Сухарев был одним из десятка непотопляемых бизнесменов в городе, которых не подкосили ни рэкет в начале девяностых, ни дефолт девяносто восьмого, ни коррупция в начале следующего десятилетия. Намного позже я узнала, что в бизнес он попал чуть ли не случайно. Ник окончил строительный факультет Гродинского политехнического института, отслужил в армии и вернулся домой. Дома ждала его только тяжело пьющая мать. К тому времени она уже похоронила обожаемого мужа, угробила певческую карьеру, а наслаждаться существованием самки, живущей жизнью сына, не желала. Ей хотелось тихо спиться и уйти в мир иной, где ждал ее возлюбленный Сандро.
Растянутый на долгие годы акт суицида собственной матери шокировал Ника. Он решил, что страдалицу надо вылечить от алкоголизма и дать ей шанс счастливо стареть до смерти.
Людмила Витальевна сопротивлялась этому плану, как умела: напивалась, в любой момент, когда Ник не мог ее контролировать, сбегала от врачей, удирала из клиник, даже меняла места жительства и замки на дверях.
Но вскоре случилось страшное: у Витальевны обнаружили рак. Возможно, она и не очень-то расстроилась, но Ник испугался страшно. Лечение было дорогостоящим, а денег не хватало. Более того, на какой-то стадии болезни лечащий врач сказал, что если процесс не затормозится в ближайшем будущем, то потребуется лечение в немецкой клинике.
Тогда Ник продал что было, влез в долги и сначала арендовал, а потом и купил полуразвалившийся кондитерский цех одного из хлебозаводов. Он был очень молод, не имел в делах никакого опыта и был доведен до отчаяния, именно поэтому у него все и получилось. В делах двадцатишестилетнему парню помог друг его покойного отца – Вадим Сидорович Мащенко, то есть Сидорыч.
Всего за год Сухарев сумел заработать денег и на лечение матери, и на приличную жизнь для нее и для себя. Он женился, купил дом, новую квартиру для своей матери. В девяносто девятом, после смерти жены, Сухарев отказался от планов развивать булочный бизнес, а потом и вовсе продал свой хлебозавод и занялся строительством ресторана. Когда же появилось здание, несуразное для людей, выросших в эстетике хрущоб, все вокруг решили, что вот и пришел конец процветанию этого хорошего парня – Ника Сухарева.
Через несколько лет после этого он сделал мне предложение. Ресторан требовал больше сил, чем прежний бизнес, а Митька постепенно выходил из-под контроля.
Действительно, развлекательный комплекс "Джаз", придуманный и построенный моим супругом, отнимал у него по двадцать часов в сутки. Это было заведение невероятного для Гродина масштаба и формата.
Располагался "Джаз" в центре города, на месте жутких трущоб. Это был район бараков, где когда-то жили люди, занятые созидательным трудом на строительстве Гродинского химического завода. Планировалось трущобы эти снести, как только строителей переведут на другой гигантский объект. Вот только Советская власть решила сэкономить. Рабочих, инженеров и даже ученых-химиков, собранных по всей стране для реализации великой идеи (сейчас никто не помнит – какой), тоже поселили в эти самые бараки.
Уничтожили их только пять лет назад. Теперь на этом месте стоял "Джаз" – невероятное здание невероятной формы, фасады которого были облицованы листами гофрированной стали. Местный архитектор, представьте себе, подражал Фрэнку Гери, и хочется заметить, собезьянничал он ловко. Наш "Джаз", конечно, был в десятки раз меньше и не настолько великолепен, как Музей Гуггенхайма в Бильбао, но аналогии имели место быть. Я была в Испании, в этом самом Бильбао, – великий старший брат "Джаза" показался мне родным.
Строительство этого чуда-юда было делом непростым. Впервые увидев эскиз нового здания, Ник пришел в полный восторг и поклялся усами своего дедушки, что постоит это во что бы то ни стало. А стало это в большие деньги и в долгие сроки строительства.
Интересно, что здание развлекательного комплекса имело два основных входа с двух параллельных улиц. То есть его ширина вполне соответствовала ширине небольшого квартала между улицами Ленина и Менделеева. Вход в ресторан находился на улице Ленина, а в ночной клуб – с Менделеева.
Так было специально задумано: ресторан – для респектабельной публики, а ночной клуб – для шухерной молодежи. Встречаться тем и другим было ни к чему. Что хорошего, если обкуренная дочка председателя городской думы со своим бойфрендом-наркоманом встретит у ночного клуба своего папу, обнимающего блондинку, но не маму? Кому от этого будет приятно?
В комплексе были еще и бар "Хемингуэй", и боулинг, и бильярдная, и много чего, куда можно было попасть и со стороны ресторана, и со стороны ночного клуба.
За всю свою жизнь в ресторанах я провела не слишком много времени, поэтому мои восторги по поводу интерьера комплекса "Джаз" звучали бы слишком провинциально даже для нашего захолустья. Но "Джаз" нравился и тем, кто видел гораздо больше моего. Все-таки это было достаточно красиво: черные и белые плитки на полу, выложенные в шахматном порядке, красные кирпичные стены, украшенные черно-белыми фото Эллингтона, Армстронга, Глории Гейнор, Утесова, знаменитых диксилендов и видов Нью-Йорка начала двадцатых годов прошлого века. Мебель выглядела тоже очень солидно: белые кресла и черные диваны, белый рояль на небольшом подиуме, по вечерам выполнявшем роль сцены. Под потолком висели сверкающие люстры – самая помпезная деталь на общем черно-белом фоне. Люстры зажигались только во время банкетов. В остальные дни, в том числе и во время джазовых концертов, в зале царил полумрак.
Глава 5
Несмотря на невероятное количество удовольствий, которое вмещал "Джаз", само, с позволения сказать, здание комплекса общественностью воспринято не было.
Однажды, как рассказывал мне Сидорыч, ставший свидетелем этой истории, даже случился митинг против существования несуразного здания. Пришли на него, правда, всего пять человек, протестующих по-настоящему, и еще около пятнадцати сочувствующих. Все пятеро активистов были жителями соседних домов, честно говоря, сумасшедшими старушками. Они считали здание "Джаза" уродливым наростом на теле города и призывали горожан собраться и снести его к чертям собачьим.
Митинг проходил в ноябре. Холод стоял жуткий, а из ресторана доносились ароматы горячей еды. Бабульки, сглатывая слюну, отчаянно скандировали: "Снес-ти! Снес-ти!" Демонстранты перегородили парковку, и Ник из окна наблюдал, что уже вторая машина с голодными потенциальными посетителями не смогла припарковаться у "Джаза". Тогда он вышел из здания и самым любезным образом обратился к посиневшим от холода старым курицам:
– Здравствуйте, уважаемые дамы! Я – хозяин этого ресторана. Мы обязательно снесем это безобразное здание. Когда-нибудь, – уточнил он, улыбаясь.
Манифестанты притихли. Они не ожидали увидеть перед собой кого-нибудь, кроме грубых охранников. Сухарев продолжил в том же тоне (лично я думаю, что он изображал дворецкого Бэрримора):
– Если честно, то я сам с удовольствием присоединился бы к вашему митингу, но для меня на улице слишком холодно. Я уверен, что вы тоже замерзли и устали. Поэтому я приглашаю вас на обед!
Да, Ник накормил и напоил вредных активисток. Более того, он узнал их адреса и с тех пор отправлял им корзинки со всякими вкусностями к каждому празднику.
Поверьте, внешний вид развлекательного центра "Джаз" в глазах активистов общественного движения "Уничтожь все, что не похоже на коробку из-под телевизора!" значительно улучшился.
Если в этой истории Ник поступил как душка, то во многих других случаях он демонстрировал свой непростой характер во всей красе. Однажды инспектор Роспотребнадзора потребовал у Сухарева взятку за какое-то заключение, и Ник сломал ему руку. Понимая, что перестарался, сражаясь с коррупцией, Ник оправдывался и говорил, что это случайно вышло – кости были хрупкие у инспектора.
А история с шеф-поваром, который делал порции поменьше, чтобы воровать остатки продуктов? Это было пять лет назад, когда "Джаз" только открылся.
Шеф-повар, которого Ник нашел в столичном ресторане, неожиданно заболел. Сорокалетний мужик исхитрился подцепить ветрянку! Время открытия назначено, приглашения разосланы, джаз-банд заказан, ресторан готов, а повара нет. Согласно плану, московский шеф должен был приехать за месяц до открытия, освоиться, поэкспериментировать на новой кухне, опробовать оборудование. А тут – инфекционное заболевание, вещь для повара абсолютно нежелательная. Ввиду таких крайностей Сухарев нанял местного повара – Виктора Борисовича Шулейко. Борисыч был дядькой в возрасте, воспитанным в традиции "Все вокруг народное – все вокруг мое!". Готовил хорошо, это так…
"Джаз" открылся, все было отлично, Сухарев купался в комплиментах и ждал прибылей. Однако, несмотря на эйфорию, за порядком в собственном заведении он следил, не только ориентируясь на отзывы посетителей. Ник сам обедал и ужинал в "Джазе" – ну и стал замечать, что с каждым днем порции становились все меньше. Внешне, кстати, это было почти незаметно. Шефа учили опытнейшие жулики советского общепита, передававшие свои навыки из поколения в поколение целых семьдесят лет. Искусство раскладки на тарелке основного блюда, гарнира и прочего было изучено Борисычем лучше, чем каким-нибудь китайцем – фэн-шуй. Умел он семью хлебами весь народ накормить…
Сухарев не пожалел времени, чтобы отследить манипуляции шеф-повара и примерно его наказать. Однажды ночью кухню оборудовали видеокамерами, а изображение подавалось на монитор, расположенный на столе Сухарева.
Наказал Борисыча он даже жестоко: поздно вечером у выхода для персонала собрались жуткие битюги – охранники из ночного клуба. Для ресторана такие громилы нужны не были, а вот для фейс-контроля в клубе они подходили великолепно. Охранники схватили Борисыча за грудки, обыскали его, отобрали украденные продукты и… удивились. Борисыч "экономил" на порциях семь килограммов мяса в день! Учитывая размеры воровства, Сухарев вызвал милицию. Такого позора Шулейко еще не переживал. Его репутация была погублена.
На репутации Ника эта история тоже отразилась. Конкуренты его откровенно опасались, поставщики говорили – крут, и не пытались надуть. А коллектив ресторана "Джаз", руководил которым лично Сухарев, обожал и боялся его до икоты. Тем не менее с момента открытия комплекса этот коллектив почти полностью сохранился.
Глава 6
15 июля 2003 года я стала женой Ника. Мы оформили и брачный контракт, по которому я ни в коем случае не могла претендовать на движимое и недвижимое имущество мужа. Но Ник был очень щедр. В период совместного проживания он обязывался содержать меня и, кроме того, ежемесячно выплачивать определенную сумму денег, равную чуть ли не годовой моей учительской зарплате. В случае развода, не важно по чьей инициативе, моя компенсация также выглядела очень значительно.
По идее в этом месте повествования должно было бы находиться описание свадьбы.
В день подачи заявления в ЗАГС Ник спросил меня, как бы мне хотелось отметить праздник молодой семьи – ячейки общества? Я сказала, что поездкой за границу – в Париж, например. Будущий муж развел руками: он не мог бросить ресторан в летнее время. На крыше "Джаза" открыта летняя площадка с бассейном, для посетителей организована специальная шоу-программа, в которой примут участие диксиленды и джаз-банды со всего юга России. За всем этим вертепом надо следить. А пока народ будет развлекаться наверху, внутри здания будет проведен частичный дополнительный (ведь ресторан был открыт совсем недавно) ремонт – в санузлах и на одной из трех кухонь.
Раз такая песня, сказала я, пусть тогда это будет очень скромная свадьба. Втроем.
Событие мы отпраздновали в "Джазе", как раз после того, как в баре "Хемингуэй" закончился косметический ремонт. На скромном мероприятии, естественно, присутствовал и Митька. Ему недавно исполнилось десять лет, его рыжие вихры отросли, его локти и коленки цвели ссадинами и синяками, а на мордочке лучилась счастливая улыбка. Мне было невообразимо приятна его радость, хотелось схватить его и крепко чмокнуть в смешной нос, усеянный веснушками.
Посередине вечера он с таинственным видом полез в карман и достал брелок для ключей – раскоряченного, как паук, Спайдермена.
– Это свадебный подарок, – сказал он, протягивая мне на ладони красно-синего уродца.
– Митька… – Подарков я не ожидала и смутилась, как невеста. – Спасибо!
Мальчишка хихикнул и дурацким голосом пискнул:
– Горько!
Ник поморщился, как я себе представила, только от одной мысли, что со мной можно поцеловаться. И небрежно сказал:
– Это моя мать водила его на свадьбу. Сын ее знакомой женился. Митька, хватит глупости нести.
Митька на мгновение осекся, растерялся, но вскоре переключился на роскошный чизкейк и успокоился.
В дом Ника я перебралась примерно спустя неделю. Увидев дом впервые, я испытала странное чувство – смесь восторга и разочарования. Восхищение вызывало само здание, а разочарование – мысль о моей к нему непричастности. Сухарев купил недостроенное здание сразу после первой женитьбы, соблазнившись, как мне кажется, внешним видом и расположением постройки. При первом взгляде на дом почему-то казалось, будто он старинный, хранящий множество семейных историй.
Восхищали его точные пропорции и классическая, но не скучная симметричность. Если бы у меня спросили о характере дома, то я бы сказала, что есть в нем чувство собственного достоинства. Здание было двухэтажное, отделанное светло-терракотовым облицовочным камнем, который в ясные дни был почти белым, а в сумрачную погоду и на закате, казалось, светился изнутри розовым теплом. Красную крышу украшал фронтон в форме арки и декоративные белые столбы, увенчанные каменными шарами.
Почти за десять лет во дворе выросли сливовые и вишневые деревья. Весной, когда они зацветали, двор наполнялся сладчайшими ароматами, от которых даже щемило сердце.
Вход в дом, правда, был с обратной стороны, отчего всегда казалось, что парадная дверь не для тебя. Зато внутри помещения это чувство быстро исчезало. Лестница на второй этаж располагалась за панорамным, на оба этажа, окном, и поэтому холлы всегда были полны света. Возможно, из-за этих больших окон, рамы которых были сделаны не слишком качественно, в доме водились сквозняки. Лестница и деревянные полы второго этажа отчего-то скрипели. Звук этот часто будил меня посередине ночи, но никто из жителей дома по ночам не бродил.
Обустроено наше жилище было безобразно. Первый этаж, где у нормальных людей находится уютная гостиная, кабинет хозяина, столовая и кухня, у нас был почти заброшен. Две комнаты были даже не отремонтированы и поэтому заперты. Кухней мы пользовались, там стояла красивая дорогая мебель из натурального дерева, плитка, холодильник и стиральная машина. Большинство знакомых Сухарева, избалованных дизайнерскими проектами и роскошными ремонтами, удивлялись такой бесхозяйственности. Ник пожимал плечами и говорил, что не в дизайне счастье.
Под домом был большой просторный подвал. Его вполне можно было использовать для бильярдной, тренажерного зала или винного погреба, но у Ника до обустройства всего этого руки не доходили.
Говорят, что дом всегда похож на своего хозяина, только вряд ли так можно было бы сказать о Сухареве и его доме. Даже самого святого для мужчины – гаража – у Ника не было. То есть изначально он планировался, но Сухареву пришлось принести это помещение в жертву идолу тепла – газовому котлу. Ник опасался ставить котел на первом этаже или в подвале. Как я уже знала – его опасения не были безосновательны: дом его тещи сгорел несколько лет назад, и тот пожар был как-то связан со смертью первой жены Сухарева – Оксаны.
В собственном доме Сухарев только ночевал и иногда проводил несколько часов перед телевизором, потягивая коньяк и беспрерывно дымя сигаретами. Ну и нетрудно догадаться, что настоящим домом для Сухарева был его "Джаз".
Глава 7
Примерно до октября 2003 года я чувствовала себя в этом доме почти счастливой. Много что мне мешало и портило нервы – об этом после, а в целом было хорошо. Я занималась Митькой, его уроками, его кружками, секциями и дополнительными занятиями. Каждые выходные мы ходили на роллердром, в тир, в кафе – словом, были почти неразлучны.
Отдавая девяносто процентов своего времени пасынку, с его отцом я встречалась не так уж часто. Он уходил утром очень рано, а возвращался довольно поздно. Чаще всего мы виделись в "Джазе", куда я привозила Митьку обедать. Разговаривали мы в основном о Митьке.
Несколько раз за лето 2003 года Ник брал меня с собой на вечернюю шоу-программу, которая проходила на открытой площадке в "Джазе".
Однажды в середине августа в "Джаз" приехал известный саксофонист Кирилл Мирингоф. Его сопровождал собственный оркестр, но в конце концерта Кирилл решил сыграть свою версию "Когда святые маршируют" и пригласил за рояль Сухарева. Ник не стал ломаться, а быстро пересек зал, поднялся на сцену, кивнул пианисту, уступившему ему место за инструментом, и на пару с Мирингофом отжег на все сто. Потом встал, жестом поблагодарил саксофониста и спрыгнул с сияющей огнями сцены в темноту зала.
Люди за двадцатью столиками в зале визжали от восторга. Они требовали возвращения Сухарева на сцену, но он уже сидел рядом со мной. Осветитель направил на нас прожектор. Я смутилась, а Ник вежливо улыбнулся, помахал рукой и скрестил запястья, обозначая стопроцентный отказ играть снова. Мирингоф продолжил концерт, а я навсегда запомнила, как Сухарев выглядит за роялем.
Иногда я чувствовала себя так, будто мы настоящая семья, но это была лишь иллюзия. Митька радовался, когда мы собирались вместе, болтал всякую чушь, громко смеялся. Слыша Митькин смех, Ник сиял. Как бывшая учительница, я знала, что отцовские чувства делают симпатичным даже самого отвратительного болвана, а Ник, по жизни вовсе не болван, в роли отца был удивительно хорош. От обычного высокомерия не оставалось и следа, он комично напевал Митьке отрывки из итальянских арий, вставляя собственные слова.
Моя иллюзия растворилась в один момент, когда я узнала, что у Ника Сухарева есть любимая женщина.
В среду, 20 октября, минут в двадцать пятого я вошла в "Джаз", откуда должна была забрать после обеда Митьку. За любимым столом моего пасынка я увидела его самого, его отца и молодую женщину с длинными темно-русыми волосами, в красном трикотажном платье. По выражениям лиц сидевших за столом, по атмосфере, окружавшей их, я все поняла без слов.
Ник поднял глаза и мельком, как на что-то неважное, глянул в мою сторону. Зато Митька со всех ног бросился ко мне, потащил к столу, уговаривая съесть кусок сырного пирога. Словно зомбированная, я пошла за ним.
Когда я уже стояла возле стола, Сухарев снова посмотрел на меня и обычным для себя недовольным тоном сказал:
– Знакомьтесь. Это – Жанна, мой адвокат.
– И близкая подруга, – лучезарно улыбаясь, добавила Жанна.
Ник посмотрел на нее так, как никогда не смотрел на меня, – понимающе. Его взгляд говорил: что ж, раз ты хочешь это сказать, то говори, я не буду сердиться.
Жанна смотрела на меня не отрываясь. Ее лицо не выражало ровным счетом ничего.
– Очень приятно. – Мне тоже удалось улыбнуться.
Ник громко сказал Митьке:
– Пойдем, я отдам тебе портфель.