Митька побежал за ним, и я осталась с Жанной. Оказавшись напротив нее за столом, я не могла не кинуть пару оценивающих взглядов на лицо Жанны. Ревниво заметила красивые глаза и губы, но с удовлетворением оценила гладкость кожи на три балла. Мне самой был противен собственный интерес к любовнице Сухарева. Оправдывало только то, что была я обычной женщиной, не святой и не бесчувственной, а еще минуту назад я понятия не имела об обратной стороне жизни мужчины, который начинал мне нравиться.
– Так вы и есть Джен Эйр? – спросила Жанна.
Вопрос был задан почти безразличным тоном.
– Почему Джен Эйр? – Мой голос звучал на удивление спокойно.
– Потому что вы гувернантка, хоть и воображаете себя женой Ника, – сказала она с удовольствием. – Наконец-то я вас увидела и могу вам сказать правду. Ник никогда не решится. Мы с ним вместе уже четыре года, все об этом знают, а вы тут только потому, что Митьке нужна нянька.
Мой сканер подсказал мне, что передо мной женщина, которая решила сражаться за свои отношения. И возможно, она именно оттого так агрессивна, что ощущает угрозу.
– Жанна, вы что-то путаете! – На этот раз я улыбнулась действительно по-настоящему, и в тот же момент ощутила, как с ее стороны стола на меня полыхнуло дикой ненавистью. – Я – жена Ника Сухарева, у меня это в паспорте записано. А вот вы – его близкая подруга. Кстати, вам мама никогда не говорила, что одних женщин мужчины имеют, а женятся – на других?
Жанна неестественно громко и нарочито высокомерно рассмеялась. Люди за соседними столиками стали оборачиваться. Тогда рассмеялась и я. Сумасшедший дом.
Продолжая лыбиться, я любезнейшим образом простилась и направилась к машине. Завершать партию надо было именно сейчас, когда счет был в мою пользу. Сквозь витринное стекло Жанна провожала меня острым, как нож, взглядом.
Вечером я дождалась возвращения Ника из ресторана и пришла в его кабинет. Ник, по обыкновению одетый во все черное, курил у открытой балконной двери. Луи Армстронг исполнял "Сен-Луи блюз".
– Вы подставили меня, Ник.
Он обернулся вполоборота, увидел выражение моего лица и вздохнул. На удивление, подлый предатель выглядел подавленным.
– Простите меня, – тихо сказал он. – Я должен был предупредить вас о ней.
– Издеваетесь? Вы считаете, что, делая женщине предложение, в самый раз рассказать ей о своей любовнице? Знаете, кто вы?
Он молчал, что злило меня все больше.
– Вы – трус, а я ухожу. – Уходить мне не хотелось, но ждать, когда он первый это скажет, казалось невыносимо. – Это все унизительно. Чувствую себя дурой.
Ник затушил окурок в переполненной пепельнице и подошел ко мне. Он по-прежнему выглядел неуверенно и виновато.
– А если все-таки останетесь? – Сухарев немного склонил голову набок. Очень некстати я вспомнила щенка, который был у меня в детстве, пока отчим не решил, что собаке нечего делать в квартире, где есть маленькие дети. У щенка тоже были такие вот виноватые глаза, и он так же склонял голову набок. – Все получилось по-дурацки, я повел себя как идиот. Но вы правы, я не мог сказать вам правду в самом начале. Вы бы ни за что не согласились войти в этот дом.
Он был прав. Разве Ник признавался мне в любви? Разве я сама была влюблена в него? Сухарев указал на диван:
– Садитесь, у меня есть идея.
– Какие тут могут быть идеи, – мрачно парировала я, но на диван села.
Он тоже пристроился на столешнице своего рабочего стола.
– Пусть это будет контракт. – Я слегка обалдела. – Официально мы останемся женаты, но это будет только договор во благо Митьки. Я буду платить вам деньги, причем в два раза больше.
Непонятно, чего я ждала от "идеи" Ника, но от его слов испытала такое разочарование, что даже не знала, как его можно было бы выразить человечьим языком.
Деньги. Опять деньги. Да, они могут изменить отношение к любой ситуации. Жанна победила. Я не буду женой Сухареву, но буду очень, очень дорогим бебиситтером для его infant terrible. Как мило! Я уже открыла рот, чтобы отказаться, но вдруг в коридоре раздался голос Митьки. Он звал меня. Я обернулась к двери, и спустя полминуты в комнату босиком вошел рыжий сонный мальчишка в мятой пижаме с Микки Маусом. Штанины доставали только до крепеньких икр, а рукава – едва закрывали локти. Пижама была самая любимая, поэтому Митька спал в ней уже четыре года.
Он потер глаза и, всхлипывая, заговорил:
– Ты у папы? А мне приснилось, будто ты ушла от нас. Я пошел в твою комнату, а там нет тебя… А ты тут… Пойдем, ты мне почитаешь. Можно, пап?
– Вы согласны? – спросил меня Ник.
Уже не разбирая, о чем же он меня спрашивает, я ответила:
– Да.
Глава 8
Помимо Жанны в моей жизни была еще одна проблема. Мы познакомились с ней в первое мое утро в сухаревском доме. Вообще-то Ник заранее предупредил меня, что в доме живет его больная родственница. Он называл ее экс-тещей.
– Она со странностями, – сказал Ник небрежно. – Последствия инсульта. Вообще-то Зинаида Петровна – мать Оксаны. После смерти дочери она живет у нас, занимается домом и воспитывает Митьку. О дочери ее спрашивать не надо, она на этой теме… – Ник заколебался, пытаясь быть политкорректным. Наконец, нашелся: – Она плохо реагирует на эту тему.
Задавать дополнительные вопросы мужу я не решилась – слишком мало мы были с ним знакомы. Но никогда раньше я не встречала такого, чтобы теща оставалась жить с зятем после смерти дочери.
Наутро после переезда я немного проспала, а Митьку надо было отвезти в бассейн. Подскочив в полвосьмого, я поняла, что всего за тридцать минут мне придется одеться самой, поднять и одеть Митьку, а потом добраться до бассейна. Все это мне благополучно удалось. А через два часа мы оба, голодные до безобразия, вернулись домой.
Открыв дверь своим ключом, я втолкнула зазевавшегося Митьку внутрь дома и вошла сама. У меня в руке была здоровенная сумка со всякими вкусностями и газированными напитками. Скинув босоножки, шагнула в холл и вдруг услышала низкий женский голос, тембр которого был бы приятен, кабы не произносимые слова:
– Кто вы такая? Что вы тут делаете? Вы вломились в дом моей дочери, я вызову милицию!
– Бабушка, привет! – заорал Митька, будто хотел, чтобы стекла из окон вылетели наружу. – Это моя новая мама!
Задрав голову, я увидела на лестнице высокую полную женщину. Она стояла ссутулившись и одновременно выставив вперед властный подбородок. У нее были светлые волосы, собранные в высокую прическу, и широко открытые карие глаза, горевшие праведным гневом. Углы рта полной дамы, как я поняла, экс-тещи Сухарева, были опущены, будто она только что сказала: "Фу, воняет!" В принципе почти это она и сказала…
Митькино заявление о новой маме подействовало на Зинаиду Петровну как красная тряпка на быка. Она встрепенулась и возопила, отчего я уронила сумку с едой на пол и даже не заметила этого:
– Митенька, внучок любимый! У тебя может быть только одна мать! А это – это так!
В первый момент я взбеленилась: что значит "это так"? Но потом решила, что мое дело маленькое – воспитывать любимого внучка этой тетки, стараясь не возбудить в нем ненависти к пожилым дамам.
– Здравствуйте, – сказала я. – Приятно познакомиться, – и, перестаравшись от неопытности, добавила: – Хотите с нами позавтракать?
Ответ Зинаиды Петровны потряс меня:
– Отравить меня хочешь?
Пожав плечами (кстати, тогда я поняла, откуда у Ника появилась эта привычка), я отправилась готовить еду.
Честно говоря, первое впечатление после знакомства с Зинаидой Петровной, или Зюзей (в раннем детстве Митька так называл Зинаиду Петровну – она не желала, чтобы ее называли бабушкой), ни к чему меня не подготовило. Удивительно, как просто все было бы, если мы обращали внимание хотя бы на то, что происходит прямо перед собственным носом.
По наивности своей я решила, что у женщины, которая много лет хозяйничала в этом доме, обычный стресс. Она много лет заботилась о семье, делала, что могла, для своих близких, переживала за них, устанавливала маленькие семейные правила, а тут – Ник женится и приводит в дом какую-то мадам. Возможно, полагала я, Зюзя больше обижена на Ника, чем на меня. Ведь если он привел в дом новую хозяйку, значит, прежняя ему уже не нужна. Я решила, что если не отбивать у нее хлеб и позволить ей жить, как и до моего появления, то мы поладим.
На самом деле, если бы Ника хоть немного волновало, насколько хороша его экс-теща как хозяйка, он бы давно с ней расстался.
Зато ее жизнь – в бытовом смысле – была сказочно хороша. Готовить Зинаиде Петровне не приходилось – внук и зять питались в "Джазе". Вещи Митьке, Нику и самой Зюзе стирала приходящая "помощница", как называла изможденную многодетную мать Олесю, согласившуюся стать наемной прислугой, Зинаида Петровна.
Согласно версии Ника, Зюзя "вела дом". Выглядело это престранно. Она скупала дешевые картины с видами природы, милыми кошечками и букетами роз, словно срисованными с открыток выпуска 1973 года "С 8 Марта!", и развешивала это приторное добро где придется. Красоту картин Зюзя акцентировала букетами искусственных цветов, которые любила за непритязательность. От этих цветов в доме слабо, но устойчиво пахло пластиком. Еще Зюзя любила менять мебель, каждый раз заказывая комплект мебели со все большими наворотами, все более ярких цветов. Старую мебель она продавала задешево или спускала в подвал, уже просто заваленный старьем.
И то, как Зюзя "занималась воспитанием Митьки", выглядело немного странно. День Зинаиды Петровны подчинялся строжайшему расписанию, полностью основанному на программе телевизионных передач, и включал все мексиканские, бразильские, а с некоторых пор и русские сериалы "про жизнь". В перерывах между мыльными операми она разыскивала по всему дому Митьку, чтобы потребовать у мальчишки дневник и усадить его за стол делать уроки. Как только начинались титры следующего запланированного сериала, она убывала к телевизору.
Наблюдая за жизнью этого дома, я начинала понимать, откуда растут ноги Митькиных проблем с поведением и учебой. Пожалуй, Ник был прав – Митьке нужна была мать.
А вспоминал ли Митька свою мать? Наверное, да.
Во всяком случае, забыть ее мальчишке все равно не удалось бы. Зюзя исповедовала и проповедовала культ своей дочери. По-видимому, постоянные разговоры об Оксане помогали ей смиряться с утратой.
Правда, не обходилось и без перегибов. Одно из помещений на втором этаже, где была спальня Митьки, кабинет Ника, комната Зюзи и моя, была превращена в святилище Оксаны. В этой комнате десять лет назад была спальня молодой четы Сухаревых. После смерти жены Ник переместился в кабинет, а спальня превратилась в мемориал.
Мне это вовсе не казалось смешным, наоборот, комната Оксаны производила жутковатое впечатление. Зюзя заказала портрет по фотографии своей дочери одному довольно талантливому местному художнику, Тимуру Багрову, а он, зная кое-какие детали семейной трагедии, сумел создать нечто. Надо сказать, что Багров уже писал портрет Оксаны, еще при ее жизни. Тот, первый портрет висел в комнате Зюзи. Наверное, художник хорошо помнил Оксану, и поэтому на посмертной картине она выглядела не просто как живая, а пугающе живой. Портрет был большой – метр на метр по крайней мере. Лицо Оксаны занимало его большую часть. Входя в комнату, вы попадали во власть ее пристального, обвиняющего, глубокого взгляда. Лицо казалось очень белым, тени на нем лежали немного асимметрично, словно бы источник света перемещался за то время, пока вы рассматривали изображение. А губы… Мне казалось, что она сейчас даже не заговорит, а страшно закричит.
На тумбе под портретом стояли подсвечники, где воскурялись вперемежку ароматизированные модные свечки, купленные в супермаркетах, и тоненькие свечечки из церкви. Запах ароматизаторов и ладана давно смешался, образовав убийственно душную атмосферу. Проходя мимо святилища, я ощущала нотки этого запаха, представляя их в виде липких щупалец.
Культ Оксаны можно было наблюдать не только в святилище. По всему дому были расставлены и развешаны ее портреты: Оксана, сидящая в сером велюровом кресле (в толстой раме, более уместной для рафаэлевской Мадонны), Оксана и Ник на собственной свадьбе (богатая рамка из перевитых стальных стеблей с натужно выгнутыми лепестками стальных цветов), Оксана и малюсенький Митька, чьи щеки были как два абхазских яблока… Все портреты перечислению не поддавались.
Ник на экспозицию не реагировал, в святилище ни разу на моей памяти не заходил. Что он думал о фотографиях, что помнил о жене – я не знала. Правда всплыла позже, а в первые годы житья-бытья в прекрасном и впечатляющем доме Сухарева я придумывала много всяких историй о невероятной любви. Иначе как объяснить присутствие Зюзи?
Говоря о райской жизни Зюзи в доме зятя, я намеренно опустила одно обстоятельство, потому что к условиям ее существования оно отношения не имело. А имело оно отношение к внутренней жизни экс-тещи, очень и очень запутанной.
Она пережила страшнейшую трагедию и, ужасно это или наоборот, ничего не помнила об обстоятельствах смерти своей дочери и мало что могла припомнить о времени, которое этому предшествовало. Недаром она так любила мексиканские сериалы с ретроградными амнезиями – большинство сюжетов ей были близки. Однако, кроме шуток, провал памяти Зюзю здорово мучил. Она часто жаловалась на кошмары, принимала горы таблеток, без конца лечилась и консультировалась у докторов. Увы, ей ничего не помогало.
Глава 9
И все-таки одно знакомство в сухаревском мире оказалось приятным.
Спустя неделю после дня регистрации брака, в середине июля, Ник решил представить меня своей матери. Поздновато, наверное, если бы речь шла о нормальном браке, но у нас все было не как у людей.
Людмила Витальевна Сухарева жила в другом конце города, в красивой новой многоэтажке, построенной рядом с городским лесом, превращенным в парковую зону. Ее квартира находилась на десятом, то есть на предпоследнем, этаже. Поднимаясь на лифте, я ощущала беспокойство. Что, если свекровь окажется под стать экс-теще Ника? Двоих таких я не перенесу.
Ник открыл дверь материнской квартиры своим ключом, и Людмила Витальевна вышла к нам навстречу.
Она была невысокого роста, но благодаря идеальным пропорциям тела казалась выше. Ее седые волосы, в которых угадывалась рыжинка, были подстрижены чуть ли не под ноль.
И я никогда не видела более ухоженной женщины. Даже преувеличенно, идеально ухоженной. Идеальное лицо, идеальные волосы, ногти, осанка. Спустя некоторое время она призналась, что только стремление отлично выглядеть и получать комплименты держит ее на самом краю пропасти. За свою жизнь у нее было несколько крупных срывов, она прошла пять курсов лечения, но до сих пор оставалась на лезвии ножа, между белым светом и мраком прекрасной алкогольной ночи.
Ник рассказывал, что его мама была в молодости талантливой певицей. Окончила консерваторию, участвовала в конкурсах международного масштаба. Вдруг влюбилась в коллегу. Он был пианистом, ему пророчили славу, но что-то не получилось, и парень стал спиваться. Тем временем родился сын, но Мила мало интересовалась новорожденным. Его отдали на воспитание бабушке, а Витальевна каждую минуту посвящала мужу. Так продолжалось пятнадцать лет, и в одно чудесное утро отец Ника решил, что дальше жить нет никакого смысла. Он повесился прямо посередине единственной комнаты в их квартире.
Миле было уже сорок, ее голос пропал навсегда, интерес к жизни – тоже. На некоторое время, в первые годы после смерти мужа, она еще держала себя в руках. Правильнее сказать, ее держал в руках сын. Но вот когда Ник стал студентом и часто уезжал – отдыхать с друзьями, на практику, на студенческие конференции, а после и вовсе на два года ушел в армию – она потеряла контроль над происходящими событиями. Из темного прошлого ее вытащил сын.
Сейчас ей было шестьдесят пять, она давала уроки пения, общалась со множеством друзей и, как я уже говорила, много улыбалась.
Ник, его мать и его сын были похожи просто фантастически. Одинаковые профили – у Ника по-мужски более крупный, у Людмилы Витальевны и Митьки – тоньше, с чуть вздернутыми носами. Медовые глаза, всегда, даже в разгар веселья, чуть печальные – у Витальевны и Митьки, и рысьи, всегда чуть злые – у Ника…
Мы планировали только заехать поздороваться, но будущая свекровь уговорила меня остаться подольше:
– Давайте вместе поужинаем. У меня есть копченая курица, салат из гастронома и даже бутылочка вина. Вы – как?
Я и сама от себя этого не ожидала, но – осталась. А со временем ужины с Витальевной стали моим единственным спасением – Зюзя здорово мотала нервы.
Она подарила мне удивительное ощущение. Впервые за всю мою жизнь кто-то полюбил меня просто потому, что я есть на свете. Ни за что. Не потому, что я дочь или сестра, которая дарит много подарков, не за дружбу или за хорошую работу. Витальевна любила меня просто так. Она радовалась, когда я приходила, интересовалась всем в моей жизни, спрашивала у меня совета и никогда ни в чем не упрекала.
Я уверена, что она всегда знала о Жанне, понимала, что между мной и Ником сложились странные, возможно, очень странные отношения, но, как и Кристина Пряничникова до нашего последнего с ней разговора, никогда сама этих тем не касалась.
Во второй визит к свекрови я привезла Митьку. Мы поужинали, причем бабушка и внук грызлись каждые пять минут. "Возьми сметаны, Дмитрий!" – "Ба, я не хочу…" – "Вареники без сметаны?" – "Не хочу!" – "Дмитрий, ты должен нормально питаться! И слушать меня!" Ну, и так далее.
Потом мы пошли прогуляться по парку. Людмила Витальевна надела невероятной красоты сиреневый костюм. Ее рыжеватые волосы сияли в лучах заходящего солнца. Митька, чьи отросшие за летние месяцы кудри тоже весело искрились, прихватил с собой ролики, поэтому мы с Людмилой Витальевной могли говорить спокойно. Я спросила: почему в доме Ника живет его бывшая теща, учитывая, что от нее ничего хорошего ждать не приходится?
Людмила Витальевна чуть пожала плечами, точно так, как иногда это делал Ник:
– Да это я ему посоветовала. Она совсем никуда после инсульта не годилась. Тяжелобольной человек. Жалко ее было.
– Ну а после того, как она поправилась?
В ее словах я расслышала давно сдерживаемое раздражение против собственного сына:
– Я не знаю. По моему мнению, ей нечего там делать. Но как бы это странно ни выглядело, Нику такие поступки свойственны. Он всегда о ком-нибудь в жизни заботился. В детстве у него был друг – Толик. Худенький, щупленький, даже страшненький: лопоухий такой, несуразный. Толик всегда влипал во всякие истории: то окно в учительской разобьет, хоть и в футбол не играет, то портфель потеряет. Однажды Толик попал под машину. Водитель увидел, что ребенка сбил, испугался и убежал, а Ник друга на руках до самой больницы нес. Ему тогда было двенадцать лет. И потом каждый день ходил в больницу, вместе с Толиком уроки делал, не хотел, чтобы друг от программы отстал. Вот такой он, этот Ник. И потом, если он кого-нибудь подберет, то никогда не бросит. С Зюзей та же история. Из-за нее я и приехать в его дом не могу. Совершенно ее не выношу!