Через две минуты около Мухина остались стоять Гремыкин, почёсывая затылок, и попыхивающая ещё гневом тётка Дарья, а также беззаботный, лыбившийся всё время детина, тутошний дурачок с протянутой рукой. Мухин сунул ему гривенник и проводил в сторонку, а тётку Дарью уже всерьёз огорошил:
– Надо было бучу устраивать?
– Так конца же не видать!.. – начала опять та, но, увидев, как поднялись брови у незнакомца, выпалила: – А вы кто?
– Юрисконсульт. По поручению Ивана Петровича.
– Вы нам и нужны, – осмелела Дарья от услышанного и грознее тёмной тучи уставившись на безмолвного Гремыкина, начала рассказывать торопливо, что можно было бы продолжать до утра, однако через несколько минут юрист её прервал:
– Значит, правильно я уяснил, в краснознамённом коллективе злоупотребляют спиртными напитками, неделями не выходят на работу, а вкалывать, извините, приходится женщинам за мужиков?..
– Ну не совсем так, – вмешался наконец Гремыкин. – Знамён нам пока не вручали.
– Так, так, – замахала на него руками Дарья. – Могилы некому копать. Сам бригадир и тот, видать, отлёживается где-то. Вместо восьми человек пятеро осталось. А народ возмущается. Ко мне жаловаться приходили – похоронить не могут вторые сутки!
– Почему я не видел? – опять напыжился Гремыкин. – Сергей Анатольевич, мне такие факты неизвестны. Действительно, куда-то делись Князев с Жуковым, но это только сегодня.
– А Карпыч где у тебя? – наступала на него женщина.
– Карпыч – это кто? – поинтересовался Мухин.
– Бригадир охранщиков, – нехотя ответил Гремыкин. – Сам понятия не имею, вторые сутки не вижу.
– Слушай, Иван Иванович, – повернулся к нему юрист и нахмурился. – У вас тут, оказывается, действительно есть основания для… как бы это мягче выразиться… для вопросов. Дисциплины никакой. Мне придётся Ивану Петровичу доложить…
– Правильно! Безобразия хватает! – донёсся голос от свежей могилы, у которой ещё коротал время Антоха с владельцем нового "москвича". Он прервал разговор с Сенюшкиным и зло крикнул: – Собак дохлых полно на территории! И никому дела нет!
Гремыкин совсем сконфузился и глянул на Дарью:
– Ну это уж по вашей части, уважаемая.
– Где это собаки дохлые? – тут же взвилась та. – Чтоб у меня такое? Да как вам не стыдно!
– А ты глаза-то протри!
Приглушённый было скандал грозился разгореться снова, но уже по другой инициативе, в виновниках оказалась сама организатор первого массового выступления.
– Ну-ка покажи! – угрожающе двинулась к недовольному оскорблённая женщина, не выпуская из рук метлу.
– Надо тебе, ты и иди! – не напугался владелец "москвича". – Вон, у свежих могил!
– Сергей Анатольевич! – вмешался Антоха, гася новый скандал. – Давайте домчу. Чего ругаться?
– Я сама поеду! – Дарья уже открывала дверцу машины. – Я так не оставлю. А вернусь, ты у меня не так запоёшь! Меня перед начальством решил ославить!
– Ну что? – поднял глаза на Гремыкина Мухин.
Тот пожал плечами.
– Садитесь в машину. Поехали, – скомандовал юрист и уже в кабине хмуро добавил: – Чтобы картина, так сказать, была полной.
– У меня такого век не бывало! – бубнила Дарья на заднем сиденье, придавив едва вместившегося начальника. – Я своих девчат гоняю! Они мётлы не успевают менять! Чтобы дохлятина!.. Да у могил!..
Долго ехать не пришлось, новый знакомый объяснил Антохе где искать. Но они ещё не добрались до цели, как Дарья смолкла, будто язык прикусила, – впереди ясно виднелся труп огромной дворняги, пылившийся на обочине.
– Да это никак Дурной! – вскрикнул Гремыкин и, выскочив из затормозившей машины с удивительной прытью, бросился к собаке. – Ошейник Карпыч ему пристроил. Всё боялся, как бы за бродячую не приняли да не отстрелили.
– Это что же творится! – заохала Дарья. – Убили, выходит, собачку? Кто же руку поднял? Злодейство получается. Сегодня, значит, и кончил! Среди белого дня!..
– Давно лежит, – покачал головой Гремыкин, не побрезговал, нагнувшись, дотронулся рукой до головы собаки, жалея, шерсть поворошил. – Умный был кобель, хотя и кличку ему дали глупую. От Карпыча не отходил. А что ж тогда с Булыгиным?..
Гремыкин поднял глаза на юриста, словно тот мог дать ответ, перевёл взгляд на побледневшую и сразу смолкнувшую толстушку:
– Его ведь уже вторые или третьи сутки никто не видел?..
– Вторые… – прошептала Дарья и заголосила тягуче: – Убили Карпыча! Как есть убили. Собаку небось придушили. Защищал, видать, он хозяина. А потом Карпыча туда же. За что же старичка-то?.. Никого не трогал, не обижал…
– Цыц! – с несвойственной злостью рявкнул Гремыкин. – Чего вой подняла раньше времени? Ни коня, ни воза, а она панику подымает!
– Это что же творится-то? – поджалась, примолкла та. – Среди белого дня?..
– Что будем делать, Сергей Анатольевич? – глянул Гремыкин на юриста. – Собака эта действительно ни на шаг от хозяина не отступала. Куда тот, туда и она. Серьёзная штука, я думаю…
– Паниковать не стоит, – пожал плечами Мухин. – И шум подымать не надо. У вас телефон работает?
– Угу.
– Поедем звонить в милицию.
– А Иван Петровичу?
– Его до вечера не сыскать.
Глава VIII
Какие раки в августе?.. Только к концу сентября. Один кандидат околовсяческих поучал: их подают к столу, лишь когда в названии месяца буква "эр" присутствует, иначе ни вкуса, ни качества, мясо – слякоть, величина – с ноготь. Но не пропадать же с голода! Тем более сентябрь на носу, а мы с Валеркой народ не привередливый. Пока костёр разгорался, он окуней и тарашку надёргал, а я не поленился, нырнул под заветный обрывчик и минут через тридцать с ведром злющих членистоногих прыгал на одной ноге, спасаясь от воды, зудящей в ушах. А добытые пучеглазые вовсе не мелюзгой оказались, некоторые на моей ладони едва умещались.
Мы засветло разместили палатку на просторной поляне, отступив от деревьев и берега, обустроили ночное логово и, лишь чуть стемнело, уставшие, уселись у костра, запасясь сухим хворостом. Чтобы ночь долгой не казалась, у нас в заливчике дремала небольшая сетчёнка для чего покрупней, а под заманчивыми корягами прятались испытанные крючки с наживкой, если не сазан, то ленивый сом обязательно заглянет.
– Ну что? – разлив уху и, содержательно потерев ладони, поднял походный стаканчик приятель. – За открытие сезона?
Мы выпили. Первый раз в это лето выбрались на природу и не как-нибудь, а вдвоём. У него то и дело проблемы в лаборатории, у меня свои беспросветные заботы. Собирались не однажды – не получалось, договаривались, – а всё срывалось. Но тут он позвонил внезапно под выходные, я махнул рукой на планы покорпеть опять в архиве, благо и Очаровашка с сыном к бабушке умчалась, и вот мы оба, ни о чём не думая, свободные, как птицы, растянулись занывшими спинами на приятной, словно ковёр, пахучей травке; то ли незабудка, то ли одуванчик щекочет нос, а перед глазами бездонное море высыпавших любопытствующих звёзд. Как же! Два преданных их поклонника в кои веки наслаждаются их лукавым и загадочным сиянием. Красота несусветная, да и только! А дышится как легко!..
Чувствуете, как мы заговорили? А вы попробуйте, ещё не то скажете. Это вам не город с его пылью, шумом и тревогой. Здесь покой, отдохновение и собственное миросозерцание. В себя удаётся заглянуть, более того, – задуматься: чего мы творим, куда спешим, зачем суетимся? И стóит ли наших физических и душевных затрат, наших мук то, ради чего мы по земле бегаем?.. Об этом мы и потрепались с Валеркой так вот, лёжа на траве плечом к плечу. Не часто удаётся.
А потом потянуло на разговор совсем доверительный, интимный и откровенный. Квакнула лягушка, за ней другая живность где-то вдалеке голос подала, мы посчитали, посчитали, надоело, сбились и друг на друга уставились: рано к вечному приступать, мы и по второй ещё не накатили.
– Ухайдакала служба? – Валерка искоса на меня взглянул, стаканчик наполненный протянул. – Уху, смотрю, без аппетита проглотил.
– Ты как моя Очаровашка. Ещё насчёт температуры спроси.
– И про головку не забуду. Устаёшь, милок? – хмыкнул тот.
Мы выпили и опять замолчали; а что говорить, мы давно научились понимать друг друга без слов и также без слов чувствовали друг друга. Хотите, сейчас угадаю, что он теперь спросит? Не лукавьте, хотите. Он, не поворачивая головы, сейчас скажет: "Тебе ещё ничего, у тебя сынишка, есть с кем… одним словом, для кого…" И замолчит, на большее его не хватит.
– Тебе хорошо, у тебя дело настоящее, а я в этой бестолковой лаборатории или сопьюсь от рутины, или брошу всё к чёртовой матери и закачусь куда-нибудь на Крайний Север!..
Валерка не закатится никуда, куда ему от Таськи, это он в сердцах от досады и тоски, что давно не виделись, вроде как предупреждает.
– А Анастасия? – лениво отвечаю я. – Её куда? Это, брат, цепи… Гименея, быстро забыл?
И следующие десять минут мы потрепались о них, о тех, кого приручили и кто нас приручил. Конечно, не запамятовали за них и по третьей. Ну уж а после третьей сами понимаете… Раки прямо из ведра, они уже закраснели, сами в рот просятся. Когда первый азарт прошёл, отвалились опять на траву, притихли.
– Слушай, Данила, – Валерка даже голову с рук поднял и на меня в упор уставился; он напротив, на другой стороне костра устроился лёжа на животе, поэтому мне хорошо проглядывались красные искры, сверкнувшие в его зрачках. – Вот вы с этим попиком вашим, отцом Митрофаном возитесь, копаетесь, а сам-то ты веришь во все эти чудеса?.. Про крест, про его невероятные свойства, про таинственную пропажу? Бабки, дедки полоумные, которые возле церкви обитают, они же действительно в некоторой степени сумасшедшие. Понятное дело: в школе, родители, да и вокруг пропаганда на церковнослужителей помои льют, но разве только со зла? Только потому, что не сбываются их пророчества, обещания и сказки, да и учение их не наше, не славянское… Оно же с Синайского полуострова к нам привезено, мы – язычники, у нас и вера своя была и боги свои, которых кочевники дикие выкорчевали…
– Ты о чём, Валер? – мне всё грезилось от звёзд и думать мало хотелось, а тем более разговаривать; я уже и с Федониным на эти темы наговорился, и с Толупанчиком надоедливым, и с его неугомонной бабкой Ивелиной, и даже с Очаровашкой своей; мне спать хотелось и чтобы не вздрагивать, ничего не видя во сне, а утром, словно младенец без всех этих мыслей народиться.
– Можешь ты мне об этом вашем архиерее Митрофане толком что-то рассказать? – и искры в его глазах обжигали уже, а не подмигивали.
– Какой тебе интерес? – промямлил я, ещё надеясь прикорнуть, уж больно приморило у огня. – Тем более что знаем мы о нём меньше, чем ты думаешь.
– Рассказывай, что сам понял, а я уж разберусь, – буркнул он.
– Чего это тебя в религию? – попытался ещё я отшутиться. – Ты вроде мужик у нас весь светский.
– Кое-что слыхал и я об этом человеке.
– Из каких источников? – напряг я одно ухо, но лишь отчасти, так, чтобы интересного не пропустить.
– В народе разное говорят…
– Что за народ?
– Не пытай.
– Людская, значит, молва?
– У меня бабушка верующая. К тому же она здесь, в городе жила. Это по матери. И родители отца тоже к церкви с уважением относились. Я особенно ни с кем не делился. Какая нужда? Потом, сам знаешь, как у нас к этому относились. Мой дед по отцу даже пел в церковном хоре.
– Вот, значит, откуда ваша фамилия след ведёт, гражданин Козловский, – мне всё-таки пришлось оторвать живот от травы и устроиться у костра сидя; чувствовалось, вздремнуть не удастся. – Может, картошки запечём?
– Кинь штуки три-четыре, – сменил позу у огня и приятель. – Мы в детстве без этого не обходились.
– Где же в городе удавалось? Не Кремль ли поджигали?
– Да вроде без этого обходились. Мы с пацанвой его весь облазили. – Валерка оживился, мечтательная улыбка расползлась по его физиономии. – Эх! Если вспомнить, что творили! Всё спорили, кто на башню до верхушки заберётся. На ту самую и, заметь, без верёвки.
– Это на какую же?
– С которой сам Разин воеводу и попика сбросил. Не читал, что ли?
– Читал. Про это, друг мой, я как раз успел многого начитаться. Знаю теперь, может быть, поболее некоторых учёных столоначальников.
– Ну и что?
– Во-первых, Разин митрополита Иосифа ни с какой башни не сбрасывал. Этим печальным и позорным проступком прославился его атаман Васька Ус. Был такой, погиб ещё до того, как самого Степана Разина казнили. Во-вторых, и башни той к твоим годам в Кремле уже не было, её давно сломали, а может, и взорвали, так как она грозилась развалиться и зашибить гуляющую публику. Хотя, не скрою, специалисты высказывают и другие причины.
– Ладно. Бог с ней, с этой башней. И атаманы, и митрополит меня меньше всего интересуют. Ты мне про отца Митрофана и крест, который вы ищете, расскажи.
– А вот здесь, дружище, – засомневался и я сам, – по-моему, без этого самого митрополита Иосифа, с которым разинцы зверски расправились, не обойтись.
– Время есть, послушаем. – Валерка хворост в огонь подбросил, тот взметнулся, жадным пламенем ветки пожирая, и чёрные тени заплясали за нашими спинами, словно призраки из далёкого прошлого; сразу неуютно как-то стало, показалось, что не одни мы в ночной тиши у берега, что бродит кто-то ещё в кустарниках по берегу и точно ветка хрустнула за дальним деревом, тень мелькнула.
– Что это там? – покосился я.
– Собаки бродят, – отмахнулся Валерка. – Их здесь по ночам знаешь сколько! Деревня недалеко, а эти запах учуяли. Хозяева их особенно не кормят. Учат самим охотиться. Ты начинай, рассказывай.
– Знаешь, – посетовал я, – Павел Никифорович Федонин сам по себе человек обстоятельный, а среди следователей слывёт не просто мудрым и умелым специалистом, но ещё и, как это правильно выразиться, работником усердным, глубоко копающим, что ли… В общем, таких больше нет. Он из старых, неких мамонтов; они, расследуя преступления, не удовлетворялись его раскрытием, изобличением виновного, собиранием необходимого набора доказательств, они действительно копали глубоко, выворачивали наизнанку, душу преступника старались познать, отыскать свидетельства её предрасположенности к содеянному…
– Это же позиция Ломброзо? – перебил меня приятель. – Вроде не одобряется она нашими криминалистами? Или изменились подходы?
– Отрицается, отрицается, – поморщился я, – более того, как считалась, так и считается вредной. Но это на верхах, в науке, там профессора искры лбами выбивают, а внизу… А ты что же, что-нибудь почитывал у него? "Преступление"? "Новейшие успехи науки о преступнике" удалось раскопать? Там, брат, Чезаре Ломброзо размахнулся! Дал волю фантазии.
– Откуда? Ты меня не пужай такими книжками. В армии со мной один чудак трубил, а у него от деда библиотека осталась. Я после дембеля Москву посмотреть решил, ну он меня пожить на недельку пригласил, там и полистал одну древнюю книжонку на досуге, чтобы спалось лучше. Оказалась, дай бог память, – "Гениальность и помешательство". Не вру, сам видишь, какое она впечатление на меня произвела. На всю жизнь запомнил и сам чуть умом не тронулся. Но это так, к слову. Правда, она дореволюционного издания, с алфавитом пришлось повозиться, но до утра оторваться не мог. В ней много чего разного оказалось, но было и о преступниках. После этого стал искать книжки этого Чезаре Ломброзо.
– Ну и как? Удалось?
– Издеваешься? Вот критики на его учение нагляделся. Но знаешь, если через призму, так сказать, на эту критику взглянуть, можно догадаться про некоторые мысли автора.
– Вот так вот и живём. Всё время приходится призму применять. А если отец с матерью наделить ею забыли?
– Если по этому поводу особо не комплексовать, ничего, – полез к огню за картошкой Валерка, но вытащив, тут же обратно закатил. – Не поспела. Подождать требуется.
Он подул на пальцы, закинул руки за голову, потянулся сладко, в небо уставился:
– Многие без этого живут. Обходятся. Тебе не кажется, что мы с темы сдвинулись? Я тебя про отца Митрофана просил, а ты мне Ломброзо.
– Извини. Видимо, без этого не обойтись. Я тебе, так сказать, принципы Павла Никифоровича Федонина в качестве преамбулы начал обрисовывать, но, похоже, заблудился.
– Ты уж постарайся на будущее…
– Там у нас не осталось ничего в заначке? Знаешь, спиртное, оно бодрит.
– И это не парадокс! – отыскал тут же затерявшуюся бутылку водки Валерка. – Давай, под картошечку.
– Да ты ж только выкатывал!
– Ничего. Ей пора поспевать.
И он опять сунулся в костёр. Картошка оказалась твердоватой, но мы ограничились одной, поровну её разделив, а остальных чернокожих отправили назад дозревать. Впрочем, с солёным огурчиком печёная обжигающая картошка доставляла невероятное наслаждение в наших походных условиях. Подкралась уже и прохлада от речки, и небо, кажется, присело вместе с нами, подымешь глаза, а звёзды – вот они, крупные, и хоть рукой доставай. Странное дело, и луна всей тарелкой виснет. Запустить чем-нибудь покрупней – и достанешь. Аж удивительно.
– Значит, Федонин потихоньку, потихоньку, а обращает тебя в свою веру? – выпив и закусив, подмигнул мне Валерка. – Как ты его называешь? Старый лис?..
– Лис, да ещё какой! Но в этом его особой заслуги нет. Он правильно требует необходимой глубины следствия. Понимаешь, он мне поручил исследовать личность Краснопольского, то есть отца Митрофана. Я догадываюсь, он старается уяснить для себя, как тот в заговорщики угодил.
– Действительно, – не терпелось и Валерке. – Серьёзная фигура в губернском масштабе, все церкви у него, забот полон рот своих, а он против власти?.. К тому же травить весь Реввоенсовет и армию ядом? Их пулемётами не взять. Это же предполагает большую деятельность в этом направлении, организацию значительных тайных сил, доступ к властным структурам, к лидерам, к вождям? А где же они столько отравы раздобыли в грозный голодный год? Цианистым калием не так просто разжиться в мирное, не то что в военное время, будь ты главным фармацевтом или аптекарем в губернии… Он на сахар похож?
– Белое кристаллическое вещество без запаха.
– Тебе не кажется, что всё это довольно нелепо выглядит?