика обшарпанной кофеварки и поставил перед нами. Покосившись на бутылку и пробурчав что-то под нос, хмуро сказал:
- Ладно, вы пока пейте, а я послежу за улицей.
Он зашаркал к выходу, встал перед витриной спиной к нам и уставился в стекло.
- Делаю это с трепетом в сердце, - произнес я, открутив крышку бутылки и наливая виски в чашки с кофе. - Полицейский террор в этом городе ужасен. Во времена сухого закона в доме Эдди Марса действовало ночное заведение, и каждую ночь в вестибюле дежурили два полицейских в форме, следившие, чтобы гости не приносили с собой собственную выпивку, а покупали ее в заведении Марса.
Продавец вдруг повернулся и, пройдя за стойку, исчез за дверью с окошечком.
Мы тихонечко отхлебывали кофе с виски. Я рассматривал лицо Вивиан - напряженное, бледное, красивое и хищное. Красный и твердый рот.
- У вас злые глаза, - сказал я. - Что о вас знает Эдди Марс?
Она посмотрела на меня:
- Вытрясла я из него сегодня в рулетке кучу денег, а начинала с пятью тысячами, которые вчера одолжила у него и не должна была трогать.
- Может, это его рассердило. Думаете, именно он напустил на вас того бухальщика?
- Что такое бухальщик?
- Парень с пистолетом.
- Вы бухальщик?
- Конечно, - засмеялся я. - Точнее говоря, бухальщик находится по ту сторону забора. На худшей стороне.
- Я часто думаю, есть ли какая-нибудь еще хуже.
- Мы отклоняемся от темы. Что о вас знает Эдди Марс?
- Думаете, я у него в кулаке?
- Да.
Губы ее скривились.
- Придумайте что-нибудь поостроумнее, Марлоу, пожалуйста. Гораздо остроумнее.
- Как поживает генерал? Я и не пытаюсь быть остроумным.
- Не очень хорошо - сегодня он не вставал. Хоть бы вы перестали меня выспрашивать.
- А я вспоминаю минуты, когда то же самое думал о вас. Что известно генералу?
- Наверное, все.
- Ему рассказал Норис?
- Нет. Уайлд - главный прокурор. Вы сожгли те фотографии?
- Конечно. Вы беспокоитесь за свою сестричку, правда?
- Пожалуй, она единственная, о ком я беспокоюсь. Отчасти тревожусь и за отца, чтобы он не узнал о некоторых вещах.
- С иллюзиями он распрощался, но у него, полагаю, есть еще гордость.
- Мы же одной крови, и в этом весь ад, - она смотрела на меня глубокими, отсутствующими глазами. - Не хочу, чтобы, умирая, проклял свою кровь - она всегда была бешеной, но не порченой.
- А теперь порченая?
- По-моему, вы так думаете.
- О вашей - нет. Вы просто играете свою роль.
Она опустила глаза. Отхлебнув кофе, я раскурил себе и ей по новой сигарете.
- Значит, вы стреляете в людей, - тихо сказала она. - Вы убийца.
- Я?! Как прикажете понимать?
- Газеты и полиция преподнесли все прекрасно. Только я не всему верю, что приходится читать.
- И вы думаете, что на моей совести Гейджер - или Броди, а может, оба?
Она промолчала.
- Мне не пришлось этого делать. Но, полагаю, мог бы, и ничего мне за это не было бы. Любой из них не моргнув глазом начинил бы меня свинцом.
- Тогда, значит, вы убийца в душе, как все фараоны.
- Глупости.
- Один из тех темных, отвратительно-хладнокровных субъектов, которые к людям испытывают столько же чувств, сколько мясник к забитому скоту. Я это сразу подумала, как только вас увидела.
- Слишком много у вас сомнительных приятелей, чтобы думать так, а не иначе.
- Они все - ангелы по сравнению с вами.
- Благодарю, миледи. Только и вас ведь не назовешь невинной овечкой.
- Давайте убираться из этого мерзкого городишка.
Расплатившись, я сунул бутылку в карман, и мы удалились. Продавец по-прежнему отнесся ко мне без симпатии.
От Лас Олиндас мы промчались через вереницу мокрых прибрежных поселков с домишками-хибарами, поставленными на песок вблизи от гудящего прибоя, и с домами побольше, стоящими подальше на дюнах и скалах. Кое-где светилось окошко, но в большинстве домов было темно. От моря тянуло запахом водорослей. На мокром бетоне пели шины. А мир казался сплошной мокрой пустыней.
Мы подъезжали к Дель Рей, когда она заговорила впервые после отъезда из аптеки, и голос ее звучал глухо, будто скрывая внутреннее волнение.
- Сверните к пляжному клубу в Дель Рей - хочу взглянуть на море. Это первая улица налево.
На перекрестке горел желтый светофор. Свернув, я стал спускаться по холму с высоким обрывом с одной стороны и трамвайными рельсами справа. Вдалеке мерцали разбросанные огоньки, еще дальше - фонари у мола и легкая дымка, оставшаяся от тумана. Там, где трамвайная линия сворачивала к обрыву, дорога пересекала рельсы, затем выбегала на мощеную полосу набережной, окаймлявшей открытый, незастроенный пляж. Вдоль тротуара набережной стояли машины с выключенными фарами, обращенные к морю. Огни пляжного клуба сияли метрах в двухстах дальше.
Выключив мотор и фары, я остался сидеть, не отнимая рук от руля. Прибой под редеющей дымкой бурлил и пенился почти беззвучно и незаметно, подобно всплывающей из подсознания догадке в попытке обрести форму.
- Сядьте ближе, - почти хрипло произнесла она.
Я подвинулся от руля к середине сиденья. Слегка обернувшись, словно собираясь смотреть в окно, она молча откинулась назад, точно в мои объятья, едва не стукнувшись головой о руль. Глаза были закрыты, лицо побледнело. Потом распахнула ресницы, так что сверкание глаз было хорошо видно во тьме.
- Обнимите меня, вы - зверь.
Я обнял ее сначала слегка - волосы ее щекотали мне лицо, потом, приподняв, обнял покрепче, постепенно приближая лицо к своему. Веки ее затрепетали, словно крылышки моли.
Я поцеловал ее крепко и быстро, затем последовал затяжной, пронзительный поцелуй. Губы ее раскрылись под моими, тело затрепетало.
- Убийца, - шепнула она. Прижав к себе податливое тело, я чувствовал, как ее дрожь передается мне, и целовал, целовал… Через какое-то время она чуть откинула голову, чтобы спросить:
- Где вы живете?
- Хобарт Армс, Франклин.
- Никогда там не бывала.
- Хотите поехать?
- Да.
- Что о вас знает Эдди Марс?
Тело, покоившееся в моих объятьях, застыло, дыхание прервалось. Откинув голову подальше, она уставилась на меня широко открытыми, темными глазами.
- Значит, вот как, - тихо, без выражения произнесла она.
- Именно так. Целоваться очень приятно, только ваш отец нанимал меня не для того, чтобы спать с вами.
- Свинья, - спокойно, не двигаясь, обронила она.
Я рассмеялся ей в лицо:
- Надеюсь, не думаете, что деревянная чурка. Не слепой я, и кровь у меня горячая, как у любого. Переспать с вами несложно - дьявольски легко. Что о вас знает Эдди Марс?
- Скажете еще раз - закричу!
- Кричите, пожалуйста.
Быстро отодвинувшись, она уселась подальше в угол.
- Люди стреляются и из-за такой малости, Марлоу.
- Люди стреляются практически из-за ничего. Уже в первую встречу сказал вам, что я детектив, - будьте любезны, вбейте это в вашу хорошенькую головку. И я в самом деле детектив, а вовсе не изображаю его.
Дернув сумочку и выхватив платок, она закусила его, отвернувшись к окну. Слышен был треск разрываемой ткани - зубы работали медленно, методично.
- Почему вы решили, будто он про меня что-то знает? - прошептала она в платок.
- Дает вам выиграть кучу денег, а потом посылает бандита отнять их. А вы лишь в меру удивлены. И ни слова благодарности за то, что я вас защитил. Думаю, все это было просто какой-то комедией. Не хотелось бы льстить себе, но можно предположить, что все было разыграно хотя бы отчасти ради меня.
- Значит, вы думаете, что он может позволить мне выиграть или проиграть, как ему хочется?
- Конечно. При круглых ставках - в четырех случаях из пяти.
- Я должна сказать, что ненавижу вас, мистер детектив?
- Ничего вы мне не должны. Свой гонорар я получил.
Она вышвырнула в окно разорванный платок.
- Вы исключительно любезны с женщинами.
- Целоваться с вами очень приятно.
- И прекрасно владеете собой. Это так лестно. Ваша заслуга, или ради моего отца?
- Целоваться с вами очень приятно.
- Отвезите меня отсюда, будьте любезны, - сказала она ледяным тоном. - Я совершенно уверена, что хочу домой.
- Не хотите стать мне сестрой?
- Если бы под рукой оказалась бритва, перерезала б вам горло - просто чтоб увидеть, что потечет.
- Кровь гусеницы, - ответил я.
Включив мотор и развернувшись, я поехал обратно к шоссе. Миновав городок, направились к Западному Голливуду. За всю дорогу она не шевельнулась. Проехав ворота, по знакомой автомобильной дорожке подрулил к подъезду большого дома. Она толкнула дверь и выскочила раньше, чем я успел остановиться, - и все молча. Я смотрел ей в спину, пока она жала на звонок. Дверь открылась выглянул Норрис. Проскользнув мимо него, она исчезла. Дверь захлопнулась, а я еще посидел, косясь на нее.
Потом, развернувшись, отправился домой.
XXIV
Вестибюль на этот раз был пуст - никаких бандитов под пальмой с приказами для меня. Поднявшись на лифте на свой этаж, я пошел по коридору в сопровождении приглушенных звуков радио за дверью соседей. Мне позарез требовалась выпивка - и срочно. Зайдя в квартиру и не зажигая света, я двинулся на кухню, однако, сделав пару шагов, остановился. Что-то было не так. Нечто в воздухе - какой-то запах. Шторы на окнах задернуты, в боковые щели с улицы проникал свет, и в комнате царила полутьма. Я постоял, не двигаясь, и прислушался. Запах в воздухе - это духи, тяжелый, сладкий аромат духов.
Стояла тишина - полная, неподвижная. Затем, когда глаза привыкли к полутьме, я увидел перед собой на полу нечто, чего быть не могло. Отступив назад, дотянулся до выключателя на стене и зажег свет.
Постель была расстелена, и что-то в ней хихикало. На моей подушке покоилась белокурая головка. Голые руки закинуты и сложены на золотистом темени. В моей постели, посмеиваясь, лежала Кармен Стернвуд. Пряди светлых волос раскинулись по подушке так, словно над ними поработали искусные руки мастера. Слюдяные глаза смотрели на меня и, как всегда, производили впечатление пустоты. Она улыбнулась, обнажив мелкие острые зубы:
- Ведь я вкусная?
- Как филиппинец в субботний вечер, - сухо ответил я.
Подойдя к торшеру, зажег его, затем вернулся выключить верхний свет и снова прошел через комнату к шахматной доске на столике под торшером. У меня была отложена партия на шестом ходу - не смог решить ее, как и большинство своих проблем. Склонившись над доской, сделал ход дамой, потом, сняв шляпу и плащ, отложил их в сторону. За все время с постели доносился лишь тихий смешок, напоминавший крысиный писк за деревянными панелями старого дома.
- Спорю, вы даже не догадываетесь, как я сюда попала.
Погасив сигарету, я с грустью посмотрел на нее:
- Спорим, что знаю. Вы пролезли сквозь замочную скважину, как Питер Пэн.
- Кто это?
- Так, один паренек, с которым я как-то познакомился в казино.
Снова смешок:
- Зы вкусный.
- Ешьте свой палец… - начал было я, однако она меня опередила, и напоминание оказалось излишним: отняв от темени правую руку, засосала палец, поглядывая в мою сторону круглыми озорными глазами.
- Я совершенно раздетая, - сообщила она, пока я, закуривая, смотрел на нее.
- Господи, а я-то думал. Все время ломал себе голову, никак не мог догадаться. Почти додумался, а вы вот поторопились, сказали. В ближайшую минуту, спорю, я бы и сам сказал, что вы совершенно раздетая. Я ведь всегда сплю в ботинках на случай, если проснусь от угрызений совести и придется от них спасаться.
- Вы вкусный.
Она по-кошачьи покрутила головой. Потом, ухватившись левой рукой за простыню и выдержав эффектную паузу, откинула ее. Была в самом деле раздета. Лежала, освещенная лампой, сверкая наготой, как жемчужина. Поистине, девицы Стернвуд взяли меня в этот вечер на мушку.
Я смахнул табачную крошку с верхней губы.
- Отлично. Только я это уже видел. Помните? Я тот парень, который постоянно обнаруживает вас без одежки.
Хихикнув, она опять прикрылась.
- Так как же вы попали сюда? - спросил я.
- Меня впустил управляющий. Я показала вашу визитку - стащила у Вивиан - и сказала, что вы велели мне прийти сюда и подождать. У меня был… таинственный вид.
Лицо ее сияло от удовольствия.
- Очень остроумно. Управляющие, они уж такие. Ну, а теперь, когда я знаю, как вы сюда попали, просветите меня, как вы намерены удалиться.
Опять смешок:
- Не намерена - очень долго… Мне здесь нравится - вы вкусный.
- Послушайте, - ткнул я в ее сторону сигаретой. - Не вынуждайте меня снова одевать вас. У меня нет сил. Я ценю ваше предложение, но это больше, чем я могу принять. Дуглас Рейли никогда не использует своих друзей. А я ваш друг и не воспользуюсь вами - даже если вам угодно. Мы оба должны остаться друзьями и останемся ими. А сейчас оденьтесь, будьте хорошей девочкой.
Она покачала головой.
- Послушайте, - продолжал я, стиснув зубы. - Ведь я для вас в общем-то ничего не значу. Вы просто показываете, насколько гадкой можете быть. Но мне это нечего демонстрировать - я уже знаю. Я тот парень, который…
- Погасите свет…
Отбросив сигарету, я приступил к ней. Достав платок, вытер руки, сделал новую попытку:
- Я не говорю, что подумают соседи, - их это не больно волнует. В любом большом доме полно бродячих девиц легкого поведения, и если станет одной больше, здание не рухнет. Дело в профессиональной гордости. Понимаете - профессиональная гордость. Я работаю на вашего отца - больного, старого человека. Он немного мне доверяет, разве я могу позволить малейшую гадость? Будьте хорошей, Кармен, оденьтесь.
- Вы вовсе не Дуглас Рейли. Вас зовут Филипп Марлоу, - не обманете.
Я как раз смотрел на шахматную доску. Ход дамой был ошибкой, и я вернул ее обратно. Дамы в этой игре не имеют веса. Такая игра не для дамы.
Она лежала тихо, с бледным лицом, выделявшимся на подушке, распахнув большие глаза - пустые, как дождевые чаны во время засухи. Правая рука с обсосанным пальцем нервно царапала простыню. Где-то глубоко в сознании нарастало неясное смятение - она этого еще не понимала. Вовсе не легко для женщины, в том числе красивой, смириться с мыслью, что ее тело не всегда оказывается желанным и неотразимым.
- Пойду на кухню, приготовлю коктейль. Вам смешать? - спросил я.
- Угм, - темные, удивленные глаза смотрели серьезно, смятение все росло, просачиваясь так неслышно и незаметно, как крадется кошка за птичкой в высокой траве.
- Если оденетесь, когда вернусь, получите коктейль. Хорошо?
Она как-то странно зашипела сквозь стиснутые зубы, не ответив на вопрос. Я прошел на кухню, смешал шотландское виски с содовой: не было под рукой другого действительно возбуждающего напитка, вроде, к примеру, нитроглицерина или дистиллированной настойки из дыхания тигра. Когда вернулся со стаканами, она по-прежнему лежала, правда, уже не шипела. Глаза опять были мертвы, хотя губы тронула легкая улыбка. Неожиданно рывком она села, отбросив простыню и протянув руку:
- Дайте.
- Только когда оденетесь - не раньше.
Поставив оба стакана на столик с шахматами, я уселся и закурил очередную сигарету.
- Итак, за дело! Я на вас не буду смотреть.
Но, отвернувшись, почти сразу же услышал, как она внезапно, резко и громко засипела. Вздрогнув, я опять устремил к ней взгляд. Она сидела нагая, опираясь на руки, с раскрытым ртом и застывшим лицом. С губ рвалось неудержимое шипение. В глубине пустых глаз нарастало нечто дикое, чего я никогда не встречал в женском взгляде.
Затем очень медленно и осторожно зашевелила губами, словно они одеревенели и были чужими.
Выплюнула грязное ругательство.
Меня это не оскорбило. Не имело значения, как она меня обзывает, как меня обзовет кто бы то ни было. Но это была моя комната, в которой мне жить. Мой единственный дом. Здесь было все, что принадлежало мне, вызывало в душе определенные ассоциации, все мое прошлое, все, что служило домашним очагом. Не очень много: несколько книг, картин, радио, шахматы, старые письма и остальной хлам. Не больше. Но с этим были связаны все мои воспоминания.
Ее пребывание в моей комнате стало непереносимым. Ругательство, которым она меня наградила, лишь напомнило об этом.
Я чуть ли не по слогам отчеканил:
- Даю вам три минуты, чтобы одеться и убраться отсюда. Не уберетесь - выгоню силой. Прямо как есть - голую. А тряпки вышвырну вслед, в коридор. Так что приступайте.
Зубы ее клацнули, шипенье усилилось, стало звериным. Сбросив ноги на пол, она потянулась к одежде, лежавшей на стуле, стала одеваться. Я следил за ней. Пальцы выглядели закоченевшими, неловкими, но одевалась быстро - управилась за две минуты с чем-то, я засек время.
Встала у постели, прижимая сумочку к пальто с меховой опушкой. На голове - криво надетая, зеленая вызывающая шляпка. Секунду еще шипела на меня с окаменевшим лицом, пустыми глазами, от которых веяло дикостью джунглей. Потом рванулась к двери и, распахнув ее, молча, не оглянувшись, вышла. Было слышно, как лифт двинулся вниз.