Втаскивая свои чемоданы в квартиру Джозефины Мэри Макалистер, он понимал, что поступает рискованно, но сказал себе, что у него нет выбора. Куда еще ему податься? В отель, где спиртное достать очень просто - достаточно только позвонить? Место преступления уже осмотрели эксперты; ключ от нее только один - тот, что лежал у него в кармане.
В квартире Джозефины Мэри Макалистер не было душа, только ванна. Он налил ее до половины и улегся в горячую воду, наблюдая за тем, как с каждым новым ударом сердца на поверхности появляются мелкие пузырьки.
Связь между убийствами Макалистер, Янсен и Розен была очевидна. Все жертвы среднего возраста, все жили одиноко в приличных кварталах - например, в Грин-Пойнте. Следов взлома нет. Все трое задушены шнуром от электрочайника или утюга; преступник взял орудие преступления на кухне. Где убийца знакомился с жертвами? На улице? Может, сидел в машине и выжидал, подбирая подходящую? А потом просто звонил им в дверь…
Нет, невозможно. В домах Макалистер и Розен электрическая сигнализация и домофон. Женщины не открывают дверь незнакомцам - особенно в наши дни. Кроме того, у Янсен имелась металлическая дверь.
Значит, убийца сначала как-то знакомился с будущими жертвами, втирался к ним в доверие. Потом назначал свидание на вечер пятницы и где-то встречался с ними или привозил их домой. И брал электрический шнур, который находил на кухне. Где он убивал их - в гостиной или в спальне? Как ему удавалось застать их врасплох? Ведь следов борьбы не обнаружено - под ногтями жертв нет кусочков кожи, на их теле нет ссадин и кровоподтеков.
Наверное, он сильный. Действует быстро и методично.
Психолог из Управления судебно-медицинской экспертизы в Претории сказал, что у подонка наверняка имеется судимость - скорее всего, за мелкие правонарушения: хулиганство, кража, посягательство на личную собственность, даже поджог. Вполне вероятно, в прошлом он совершал преступления на сексуальной почве - возможно, его судили за изнасилование.
- Эти с убийства не начинают, у них все идет по нарастающей. Если провести у такого обыск, почти наверняка окажется, что у него полно порнофильмов, всяких садомазохистских штучек. Одно можно сказать уверенно: он не остановится. Он делается все более изощренным и все больше уверен в себе.
Гриссел взял мыло и намылился. Интересно, принимала ли Джозефина Мэри ванну до того, как к ней пришел убийца. Готовилась ли она к свиданию, не ведая своей судьбы - как агнец на заклание?
Он его поймает.
Вечера пятницы. Почему пятницы?
Гриссел смыл мыло.
Может, пятница - единственный лень, когда он свободен от дел? У людей каких профессий вечером в пятницу выходной? Нет, наоборот: представители каких профессий в пятницу вечером работают? Разве что полицейские, вот и все - остальные представители рода человеческого ездят на пикники, ходят в гости, общаются. И убивают.
Он вылез из ванны, прошлепал, оставляя мокрые следы, к чемоданам и достал оттуда полотенце. Анна ничего не забыла: полотенце, аккуратно свернутое, лежало поверх белья. Она тщательно уложила его вещи, как будто ей было не все равно. Гриссел порылся в чемодане, разворошил белье. Ему нужно куда-то повесить одежду, иначе брюки и рубашки помнутся.
Ему нужно найти место, где можно остановиться. На полгода.
В квартире было тихо; внезапно он осознал, что находится здесь совершенно один. Что он трезв. Он выбрал брюки, рубашку и оделся.
Несмотря на гнев, Анна укладывала его вещи заботливо. Интересно, чем она сейчас занимается? Наверное, на кухне, в халате, гремит тарелками и кастрюлями; на столе играет радио. Карла сидит за столом в столовой, обложившись учебниками - делает уроки, сунув в волосы кончик карандаша. Фриц сидит перед телевизором с пультом в руке и непрерывно бегает по каналам, нетерпеливо ищет что-то. Он всегда в движении. Сам Бенни раньше тоже был таким - все постоянно должно было меняться.
Господи, что случилось с его жизнью?
Он все профукал. Спустил в унитаз вместе с мощной струей "Клипдрифта" с кока-колой и "Джека Дэниелса".
"Анонимные алкоголики", "Шаг десятый": "Мы продолжали самоанализ и, если допускали ошибки, сразу признавались в этом".
Гриссел глубоко вздохнул. Изнутри его распирало желание выпить. Он не хотел здесь находиться. Он хотел вернуться домой. Он хотел вернуть своих близких - жену и детей. Он хотел вернуть свою жизнь. Придется начать все сначала. Ему хотелось стать таким, каким он был прежде, - полицейским из Пэроу, который смеялся жизни в лицо. Можно ли начать все сначала? Особенно сейчас, в сорок три года.
С чего начать?
Не нужно быть гением, чтобы понять. Он не помнил, подумал это про себя или сказал вслух.
Надо купить газету рекламных объявлений и подыскать себе съемное жилье, потому что в квартире покойной Джозефины Мэри Макалистер ему не по себе. Прямо мороз по коже. Но сначала он должен позвонить. Он нашел в ящике буфета у миссис Макалистер, рядом с телефоном, толстый справочник. Открыл на первой странице, пробежал пальцем по строчкам, перевернул страницу и снова принялся искать. Наконец нашел.
Он попробует еще раз. Самый распоследний раз.
Он набрал номер. Трубку сняли почти сразу.
- "Анонимные алкоголики", добрый день, - произнес женский голос.
Тобела купил "Аргус" случайно. Просто надо было чем-то себя занять во время еды - он ел рыбу и жареную картошку с картонной тарелки. На перилах сидели чайки; они, как нищие, ждали подачки. Он расстелил газету на столе. Сначала без особого интереса прочитал редакционную статью - политическая борьба в Западной Капской провинции, обвинения в коррупции и обычные в таких случаях опровержения. Макая картошку в соус из морепродуктов, он заметил маленькую статейку в нижнем правом углу.
"Некомпетентность полиции - педофил отпущен на свободу".
Дочитав статейку до конца, Тобела сдвинул недоеденную картошку в сторону. Посмотрел на гладкую поверхность воды в бухте. По воде скользили яхты с загорелыми туристами; они ходили вдоль берега до Лландудно и Клифтона, где после заката им подадут коктейли. Тобела смотрел на яхты невидящим взглядом. Он сидел неподвижно, уставясь в одну точку, положив руки на страницу со статьей. Потом он перечел ее еще раз.
В дверь кабинета постучали, и священник сказал:
- Войдите!
На пороге показалась дама среднего возраста; черные волосы коротко подстрижены и облегают голову шапочкой; длинный изящный нос…
- Извините, что помешала. Перекусить не хотите?
Две женщины с первого взгляда оценили друг друга.
Кристина разглядела фальшивую самоуверенность, покорность, стройную фигурку, скрытую под широким платьем. Деловая женщина с тонкими руками - самая тяжелая работа для нее в кухне. Дамочки такого сорта занимаются сексом для того, чтобы зачать ребенка, а не ради удовольствия. Дамочки такого сорта гневно отворачиваются, если губы и язык мужа скользнут ненароком ниже маленьких обвисших грудей. Кристина разглядела суть с первого взгляда, но ей не хотелось выдавать себя, и она попыталась притвориться невозмутимой.
Священник встал и, подойдя к жене, взял у нее поднос.
- Спасибо, мамочка, - сказал он.
- Не за что, - ответила она, улыбнувшись Кристине одними губами. На какую то долю секунды ее глаза выдали сообщение: "Я прекрасно понимаю, что ты за птица". Потом жена священника тихо прикрыла за собой дверь.
Ее муж рассеянно поставил поднос на стол - бутерброды, куриные голени, маринованные огурчики, салфетки.
- Как вы познакомились? - спросила Кристина, дождавшись, пока он сядет на место.
- Мы с Ритой? В университете. Ее машина сломалась. У нее был старый "мини-майнор". А я проезжал мимо на велосипеде и остановился.
- У вас была любовь с первого взгляда?
Священник улыбнулся:
- Для меня - да. У нее тогда был жених в армии.
За что он ее полюбил? Кристине очень хотелось спросить, что он в ней нашел. Почему выбрал именно ее. Неужели она была похожа на идеальную жену для священника? Была ли она девственницей? Чистой… Кристина представила себе любовь, ухаживания, обладание… И поняла, что в том возрасте подобные отношения наскучили бы ей до смерти.
- Значит, вы отбили ее у жениха? - спросила она, хотя история священника уже утратила для нее интерес. Заинтересованность сменилась привычной в таких случаях завистью.
- В конечном счете - да. - Он самодовольно улыбнулся. - Пожалуйста, съешьте что-нибудь.
Она не была голодна. Взяла сандвич - идеально ровные треугольнички хлеба с латуком и помидором, положила на тарелку, а тарелку поставила себе на колени. Ей хотелось спросить, как ему удавалось ждать, как он подавлял свои желания до свадьбы. Интересно, будущие священники мастурбируют - или в их мире это тоже считается грехом?
Она выждала, пока он возьмет куриную голень, - он взял ее за косточку. Он наклонился вперед, чтобы есть над тарелкой. Губы его заблестели от жира.
- Впервые я занялась сексом, когда мне было пятнадцать, - сказала она. - По-настоящему.
Ей хотелось, чтобы он подавился, но он лишь на секунду перестал жевать.
- Я сама выбрала мальчика. Как говорится, сняла. Самого умного в классе. Я могла бы пойти с любым, и я это знала.
Священник, с недоеденной курицей в руке и набитым ртом, беспомощно хлопал глазами.
- Чем больше отец молился об изгнании из меня демонов, тем больше мне хотелось их увидеть. Я мечтала о демонах по ночам. Каждый вечер мы все сидели в гостиной, а отец читал вслух Библию, произносил долгие молитвы и просил Бога изгнать дьявола из Кристины. Плотские грехи. Искушения. Мы все держались за руки, а он потел и говорил, говорил - пока стекла в окнах не начинали дребезжать и у меня на затылке не вставали дыбом волосы. Какие еще демоны? - думала я. Как они выглядят? Что делают? Как бывает, когда они выходят? Почему он зациклился на мне? Неужели во мне есть что-то, с чем я ничего не могу поделать? Сначала я ничего не понимала. Но потом мальчики в школе начали обращать на меня внимание. На мое тело.
Тарелка на коленях мешала, сковывала движения. Кристина с грохотом поставила ее на стол и скрестила руки под грудью. Нужно успокоиться; священник ей нужен, несмотря на то что у него имеется идеальная жена.
Отец каждое утро производил личный досмотр, как будто она была его солдатом. Он не выпускал дочь за порог, если юбка была короче дозволенного. Иногда посылал ее наверх, в комнату, чтобы она причесалась и аккуратнее подвязала волосы лентой или смыла тушь. В результате Кристина приучилась вставать пораньше и накладывать макияж перед зеркалом в школьном туалете. Ей не хотелось лишать себя только что обретенного внимания мальчиков. Странная вещь! В тринадцать лет она была такой, как все: плоскогрудой, бледной, смешливой девчонкой. Потом все начало расти - грудь, бедра, ноги, губы. И от этой метаморфозы отец взбесился, да и все окружающие ее мужчины реагировали как-то странно. С ней начали здороваться мальчики из старших классов; учителя мужчины подолгу задерживались у ее парты. Одноклассники косились на нее и перешептывались, прикрыв рот рукой. Постепенно она все поняла. Именно в то время мать вышла на работу, и у Кристины появилась компания. Они после уроков ходили туда, где не было родителей, чтобы покурить и иногда выпить. Однажды Колин Энгельбрехт сказал ей, затянувшись "Честерфилдом" и выпустив густое облако сизого дыма: у нее самая сексуальная фигура в школе, так считают все ребята. И если она один раз, всего один-единственный раз, покажет ему грудь, он готов на все.
Другие девчонки стали швырять в него подушки и обзывать свиньей. Кристина молча встала, расстегнула блузку, сняла лифчик и показала грудь троим мальчикам, которые там были. Она стояла, выставив напоказ свою полную грудь, и впервые в жизни ощущала власть. Она увидела зачарованное выражение у них в глазах - у них отвисла челюсть от похоти. Как это отличалось от яростного отцовского презрения!
Вот как она познала демонов.
После того случая все изменилось. Ее выходка широко обсуждалась, как она поняла позже, потому что уровень интереса, проявляемого к ней, возрос, да и обращались с ней теперь по-другому. Ее поступок словно расширил диапазон действий, намекал на возможность счастья. И она начала пользоваться своим даром. Он был одновременно и оружием, и щитом, и игрой. Те, кому она благоволила, получали доступ к ней в комнату и могли долго тискать и мять ее тело в полуденной жаре Апингтона - они целовали и лизали ее грудь, а она наблюдала за их лицами, сосредоточившись на своих ощущениях и испытывая невероятное наслаждение - ведь в ее власти было вызвать у них восторг, учащенное дыхание, сердцебиение.
Но когда их руки скользили ниже, она мягко, но твердо возвращала их на место. Выше талии - пожалуйста. Ей хотелось самой решить, когда и с кем это произойдет.
Ей хотелось, чтобы все было именно так, как она хочет - как она фантазировала, лежа ночью в кровати и медленно дразня дьявола кончиками пальцев, пока не выманивала его наружу в схватках оргазма. Но на следующую ночь оказывалось, что дьявол опять внутри - он прячется и ждет, когда она позовет его.
В конце концов в восьмом классе средней школы, в день физкультурных занятий она соблазнила красивого, доброго и умного, но застенчивого Иохана Эразмуса. У него были нежные руки; он носил очки в золотой оправе. Это случилось в высокой траве за автобусной остановкой. Именно он всегда боялся взглянуть на нее; он заливался ярким румянцем, если она здоровалась с ним. Он весь был мягкий, добрый - у него были добрые глаза, добрый голос, доброе сердце. Она хотела подарить себя ему, потому что он никогда ее об этом не просил.
И она отдалась ему.
10
- Меня зовут Бенни Гриссел, и я алкоголик.
- Здравствуй, Бенни! - радостно произнес хор из тридцати двух голосов.
- Вчера вечером я выпил целую бутылку "Джека Дэниелса" и ударил жену. Сегодня утром она выгнала меня из дома. Я не пил целый день. Я здесь потому, что не могу удержаться, чтобы не пить. Я пришел потому, что хочу вернуть жену, детей и прежнюю жизнь.
Он прислушивался к собственному голосу, слышал в нем отчаяние. Кто-то захлопал, и потом весь пыльный церковный зал разразился аплодисментами.
Он выжидал в темноте за длинным, невыразительным зданием, инстинктивно подметив расположение окон и выходов и прикинув расстояние до пикапа. Судя по всему, раньше "Желтая роза" была жилым домом, - наверное, в пятидесятых годах, до того как Кайелитшу захватил промышленный бум, здесь жили мелкие фермеры.
На крыше, чуть ниже конька, красовалась неоновая вывеска с названием и нарисованной ярко-желтой розой. Внутри гремел рэп. Занавесок на окнах не было. Лучи света из ярко освещенного зала падали на автостоянку - веселые огоньки бегали по предательскому черному камню.
Внутри было полно народу; посетители сидели за дешевыми столами. Тобела разглядел среди них несколько европейских туристов, на чьих лицах застыло выражение наигранной радости - как у миссионеров, которые попали в деревню каннибалов. Он протолкался внутрь и увидел, что за сосновой стойкой остались два или три свободных места. Два молодых чернокожих бармена без устали принимали заказы. Официантки то и дело подскакивали к ним и проворно обслуживали клиентов. К их тонким маечкам были приколоты желтые пластмассовые розы.
- Что будешь пить, здоровяк? - спросил бармен с деланым американским акцентом.
- У вас есть "Виндхук"? - ответил вопросом на вопрос Тобела на своем родном языке.
- Светлое или легкое, друг мой?
- Вы коса?
- Да.
Ему хотелось сказать: "Так и говори со мной на коса", но он сдержался, потому что ему нужна была информация.
- Светлое, пожалуйста.
Перед ним появились бутылка пива и стакан.
- Одиннадцать рандов восемьдесят.
Одиннадцать восемьдесят? Ну и химики! Тобела дал пятнадцать.
- Сдачу оставь себе.
Потом поднял стакан и выпил.
- Надеюсь, когда я закончу свой рассказ, вам не расхочется аплодировать, - сказал Гриссел, когда овация смолкла. - Потому что сегодня я скажу вам то, что должен был сказать еще в девяносто шестом. Не уверен, что вам понравится то, что вы сейчас услышите. - Он покосился на Веру, цветную женщину, сидевшую на председательском месте, - она ответила ему сочувственной улыбкой. Он увидел перед собой море голов; на каждом лице, как и у Веры, - выражение безусловной поддержки. Ему стало очень не по себе. - С "Анонимными алкоголиками" у меня две проблемы. - Голос его звучал гулко, как будто он был в зале один. - Во-первых, мне все время кажется, что я здесь чужой. Я полицейский. Имею дело с убийствами. Каждый день. - Он вцепился в спинку стоящего перед ним синего пластмассового стула. Увидел, что костяшки пальцев побелели от напряжения, и, подняв голову, глянул на Веру, не зная, куда еще смотреть. - И я пью, чтобы заглушить голоса.
Вера кивнула; можно подумать, она хоть что-то понимала! Гриссел пошарил глазами по залу - искал, на ком еще можно сосредоточиться. На стенах висели плакаты.
- Мы кричим, когда умираем, - медленно и тихо сказал он, потому что ему необходимо было выразиться правильно. - Мы все цепляемся за жизнь. Очень крепко цепляемся. И когда кто-то разжимает нам пальцы, мы падаем. - Он опустил голову и увидел, что руки движутся в подтверждение его слов: два сжатых кулака медленно разжимаются. - Вот когда мы кричим. Когда понимаем, что больше не за что уцепиться, потому что мы слишком быстро падаем.
Где-то далеко утробно завыл гудок. В церковном зале воцарилась смертельная тишина. Он набрал в грудь побольше воздуха и посмотрел на них. Всем было неловко; прежняя бодрость испарилась.
- Я их слышу. Ничего не могу с собой поделать. Я слышу голоса, когда приезжаю на место преступления и вижу трупы. Их крик висит в воздухе - он ждет, чтобы кто-нибудь услышал. И когда вы слышите такой крик, он проникает к вам в голову и остается там навсегда.
Кто-то слева от него нервно кашлянул.
- Такой крик - самый ужасный звук на свете. - Гриссел обвел глазами аудиторию; сейчас ему очень нужна была поддержка. Но все избегали смотреть ему в глаза. - Я никому еще об этом не рассказывал, - продолжал он.
Вера ерзала на месте, как будто хотела что-то сказать. Но сейчас ей нельзя говорить.
- Наверное, кто-то из вас думает, что у меня не все дома. Скорее всего, вы все так сейчас думаете. Но я не псих. Будь я психом, мне не помогал бы алкоголь. Все становилось бы только еще хуже. А мне спиртное помогает. Оно помогает, когда я прихожу на место преступления. Оно помогает мне пережить день. Оно помогает, когда я прихожу домой, вижу жену, детей, слышу их смех, но знаю, что и в них тоже запрятан тот самый крик. Я знаю, он ждет и однажды вырвется наружу, и боюсь, что именно я услышу их крик. - Гриссел покачал головой. - Этого я уже не вынесу. - Он опустил голову и прошептал: - Но больше всего меня пугает то, что я знаю: такой крик живет и во мне самом. - Наконец он нашел в себе силы посмотреть Вере в глаза. - Я пью потому, что спиртное убирает и этот страх.