- "После завтрака, когда мы плыли по Бьюру, Кристофер и Филипп по очереди несли вахту у штурвала. Ветер был слабый, и капитана не мучили угрызения совести, что он доверил жизнь своих пассажиров дилетантам. Он с удовлетворением отметил, что Кристофер делает успехи в искусстве кораблевождения, чего никак нельзя сказать о Филиппе, который оказался самым нерадивым яхтсменом из всей компании. Несколько дней практики - и Кристофер станет таким же лихим моряком, как Уильям. Тони все утро провела на носу яхты. Она жарилась на солнцепёке, к неописуемому удовольствию всех представителей сильного пола, мимо которых мы проплывали". Вот сейчас будет хорошее место, - засмеялся Роджер; лицо его побагровело, а глаза превратились в щёлочки. В каюте было жарко, и на лбу у него выступили бисеринки пота. Он продолжал своё живописание: - "Филипп, бедняга, был этим так обеспокоен, что счёл своим долгом подсесть к ней и заслонить своим телом от нескромных взглядов. И поскольку Филипп, преодолев свою лень, впервые проявил признаки активности, все мы криками единодушно одобрили его поведение. А парни на реке кричали, что Филипп, видно, считает Тони своей собственностью и не желает, чтобы другие смотрели на неё.
Около часу дня мы перекусили на скорую руку, так как капитан решил, что ставить судно на якорь нет времени, если мы хотим добраться до Солхауза к вечеру. Недалеко от Солхауза была назначена встреча с нашим ветераном, и капитан боялся опоздать. Это был первый ленч наспех за всю неделю пребывания на борту яхты, и тем не менее Уильям ворчал и всячески проявлял недовольство". С Уильямом не так-то легко ладить, - прервав чтение, заметил Роджер. - Ему пойдёт на пользу, если он узнает, что его поведение мне не нравится. "Принимая во внимание, что Кристоферу, очевидно, хочется побыть в обществе Эвис, капитан всю вторую половину дня вёл яхту один, лишив тем самым Уильяма удовольствия - в наказание за строптивость, проявленную во время ленча. Кристофер и Эвис оставили Филиппа и Тони одних, и обе пары так и просидели, ничего не делая, почти до самого вечера. Капитан оказался единственным человеком на борту, способным наслаждаться природой в этот пасмурный ветреный вечер; остальные были поглощены либо друг другом, либо собственным я". - Роджер расплылся в улыбке. - Я сам получил истинное наслаждение, когда писал этот отрывок, - сказал он и стал читать дальше: - "В самом начале шестого "Сирена" прибыла к назначенному для встречи с Иеном пункту, и сразу же разгорелся спор, где и как нам поужинать. Все были голодные как волки после жалкого подобия ленча. Решили доплыть до Роксема и заказать ранний ужин в местном трактирчике, с тем чтобы вовремя вернуться на место и устроить достойную встречу нашему ветерану. Так и сделали. Плотно поужинав в Роксеме, мы пошли назад и пришвартовались за полчаса до появления Иена в Солхаузе. Он, разумеется, опоздал, впрочем, он никогда не отличался аккуратностью. Но капитан простил его".
- Ну, это уже наглость, Роджер, - возмутился я.
- "…Капитан простил его, и мы скоротали вечер за беседой, потягивая коктейли. Пили за Кристофера - по прибытии в Роксем Кристофера ожидало письмо, в котором сообщалось, что ему предоставляется должность в Малайе, - и, после того как Филипп и Тони, как всегда, продемонстрировали свою преданность друг другу навеки, компания разошлась спать".
- Здорово, а?! - воскликнул он с видом победителя.
- Отлично, - ответил я и на сей раз не покривил душой, ибо никак не ожидал, что отчёт за истёкший день окажется таким кратким.
- А ты знаешь, вести судовой журнал - увлекательнейшая штука, - упивался Роджер. - Увлекательнейшая. Для меня это просто одно удовольствие.
- Не сомневаюсь, - подтвердил я.
- Пойду уберу журнал. Люблю, когда вещи лежат на своих местах, - объяснил Роджер, сбрасывая на ходу с ног резиновые тапочки. - А потом - спать.
- Замечательная мысль, - ответил я. - А кстати, где ты его держишь?
- В положенном месте - над кормовым люком. Там у меня специальная полочка для него, - И он на цыпочках вышел из каюты.
Я стал поспешно стягивать с себя все, что на мне было надето, и, когда он вошёл, я уже был в постели и воевал с одеялами.
- Привет. - Роджер оглушительно захохотал. - Быстро ты свернулся. Но не думай, что тебе предстоит сладкий сон. Эта койка, пока не привыкнешь, кажется немного жестковатой.
Я повернулся лицом к стене и буркнул!
- Спокойной ночи.
Несколько минут Роджер ворочался и кряхтел, потом я услышал, как он последний раз причмокнул губами и потушил лампу. Вскоре я обнаружил, что деревянная койка действительно весьма неудобное ложе. Сначала у меня заныло бедро. Я попытался изменить позу, но только испортил все дело, и чем больше я вертелся с боку на бок, тем сильнее давила на меня духота. Наконец, оставив надежду заснуть, я смирился со своим положением и погрузился в размышления.
До моего слуха доносилось тяжёлое, мерное дыхание Роджера, и это делало моё ночное бдение ещё более невыносимым. Я с горечью вспоминал, как он упорно заставлял меня выслушать его записи в судовом журнале, когда меня так клонило ко сну; сам-то лёг и заснул как убитый, а я вот теперь маюсь от бессонницы. Как это похоже на Роджера - вести судовой журнал. И вообще все это чисто по-роджеровски: называть себя капитаном, ядовито подсмеиваться над Тони и остальными и ополчиться на Уильяма только за то, что тот не хочет плясать под его дудку. Но в общем-то, мне всегда импонировала его шумливая экспансивность и даже его хвастливость. У меня в голове один за другим проносились эпизоды нашего совместного пребывания в Италии и других местах.
Утром, едва приоткрыв глаза, я несколько секунд сонно разглядывал красное пятно, маячившее в другом конце каюты, пока не сообразил, что это Роджер в пижаме. Он только что начал одеваться. Увидев, что я проявляю признаки жизни, он задал нелепый вопрос:
- Ты проснулся?
Я пробурчал что-то нечленораздельное, что могло быть истолковано как угодно.
- Тебе ещё рано вставать, - сказал Роджер, и его зычный голос донёсся до меня сквозь дремоту, как трубный глас. - Сейчас только восемь.
Я застонал, а Роджер продолжал:
- Я же говорил тебе вчера, что поведу яхту в Горнинг сам. Там мы остановимся и позавтракаем. А пока можешь немного поваляться.
Он надел спортивную рубаху, фланелевые брюки и, шлёпая босыми ногами, вышел из каюты. Я слышал скрип канатов - видимо, он ставил парус, - шарканье ног по палубе и скрежет якорной цепи, пронёсшейся от носа к корме, и затем тихий плеск воды за бортом - яхта отчалила. Я лежал не шевелясь, и мало-помалу меня снова убаюкал еле слышный плеск волн.
В половине девятого я стряхнул с себя остатки сна, выбрался из постели и через носовой люк поднялся на палубу. Утро было яркое и спокойное. Веяло холодом, хотя на небе не было ни облачка. Слабый западный бриз надувал большой парус яхты. По обоим берегам высились зеленые заросли камыша, кое-где между ними поблёскивала в лучах солнца вода.
Я ощутил небывалую лёгкость, которую, как мне кажется, человек способен испытывать только на равнинных просторах. Я не видел Роджера из-за разделявшей нас крыши каюты и окликнул его:
- Славный денёк, Роджер!
Как раз в этот момент яхта огибала излучину у Солхаузской заводи, и наш капитан ответил мне не сразу. Наконец яхта вышла на прямую, и я услышал, как он весело прокричал что-то в ответ. Я ещё немного посидел на палубе, но потом, сообразив, что человеку не первой молодости не следует прохлаждаться в одной пижаме на свежем сентябрьском ветерке, резво потрусил вниз, схватил полотенце и отправился к умывальнику, что стоял под люком. Плескаясь под краном, я слышал голоса из других кают, причём отчётливее всего до меня донеслось: "Доброе утро, милый!" Хрипловатый голос, без сомнения, принадлежал Тони.
Затем на всю округу загремело радио, зазвучал "Erlkonig". Когда музыка оборвалась, диктор бодро объявил что-то по-немецки, и вслед за его словами послышались вступительные такты "Die Forelle". По-видимому, твердолобые тевтоны - магнаты радиовещания - считают, что домашние хозяйки должны мыть посуду не иначе, как под аккомпанемент классической музыки. Я быстро натянул старенький костюм и распахнул дверь в смежную с нашей каюту, чтобы лучше слышать.
Первое, что бросилось мне в глаза, была Тони, которая стояла, подперев плечом дверь. Весь её облик говорил о том, что своему ночному туалету она уделяет не меньше забот и внимания, чем дневному. На ней была белая шёлковая пижама с чёрным поясом, которая так же хорошо подчёркивала своеобразную красоту девушки, как и зеленое платье накануне вечером. Усмехнувшись про себя, я отметил, что в этот ранний час - перед завтраком - она уже успела накрасить губы.
- Привет, Иен, - встретила она меня. - Я буду называть вас по имени, надеюсь, вы не возражаете?
- Я бы оскорбился, если бы было иначе, - ответил я.
- Проходите, - жестом пригласила она меня в каюту. - Мы каждое утро включаем приёмник, чтобы было веселее умываться.
- Странная традиция, - заметили.
- Ничуть. В чем соль красивой жизни? В том, чтобы, открывая утром глаза, знать, что ты можешь понежиться в постели и не спеша начать новый день. А кроме того, мы не можем умываться все одновременно - здесь ведь, как вам известно, всего три умывальника.
Она произносила слова гортанным голосом, растягивая их, глаза её в полумраке снова поразили меня своей неодинаковостью: один - карий, другой - серый с голубым отливом.
Я помахал Эвис, заметив, что её темноволосая головка мелькнула в дверях девичьей каюты, и мы с Тони вошли в так называемую кают-компанию, которую ночью делили Уильям и Кристофер и которая, очевидно, в Девять часов утра превращалась в своего рода музыкальный салон. Внутри приёмник просто оглушал. Единственным слушателем был Кристофер. Он лежал на койке в роскошной пижаме в тон бронзового загара и писал письмо. Когда мы вошли, он встретил нас своей милой улыбкой.
- Привет, друзья! Если хотите получить удовольствие от музыки, бегите отсюда подальше, - посоветовал он.
- Музыка - только предлог. Мы, собственно, пришли к тебе с официальным визитом, Кристофер: хотим полюбоваться твоей неотразимой пижамой, - съязвила Тони, бросив на него косой взгляд.
- А где остальные? - спросил я.
- Уильям умывается, - ответил Кристофер.
- А Эвис не появится на людях, пока не доведёт свой туалет до совершенства. Я обычно в таких случаях оставляю её одну. Она часами может вертеться перед зеркалом. - В словах Тони мне почудилось скрытое недоброжелательство. Она продолжала: - Что до Филиппа, то этот ленивец валяется в постели до самого завтрака. Каждое утро, когда я вхожу к нему и говорю "доброе утро", он свёртывается калачиком и продолжает спать как ни в чем не бывало.
- Это я-то, чертовка ты эдакая? - раздался вкрадчивый голос Филиппа, и он словно из-под земли вырос перед нами. Подойдя к Тони, он обвил рукой её плечи. - И ты осмелишься повторить мне это в глаза?
Он тоже был в пижаме, но уже тщательно причёсан, как будто собрался на танцевальный вечер.
Я присел на койку Кристофера, стараясь держаться как можно дальше от приёмника, стоявшего на небольшом столике у изголовья койки Уильяма. Филипп сел напротив, на койку Уильяма, и под предлогом того, что в скором времени в каюте станет совсем тесно, притянул Тони себе на колени. Она обвила своей длинной тонкой рукой его шею и проворковала грудным голосом:
- У-у, змей-искуситель.
Я впервые в жизни слышал такое странное обращение к возлюбленному.
С улыбкой, тронувшей уголки его губ, Кристофер с интересом взглянул на них и снова принялся за письмо.
Минутой или двумя позже вошёл Уильям в халате; бросив на ходу "доброе утро", он сел на свою койку возле самого приёмника. Он раскурил трубку и сидел в задумчивости, совершенно не замечая любезничавшую у него под боком парочку.
Кристофер положил письмо в конверт, запечатал его и со словами: "Пойду умоюсь" - вышел.
Уильям молча курил. Тони чмокнула Филиппа в щеку и взглянула на меня:
- Иен, а вам, я вижу, скучно. Не хотите ли и вы, чтоб вас приласкали?
- Нет уж, увольте, только не на голодный желудок, - ответил я. - Когда я был молод и мне случалось увлечься, я всегда соблюдал золотое правило: ни под каким видом не заниматься любовью натощак.
- Значит, вы никогда не любили, - презрительно парировала Тони.
- Много вы знаете, - заметил я. Мне вспомнился один вечер двадцать лет назад. Но тут вернулся Кристофер и помешал моему сентиментальному путешествию в прошлое. Я обратился к нему: - Как вы думаете, Кристофер, была ли у меня в жизни настоящая любовь, когда я был молод?
Он улыбнулся немного горько, как мне показалось, и ответил:
- Надеюсь, вас миновала чаша сия, - а потом, как бы рассуждая сам с собой, добавил. - А впрочем, кто знает, возможно, ради любви стоит страдать.
- Конечно, стоит, - послышался сдавленный голос Филиппа: Тони зажала ему рот рукой.
Кристофер рассмеялся и попросил меня подвинуться.
- Мне надо хоть чуть-чуть передохнуть от этой адской машины, - объяснил он, показывая на приёмник.
Когда он усаживался, в каюту вошла своей лёгкой походкой Эвис - элегантная и обаятельная Эвис, единственная на яхте, кроме меня, полностью одетая. Она поздоровалась со всеми, как всегда, спокойно и ровно, вполголоса сказала Кристоферу: "Доброе утро, милый!" - и села рядом со мной напротив Уильяма.
- А почему бы нам не выключить приёмник? - жалобно, ни к кому не обращаясь, спросил Филипп. - Он орёт во всю мощь, а мы каждое утро собираемся здесь и мучаемся от этого рёва.
- Традиция, мой мальчик, - встрепенулся Уильям. - Равно как член Совета графства и закрытые школы. Сделали раз, сделали два… так и осталось на веки вечные.
- Ну-у, Уильям, ты начинаешь ожесточаться, - заметила Тони. - С возрастом, правда, это проходит. - Она взяла в рот сигарету и спросила: - У кого найдутся спички? У Филиппа их никогда не бывает. У тебя есть, Уильям? А у тебя, Кристофер?
Кристофер вынул из кармана пижамы коробок и бросил его Тони. Коробок упал на пол.
- Не очень-то ты любезен, - проворчала Тони. - Она перегнулась и подняла спички.
- Он всегда такой до десяти утра, - подтвердила Эвис.
- Жалкие создания эти мужчины, - заметила Тони. - Ну, пойду приведу себя в "божеский вид, чтобы доставить им удовольствие, хотя они этого и не заслуживают.
Она не спеша прошествовала к выходу, Филипп в своём углу откинулся назад и глубоко вздохнул.
- На редкость интересная девушка, - заметил я.
- Приятно это слышать. Хороший вы человек, старина, - отозвался Филипп.
Мы сидели и молча слушали музыку. Потом Филипп поднялся и заявил:
- Пойду-ка я тоже сполоснусь и побреюсь. Тощища ужасная - каждый день одно и то же, Когда-нибудь возьму да и перестану умываться и отращу себе длинную бороду.
- Вряд ли тебя даже на это хватит, - поддразнил его Кристофер, но Филипп уже исчез за дверью.
Уильям вытянул ноги и сказал:
- Нам с Кристофером тоже не мешало бы одеться. Нельзя же целый день щеголять в пижамах.
У Эвис чуть дрогнули в улыбке губы, она предложила мне подняться на палубу, пока Кристофер и Уильям переодеваются. Я с радостью согласился: в каюте нечем было дышать, и, кроме того, я начал серьёзно опасаться, что от этого грохота у меня лопнут барабанные перепонки. Эвис и я за ней следом - какие стройные ножки, прости меня, господи! - поднялись на палубу и замерли. Яхта так легко и бесшумно скользила по притихшей воде, что казалось, будто время остановило свой бег.
Мы решили пойти к Роджеру поболтать с ним немного. Вдруг Эвис схватила меня за руку и рванулась вперёд, к штурвалу. Внезапный страх охватил меня, и я бросился за ней. Когда я догнал её, она уткнулась лицом мне в плечо и дрожащим пальцем показала вниз. Я увидел тонкую струйку крови, потом Роджера, и у меня волосы зашевелились на голове.
Яхтой управлял мертвец.
Глава третья
Я ТОЛКАЮ ДРУЗЕЙ НА НОВОЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕ
Зрелище было жуткое. Как большинство людей моего поколения, я на своём веку повидал немало случаев насильственной смерти. Некоторые воспоминания останутся живы до конца моих дней. Мне, например, привелось пройти по полю сражения в Ипри спустя всего лишь несколько часов после первой газовой атаки. Я попал в Дублин на пасху 1916 года и бродил по улицам, усеянным трупами; казалось, здесь приложил руку какой-то злобный шутник, придав мёртвым телам причудливые позы: мальчик, как бы распятый на стене, с удивлённо раскрытым ртом, а в метре от него - полная краснощёкая старуха, прикрывающая своим телом детскую коляску, из которой ручьями вытекало на тротуар виски.
Но в жизни своей я не видел ничего более ужасающего, чем вид мёртвого Роджера. Он сидел, привалившись спиной к наружной стенке каюты, зажав румпель между телом и согнутой в локте рукой. Чёрная дырочка на рубахе и тонкая струйка крови, вытекающая из неё, приковали все моё внимание, и я стоял, не в силах двинуться с места. Когда же наконец я заставил себя взглянуть на его лицо, я весь похолодел от ужаса - на его лице застыла весёлая, приветливая улыбка, какой он обычно встречал друзей.
Эвис стояла, вцепившись в мою руку, её била нервная дрожь. Внезапно она истерично рассмеялась, и смех этот казался откликом на неживую улыбку Роджера.
- Иен, - произнесла она заплетающимся языком, - это нелепость какая-то. Это просто невероятно.
Её напряжённый голос звучал у меня в ушах, и на какое-то мгновение я тоже ощутил нереальность происшедшего: у меня было такое чувство, будто кто-то сыграл с нами злую шутку. Но я тут же постарался трезво взглянуть в лицо фактам.
- Нет, дорогая, это так же верно, как то, что я стою перед тобой, - сказал я. - Надо позвать всех сюда. Уильям! - крикнул я. - Поднимись-ка, пожалуйста, на палубу. Произошла пресквернейшая история. - Тогда я даже не заметил, как нелепо прозвучали мои слова в этой трагической ситуации.
Уильям взбежал по кормовому трапу на палубу. Он был по пояс голый. Увидев Роджера, он понял все с одного взгляда.
- Мёртв, - констатировал он, и, хотя Уильям не сказал ничего нового, это коротенькое слово прозвучало зловеще.
- И ничем нельзя помочь? - спросил я в тщетной надежде.
Уильям что-то пробормотал.
- У него прострелено сердце, - заявил он с холодной профессиональной уверенностью. - Эвис, зови всех наверх. Надо причалить к берегу.
И он взял на себя роль старшего. Я позвал именно Уильяма, а не кого-нибудь другого, ибо инстинктивно чувствовал, что среди нас он единственный человек дела, прирождённый руководитель. Он высвободил румпель из коченеющей руки Роджера, выбрал шкоты и с присущей ему решительностью, которую вкладывал в любое дело, повёл яхту к берегу.
Кристофер и Филипп появились на палубе одновременно.
- Роджер мёртв, - просто сообщил Уильям. - Нам нужно немедленно пришвартоваться. Вы оба идите на нос и будьте наготове.
- Мёртв? - переспросил Кристофер. Филипп замер на миг с побелевшими губами, но потом, видимо, овладел собой.
- Вы что, это серьёзно или…? - спросил он дрожащим голосом.