- Да, да!
- Острый период, но отнюдь не "белочка", за что вам стоит поблагодарить судьбу. Белая горячка - это ад, и пока еще никто не научился снимать все ее симптомы. В самом худшем случае могут начаться эпилептические припадки. Иногда у пациентов бывает также инфаркт или инсульт. Любое из трех последствий может оказаться роковым.
- Господи!
- Гриссел, вы в самом деле хотите завязать?
- Да.
- Тогда считайте, что сегодня вам повезло.
13
Она была цветной женщиной с троими детьми; муж ее сидел в тюрьме. Она работала администратором в автосалоне "Дельта" на Парден-Айленде и не собиралась портить себе жизнь.
"Аргус" выходил ежедневно в 12.30, в зал ожидания клали четыре экземпляра для клиентов - пусть не скучают, пока им ремонтируют машины. У нее вошло в привычку быстро пробегать глазами первую полосу, чтобы узнать главные новости. Сегодня она читала внимательнее, потому что надеялась кое-что найти.
Она нашла то, что искала, на первой полосе, прямо под сгибом. Судя по заголовку, она все предположила правильно.
"К убийству насильника предположительно причастна полиция".
Она быстро прочитала статью и прищелкнула языком.
"Возможно, к предполагаемому самосуду над Энвером Дэвидсом, обвинявшимся в изнасиловании ребенка, причастны сотрудники Южно-Африканской полицейской службы (ЮАПС).
Дэвид Розенталь, председатель Кейптаунского комитета по правам человека, сказал, что его организация получила "достоверные сведения из весьма надежных источников, близких к полиции". Источник отметил, что к убийству имеют отношение люди из отдела особо тяжких преступлений (ООТП).
ВИЧ-положительный Дэвидс обвинялся в изнасиловании и убийстве малолетнего ребенка. Три дня на зад его освободили в зале суда после того, как выяснилось, что сотрудники ООТП потеряли важную улику - пробирку с анализом АПК. Сегодня рано утром Дэвидс найден мертвым на улице Крайфонтейна.
Начальник ООТП Матт Яуберт назвал предположение о том, что двое его подчиненных выследили Дэвидса и убили его, "злобной клеветой, лишенной всяких оснований". Однако он признал, что сотрудники его отдела были огорчены и раздосадованы после того, как судья резко раскритиковал их за халатность, а затем освободил подозреваемого в зале суда…"
Женщина покачала головой.
Ей надо что-то предпринять. Сегодня утром, выйдя на кухню за бутылочкой "Викса" - у одного из детей был кашель, - она увидела в окно какое-то движение. Она стала свидетельницей страшного танца на тротуаре. При свете уличного фонаря она узнала в лицо Дэвидса. Но в одном она была совершенно уверена. Человек с коротким ассегаем не был полицейским. Полицейских она перевидала много и могла раскусить полицейского издалека. Ее часто допрашивали, к ней являлись с обыском. Вот и утром к ней явились с расспросами, видела ли она что-нибудь. Она заявила, что ничего не видела и не слышала.
Она посмотрела вверх страницы, нашла помер редакции "Аргуса" и позвонила. Попросила позвать к телефону журналиста, который написал ту статью.
- Энвера Дэвидса убили не полицейские, - сказала она без всякого вступления.
- С кем я говорю?
- Не важно.
- А откуда вам известно, мадам, что его убили не полицейские?
Она ждала этого вопроса. Но ничего не могла сказать - иначе ее бы выследили. Ее вычислят, если она будет вдаваться в подробности.
- Можете мне поверить, у меня сведения из первых рук.
- То есть вы хотите сказать, что причастны к убийству, мадам?
- Я всего лишь хочу сказать, что его убили не полицейские. Совершенно точно.
- Вы - член исламской организации "Против бандитизма и наркотиков"?
- Нет. Его убила не организация. Его убил один человек.
- Это были вы?
- Сейчас положу трубку.
- Подождите, пожалуйста! Мадам, как мне вам поверить? Откуда мне знать, может, вы психически больной человек.
Она ненадолго задумалась. Потом сказала:
- Его убили копьем. Ассегаем. Можете поехать и проверить.
Потом она повесила трубку.
Так родилась легенда об Артемиде.
Вечером к нему пришел Яуберт со своей женой-англичанкой. Они сидели и разговаривали, а Гриссел замечал только одно: как они нежничают друг с другом - здоровяк старший суперинтендент и его рыжеволосая жена с добрыми глазами. Женаты четыре года, а нежничают, как будто у них до сих пор медовый месяц.
Яуберт рассказал об измышлениях прессы - якобы сотрудники ООТП причастны к убийству Дэвидса. Маргарет Яуберт принесла ему журналы. Они говорили обо всем, кроме его беды. Когда они уходили, Яуберт стиснул ему плечо своей лапищей и сказал:
- Не торопись выписываться, Бенни.
После их ухода он задумался: сколько лет прошло с тех пор, как они с Анной вот так прикасались друг к другу. Он не смог вспомнить.
Черт побери, да когда они последний раз занимались любовью? Когда он вообще хотел этого? Иногда, в полупьяном состоянии, что-то наталкивало его на мысли о сексе, но к тому времени, как он попадал домой, спиртное вымывало из него все желания.
А как же Анна? Ощущала ли она потребность? Анна не пила. До того как он начал пить серьезно, она никогда не отказывала ему в постели. Всегда охотно откликалась на его призыв. Они занимались любовью иногда и по два раза в неделю. Бывало, она расстегивала "молнию" у него на брюках и шутливо спрашивала - это был у них своего рода ритуал:
- Где ты купил такую штуку, Бенни?
- На распродаже в "Чеккерсе", взял четыре сразу.
Или: "Выменял у одного еврея за двадцать сантиметров кровяной колбасы". Всякий раз он придумывал что-нибудь новенькое; она смеялась, даже когда он не блистал остроумием. Всегда! Они радовались друг другу; потом, после она серьезнела. Они обнимались, и Анна говорила: "Я люблю тебя, Бенни".
Он и любовь просрал - как и все остальное.
Гриссел затосковал. Господи, где те дни, сумеет ли он когда-нибудь вернуть их? Интересно, что она делала, когда ею овладевало желание, а он валялся пьяный? Что она делала последние два или три года? Может, ублажала себя сама - или у нее…
Ужас! Неужели у нее кто-то появился? Сволочь, мерзавец! Никто не смеет коснуться его Анны!
Он посмотрел на свои руки: кулаки стиснуты, костяшки пальцев побелели. Полегче, полегче, доктор ведь так и говорил, что у него будут эмоциональные срывы, тревожность… Надо расслабиться.
Гриссел разжал кулаки и подтащил поближе журналы.
"Машины". Маргарет Яуберт принесла ему мужские журналы, но автомобилями он никогда не увлекался. Как и "Популярной механикой". На обложке изображался рисунок самолета будущего. Редакционная статья называлась "Из Нью-Йорка в Лондон за полчаса?".
- Да какая разница, - произнес он вслух.
Он увлекался пьянкой, но таких журналов не выпускают.
Гриссел выключил лампочку над кроватью. Ночь будет долгой.
В мочках ушей у девушки, работавшей в интернет-кафе на Лонг-стрит, был целый ряд сережек, и еще какая-то блестящая штучка продета сквозь крыло носа. Тобела решил, что без всех этих побрякушек она смотрелась бы лучше.
- Я не умею этим пользоваться, - признался он.
- Двадцать рандов в час, - презрительно бросила она, как будто его признание сразу дисквалифицировало его.
- Хочу научиться, - терпеливо продолжал он, освеженный после дневного сна.
- Для чего вам Интернет? Что вы хотите делать?
- Я слышал, здесь можно читать газеты. И смотреть прошлогодние подшивки.
- Архивы. Это называется интернет-архивы.
- А-а-а! - протянул Тобела. - Вы мне покажете?
- Вообще-то мы никого не учим…
- Я заплачу.
Он увидел, как загорелись ее светло-зеленые глаза: с одной стороны, на этом чернокожем тупице можно срубить кучу бабок, но, с другой стороны, с ним придется долго возиться…
- Двести рандов в час, но вам придется подождать, пока закончится моя смена.
- Пятьдесят, - сказал он. - Я подожду.
Он захватил ее врасплох, но она быстро взяла себя в руки.
- Сто. Хотите - ждите, не хотите - как хотите.
- Сто, но с вас еще кофе.
Она протянула ему руку и улыбнулась:
- Договорились. Меня зовут Симона.
Он увидел, что в языке у нее тоже что-то блестит.
Вильюн. Он был невысокий - выше ее лишь на голову. И не очень красивый. На запястье носил медный браслет, а на шее - тонкую золотую цепочку, которая ей не нравилась. Не то чтобы он был беден - просто не испытывал интереса к деньгам. Под жгучим солнцем Свободного государства его восьмилетний полноприводный пикап почти совсем выгорел; первоначальный цвет можно было угадать лишь с большим трудом. День за днем пикап стоял на автостоянке гольф-клуба "Шуманс-Парк", пока его хозяин обучал гольфу новичков, продавал мячи в магазинчике спортинвентаря или играл с более важными членами клуба.
Он был профессиональным гольфистом - теоретически. Продержался в "Саншайн-Тур" всего три месяца, а потом у него кончились деньги, потому что он не мог загонять мяч в лунку под давлением. Если он знал, что от удара многое зависит, его начинало трясти - он называл это трясучкой. Он несколько раз примеривался перед тем, как послать мяч в лунку, и, хотя мяч лежал идеально, промахивался. Его сгубили нервы.
- Он устроился в клуб "Шуманс-Парк". В ту ночь я увидела его у восемнадцатой лунки с бутылкой в руке. Это было странно. Как будто мы с ним сразу узнали друг друга. Мы с ним были одной породы. Не такие, как все.
Когда живешь в общежитии, такие вещи понимаешь быстро - что ты не совсем из того теста, что и остальные. Никто ничего не говорит, все друг с другом вежливы, милы, ты общаешься, смеешься и вместе с остальными боишься экзаменов, но на самом деле ты не такая, как они.
А вот Вильюн меня разглядел. Он сразу все понял, потому что и сам был таким.
Мы разговорились. Все получилось так… естественно, с самого начала. Когда мне надо было возвращаться, он спросил, что я делаю после работы, и я ответила, что мне надо ловить машину, чтобы вернуться в общежитие. В общем, он сказал, что подбросит меня.
Потом, когда гости разошлись, он спросил, не подам ли я ему мячи, потому что ему захотелось поиграть в гольф. Мне показалось, он слегка пьян. Я сказала: нельзя играть в гольф в темноте, а он ответил: все так думают, но он сейчас мне покажет.
Летняя ночь в Блумфонтейне… Кристина помнила запах травы, слышала ночные звуки и видела полумесяц. Она помнила, как свет от клубной веранды падал на загорелую кожу Вильюна. Она видела его широкие плечи, его странную улыбку, и выражение глаз, и ауру вокруг него - ужасное одиночество, которое он повсюду таскал с собой. Удар клюшки по мячу, и как только мячик взлетел во мраке, он сказал:
- Вперед, кэдди, и пусть шум толпы тебя не отвлекает!
У него был мягкий, негромкий голос, он словно подтрунивал над самим собой. Перед каждым ударом они выпивали по глотку из бутылки полусладкого вина - еще холодного, из холодильника.
- По ночам меня трясучка не бьет, - говорил он, аккуратно укладывая мяч в лунки - одну за другой. В темноте его мячи катили превосходно, преодолевали кочки на газоне и звонко падали в лунки. На полпути к шестой лунке он поцеловал ее, и Кристина поняла: он слишком сильно ей нравится, и это здорово, очень здорово.
- Когда он дошел до девятой лунки, я поняла, что влюбилась, - сказала она вслух священнику.
Ее рассказ стал скупым, отрывистым. Ей хотелось сохранить воспоминания о той ночи при себе; казалось, если она извлечет их из мрака подсознания и выставит на свет, они померкнут, поблекнут и исчезнут.
Они сидели у девятой лунки; Вильюн сказал, что набрал тридцать три очка.
И только-то? - поддразнила его Кристина.
Да, только и всего - он рассмеялся. Смех у него был глуховатый, почти женский. Он снова поцеловал ее. Медленно, бережно, как будто ему очень хотелось все сделать как надо. Так же бережно он уложил и раздел ее, складывая каждый предмет одежды и откладывая рядом на траву. Потом встал над ней на колени и поцеловал ее всю - от шеи до лодыжек. На лице у него застыло выражение совершенного изумления: он словно не верил, что ему даровано такое чудо. Когда он вошел в нее, в его глазах появилось настойчивое выражение, воплощение сгустка эмоций. Он двигался все быстрее, его возбуждение росло и росло, и наконец он взорвался в ней.
Ей пришлось силой возвращать себя в настоящее - туда, где священник терпеливо ждал, когда же она нарушит молчание.
Интересно, подумала она, почему воспоминания так тесно связаны с запахами. Теперь она явственно ощущала запах Вильюна - дезодорант, пот, семя, трава, песок.
- У девятой лунки я забеременела, - сказала Кристина, протягивая руку за очередным платком.
14
Баркхейзен, врач-очкарик, - на сей раз он заплел свои жидкие пряди в подобие косицы, - снова пришел на следующее утро, после того как Гриссел без всякого желания, без аппетита проглотил завтрак.
- Рад, что вы едите, - сказал Баркхейзен. - Как вы себя чувствуете?
Гриссел отмахнулся: какое это имеет значение?
- Аппетита нет?
Он кивнул.
- Тошнит?
- Немножко.
Врач посветил ему фонариком в глаза.
- Голова болит?
- Да.
Он приставил к груди Гриссела стетоскоп и стал слушать его, держа руку на пульсе.
- Я нашел вам жилье.
Гриссел ничего не ответил.
- Друг мой, сердце у вас как у лошади. - Доктор убрал стетоскоп, сунул его в карман белого халата и сел. - Ничего особенного. Квартирка с одной спальней в Гарденз, внизу кухня и гостиная, наверху спальня, есть душ, ванна и туалет. Тысяча двести в месяц. Дом старый, но чистый.
Гриссел отвернулся к другой стене.
- Ну как?
- Не знаю.
- Что с вами, Бенни?
- Док, только что я злился. А сейчас мне плевать.
- На кого злился?
- На всех. На жену. На себя. На вас.
- Не забывайте, что сейчас вы проходите процесс оплакивания, потому что ваша подружка - бутылка - умерла. Первая реакция - гнев на кого-то - возникает именно поэтому. Есть люди, которые на несколько лет застревают на стадии гнева. Их истории можно услышать на собрании "Анонимных алкоголиков": они поносят всех и всё, орут, ругаются. Но это не помогает. Потом приходит депрессия. Она идет рука об руку с синдромом отмены. И апатия, и усталость. Через это нужно пройти; вам нужно вынырнуть на другой стороне ломки, миновав гнев, прийти к смирению и принятию. Вы должны продолжать жить.
- Зачем?
- Вы должны построить для себя новую жизнь. Вам нужно найти что-то на замену питью. Вам нужен досуг, хобби, физические упражнения. Но сначала живите одним днем, Бенни. Сейчас мы с вами толкуем как раз о завтрашнем дне.
- У меня ничего нет. Только два чемодана с вещами, и все.
- Если вы согласитесь въехать в ту квартиру, жена пришлет вам кровать.
- Вы с ней говорили?
- Да. Она хочет вам помочь, Бенни.
- Почему она не навестила меня?
- Она сказала, что в прошлый раз слишком легко поверила вам. Сказала, что на этот раз будет тверда. Она увидит вас только тогда, когда вы будете совершенно трезвы. По-моему, она решила правильно.
- Здорово вы все придумали, да?
- "Королевский заговор". Все против вас. Против вас и вашей бутылки. Знаю, Бенни, вам сейчас трудно, но вы крепкий парень. У вас все получится.
Гриссел молча смотрел на врача.
- Давайте обсудим ваши лекарства, - продолжал Баркхейзен. - Я намерен выписать вам…
- Зачем вы это делаете, док?
- Затем, что лекарства вам помогут.
- Нет, док, я не о том. Зачем вы со мной возитесь? Сколько вам лет?
- Шестьдесят девять.
- Ничего себе! В таком возрасте люди давно сидят на пенсии.
Баркхейзен улыбнулся, сверкнув глазами за толстыми стеклами очков:
- У меня есть домик на побережье, в Витсанде. Мы прожили там три месяца. За три месяца отремонтировали домик, вылизали садик, перезнакомились с соседями. Потом мне захотелось выпить. Я понял, что это не мое.
- И вы вернулись.
- Чтобы осложнять жизнь людям вроде вас.
Гриссел долго смотрел на пожилого врача. Потом сказал:
- Так что насчет лекарств, док?
- Я выпишу вам налтрексон. Торговое название - "РеВиа", только не спрашивайте меня почему. Это лекарство помогает снять симптомы ломки, и у него нет серьезных противопоказаний, если только не нарушать дозировку. Но есть одно условие. Первые три месяца вы должны приходить ко мне раз в неделю, и вы должны регулярно посещать собрания "Анонимных алкоголиков". Это не обсуждается. Либо вы соглашаетесь, либо ничего не будет.
- Я согласен.
Он не колебался.
- Вы уверены?
- Да, док, уверен. Но я хочу кое-что вам рассказать, чтобы вы заранее понимали, во что ввязываетесь.
Гриссел постучал себя указательным пальцем по виску.
- Говорите.
- Док, я слышу крики. И хочу знать, заглушит ли их ваше лекарство.
В кабинет зашли дети священника - пожелать спокойной ночи. Они тихо постучались, и отец не сразу впустил их.
- Извините, пожалуйста, - сказал он, а потом крикнул: - Войдите!
Двум мальчикам-подросткам с большим трудом удавалось скрывать любопытство и не глазеть на нее.
Старшему было уже лет семнадцать. Высокий, как отец, с крепким молодым телом. Он окинул жадным взглядом ее грудь и ноги. Успел заметить и скомканный бумажный платочек в руке у странной посетительницы.
- Спокойной ночи, папа.
Мальчики по очереди поцеловали отца.
- Спокойной ночи, ребята. Спите сладко.
- Спокойной ночи, мэм, - сказал младший.
- Спокойной ночи, - вторил ему старший. Повернувшись спиной к отцу, он заглянул ей в глаза с нескрываемым интересом.
Кристина поняла, что он инстинктивно почувствовал ее слабость и уязвимость - как собака, которая сразу чует кровь.
Ее охватила досада.
- Спокойной ночи, - сказала она, напуская на себя неприступный вид и отводя глаза.
Мальчики закрыли за собой дверь.
- На следующий год Ричард пойдет в выпускной класс. - В голосе священника слышалась отцовская гордость.
- У вас только двое сыновей? - механически спросила она.
- Они стоят целой дюжины.
- Могу себе представить.
- Хотите еще чего-нибудь? Может, еще чаю?
- Мне надо попудрить носик.
- Конечно. По коридору, вторая дверь налево.
Кристина встала, разгладила юбку спереди и сзади.
- Извините, - сказала она, открывая дверь и выходя в коридор. Она нашла туалет, включила свет и села на унитаз.
Раздражение, вызванное старшим мальчишкой, не проходило. Она всегда сознавала, что словно испускает некий аромат, который говорил мужчинам: "Попробуй меня". Какое-то сочетание внешности и характера, как будто они заранее знают, что отказа не будет… Но чтобы даже здесь? Вот щенок! А еще сын священника!
В тишине струя мочи ударила в унитаз особенно громко.
Неужели эти люди не слушают музыку? Не смотрят телевизор?