Мотор пел свою привычную песню, в которой тревога соединялась с жесткой целенаправленностью. Нога ощущала под педалью еще не израсходованные резервы мощности, но Силинь заставил стрелку спидометра недвижно стоять на отметке ста километров. Правильно выдержанный ритм важнее нескольких рывков, которые хотя и порождают иллюзию скорости, но в среднем на нее не влияют: так или иначе на трудном участке пути или у переезда он нагонит всех торопыг.
Силинь выбрал дорогу вдоль моря. У обочины даже в этот послеобеденный час стояли машины грибников, там и сям между деревьями мелькали охотники за боровиками и маслятами, своими полными лукошками как бы опровергая старое поверье, что грибы находят только по утрам. В рыбацких поселках из труб поднимался белый дым, на кольях сохли неводы и вентери, которыми колхозные пенсионеры еще и сегодня ловили рыбу. Еще несли свою службу и их старые весельные лодки: распиленные пополам и поставленные вертикально черные просмоленные корпуса вносили в картину современных построек приятный призвук ретро.
Внимание Силиня привлек плакат слева от дороги. В первый миг он показался относящимся к детской военной игре - столь чуждым на фоне спокойно шумящего леса был череп со скрещенными костями. Увидев затем еще один, а за ним и третий подобный знак, Силинь притормозил. Буквы встали на места, и можно было прочесть, что участок обработан ядовитыми веществами; он вспомнил, что читал в газете о химической атаке на вредящих соснам гусениц. Да, более соответствующую вывеску придумать было бы трудно… Он снова увеличил скорость, но уже через несколько мгновений опять нажал на тормоз, заметив загнанную в лес машину. Владельцы ее собирали на поляне малину, а дети сносили в кучу шишки и валежник для костра, на котором, наверное, будет жариться шашлык из свинины, не уступающий ныне в Латвии по популярности даже национальным блюдам.
Неужели трудно было проехать чуть подальше или свернуть в незатронутую ядом зону дюн? Что для этих людей дороже: пара литров лесной малины или собственное здоровье? Какими вырастут дети, с малолетства привыкшие пренебрегать запретами? Может быть, в таком нигилизме воспитывался и Ярайс Вайвар, и вот к чему это привело. Но ведь рядом с ним росла Аспа, к которой Силинь сейчас мчался, отодвинув в сторону все остальные служебные задания. Трудно сказать, взялся бы он за эту тяжелую обязанность, если бы его не влекло так к этой девушке… До сих пор Силинь лишь изредка вспоминал о существовании прекрасного пола - когда хотелось развлечься, повеселее провести свободное время. На этот раз в конце пути его ожидали отчаяние и слезы, но сознание, что там он увидит Аспу, заставляло его с нетерпением считать километровые столбы.
Дом Вайваров стоит на берегу озера - вот и все, что знал Силинь. Аспа рассказывала ему о кормовом цехе, о насосной станции с очистным устройством и о месте, с каскадом каналов, где разводили форель, - и в его представлении горожанина возникала картина целого комбината. Поэтому он едва не проскочил мимо кучки строений на склоне холма, под которым чернело укрывшееся в тени озеро. Еще не совсем стемнело, и в доме не было света, но тут можно было хоть расспросить о дороге.
Калитку Силинь отворил не без опаски: цепная собака давно бы уже подала голос, но куда опаснее кривоногие дворняги, подстерегающие за углом и неожиданно вцепляющиеся в икры. Одновременно с калиткой распахнулась дверь дома, и на пороге появилась женщина.
- Увидела, как ты подъехал, - сказала Аспа; он не сразу узнал ее голос, охрипший от волнения. - Что случилось? Ярайс клялся, что ту женщину и пальцем не тронул.
- Он не явился в милицию. - Силинь стиснул ее руку, словно желая поддержать ее. - Будь сильной, Аспа.
- Что он сделал? - произнесла она шепотом, чтобы не разбудить родителей, но в глазах ее стоял отчаянный крик.
- Решил сам задержать преступника, и поплатился за это жизнью. - Силинь чувствовал, что нужны другие, сердечные слова, но не нашел их. Только добавил, чтобы не оставить места для несбыточных надежд:
- Твоего брата больше нет, Аспа.
Слова эти упали в тишину, не вызвав ни малейшего отклика, никакого движения. Казалось, девушка их не услышала - так неподвижно стояла она в черном дверном проеме. Не заплакала, не запричитала, не закрыла лицо руками. Даже не прислонилась к притолоке. И все же малейшего дуновения достало бы, чтобы опрокинуть ее - такой хрупкой и уязвимой казалась она сейчас в синем тренировочном костюме.
- Не приглашаю войти. Лучше, если я сама скажу им, - выдохнула она наконец. - Пройдемся к озеру, мне надо знать всю правду… Спасибо, не надо, - отказалась она от протянутой Силинем руки. - Я покажу дорогу.
Она ничего не вымолвила и тогда, когда Силинь рассказал все, что знал, о последних шагах ее брата. Не так уж много. Но заслуживало внимания, что ни один из Янисов не пытался свалить на Ярайса главную вину в эпизоде с машиной; оба утверждали, что он пошел с ними просто за компанию, а вовсе не ради прибыли… Так, конечно, было для них выгодней, иначе пришлось бы отвечать за вовлечение несовершеннолетнего в преступление; но об этом Силинь умолчал. Он рассказал еще, что умер Ярайс без страданий, пуля задела аорту. Хотел добавить, что в кармане парня нашли билет на электрички от Булдури до Риги, так что скорее всего тот день он провел в Юрмале, нашли также изрядную сумму денег, - однако, этого Силинь говорить не стал. Подобные детали могли заинтересовать работника милиции, но никак не сестру, которая, наверное, все еще не могла осмыслить вести о внезапной и бессмысленной гибели брата.
Аспа до сих пор никогда не думала о смерти. Когда умерла бабушка, она сочла это избавлением для нее, потому что - сколько же мог мучиться парализованный, прикованный к постели человек? Выстраданный покой; и полная пустота - такая, наверное, какую чувствовала она в себе, утратив способность воспринимать происходящее или размышлять над ним. Но почему все же доходили до ее сознания слова Силиня, почему слышала она негромкий плеск воды, тихие хлопки поднявшихся к поверхности рыб, почему замечала, как колышутся на волнах поплавки, поддерживавшие мосток? Нет, жизнь не остановилась, и в этой жизни у Аспы по-прежнему были свои обязанности.
- Поеду с тобой в Ригу. Но сперва…
- Да, иди к родителям, - поддержал Силинь. - Я обожду здесь.
Только сейчас он заметил, что в лодке, привязанной в конце мостков, сидел мальчишка, время от времени подергивавший удочку.
- И как, клюет? - окликнул его Силинь, но в окружавшей их тишине собственный голос показался ему таким резким, что он тут же перешел на шепот: - Наверное, прикармливаешь лещей?
- Сейчас пора уже брать спиннингом, - сказал парнишка. - Хотите попробовать?
- Что же ты сам не забрасываешь?
- Боялся помешать. Вы, наверное, тоже из милиции?
Уже по тому, как почтительно было произнесено это слово, Силинь понял, каким уважением пользуется здесь Аспа. Он размахнулся и что было силы метнул блесну вдаль, однако блесна плюхнулась в озеро, словно подстреленная утка, совсем близко. Катушка же продолжала вращаться, безнадежно запутывая прозрачную леску.
- Если привыкли к безынерционной катушке, возьмите вот эту, это Ярайса, - предложил паренек. - Он ею вытащил такую щуку, что рук не хватит показать.
Однако ничего не получилось. Сколько ни старался Силинь сосредоточиться на возможном улове, мысли его возвращались к Аспе, в темный домик. Дети не должны умирать прежде своих родителей, это противоречит всем законам природы. Именно так определил он сейчас смысл своей жизни и работы в милиции, хотя в иных обстоятельствах сам иронически усмехнулся бы такому слащавому идеализму.
- Держите палец на леске, - посоветовал мальчишка. - Иначе не почувствуете, когда щука возьмет. Поглядите, как кружат около наживки!
Но Силинь смотрел на дом. Помедлив у ограды, может быть, даже оглянувшись на них, Аспа скрылась внутри. Издали нельзя было определить, плакала она или все еще сдерживалась. Когда Аспа снова появилась, в руке она держала плетеную сумку-авоську, в которой лежал продолговатый сверток. Пересекла двор и, оставив калитку притворенной, нырнула в тень деревьев. Через мгновение раздался сигнал машины, стука дверцы не было слышно - наверное, девушка не захлопнула ее. Из дома никто не вышел. Все еще темнея окнами, дом понемногу одевался траурной пеленой.
- Разреши мне сесть за руль, - сказала Аспа и, не дожидаясь ответа, включила мотор.
Только сейчас Силинь вспомнил, что, вылезая, не вынул ключ зажигания. И тут же подметил еще один признак забывчивости: когда машина двинулась, замерцал красный глазок бензиномера.
- Можно взять из отцовских запасов, - сказала Аспа. - Но лучше сделаем крюк до райцентра и заправимся там.
- Ты уверена, что можно оставить их одних? - спросил Силинь, когда машина выкатила на асфальт. - Может, стоило предупредить соседей?
- Сейчас даже я была бы здесь лишней. У них вскоре - серебряная свадьба, но и сейчас лучше всего они чувствуют себя вдвоем. Сперва хотели ехать с нами в Ригу, но я обещала привезти его сюда. Мать хочет похоронить его на здешнем кладбище. Как думаешь, позволят?
- Кто откажет? После вскрытия отдадут. Грузовик возьму в нашем гараже. Тебе ни о чем не придется заботиться.
- Я сказала им то же самое. Если бы можно было забыться…
Фары встречной машины осветили лицо Аспы, и Силинь увидел, что по щекам текут слезы, которые она даже не старалась смахнуть.
- Никогда не прощу себе его смерти, - сказала она, и слова прозвучали, словно приговор суда, вынесенный после долгого и трудного обсуждения.
- Ты думаешь, той ночью можно было задержать его? - задал Силинь вопрос, который должен был неизбежно возникнуть при разговоре Аспы с полковником.
- Нет, я старалась, поверь. В его же интересах… Но в том лабиринте и ты не сумел бы. Нет, Ярайса нельзя было оставлять одного потом.
- Ты после этого видела его еще раз?
- На автобусной станции. Там он мне все рассказал. Надо было взять его за руку и отвести в городскую дежурную часть. А я думала только о себе. Что опоздаю на автобус и придется снова стоять в очереди за билетом. Что придется отвечать на неприятные вопросы… Всю ношу я взвалила на него одного. Понадеялась, что Ярайс окажется более мужественным, чем я, и положилась на его обещание. Убедила себя, что он уже взрослый. И вот - большой ребенок никогда уже не станет взрослым…
Многое в этом разговоре осталось для Силиня неясным, но он не стал донимать Аспу расспросами. Спросил лишь:
- Поможешь задержать виновного?
- Я… я… - всхлипы не позволили Аспе продолжать, и она молча кивнула.
* * *
Казалось, за эти дни можно было уже привыкнуть к ночным звонкам. И все же я боялся открыть дверь - словно бы так можно отгородиться от дурных новостей.
На лестничной площадке еще горела тусклая лампочка, в запыленное окно проникал серый предутренний свет, но через глазок никак не удавалось рассмотреть раннего посетителя; перегнувшись через перила, он показывал мне лишь бесконечно усталую спину. "Во всяком случае, не почтальон", успокоил я себя, потому что от телеграмм не ждал ничего доброго.
Я заложил цепочку и приоткрыл дверь.
- Что нужно?
- Передайте жене, пока еще свежие, - сказал Силинь и сунул мне сверток. Бумага расползлась, открывая острые головы форелей.
Он успел уже спуститься на полэтажа, когда я сообразил, что ради этого Силинь не стал бы приезжать в такую рань. Почему же? Могли быть только две причины: похвалиться - или облегчить душу. И в том, и в другом случае сторонний человек был более удобным собеседником, чем сослуживцы. Я вовремя догадался задержать его:
- Может, посодействуете? Вся семья на природе, - и, широко распахнув дверь, направился на кухню.
Он устроился в моем любимом уголке между окном и холодильником.
- Водки, к сожалению, нет, - сказал я, изучая его осунувшееся лицо. - Если хотите побриться - ванная в конце коридора.
- Сперва выпьем кофе, потом примемся за рыбу. Настоящий холостяцкий завтрак.
Я недоверчиво покосился на его холеные руки с пальцами музыканта.
- Не лучше ли будет - отвезти вашим родителям?
- Эта форель - из хозяйства отца Аспы и Ярайса. Считайте, что принимаете участие в поминках.
Он умело очистил рыбу покрупнее, разрезал вдоль, посолил, посыпал перцем и слегка - сахаром.
- Под такую закуску действительно было бы не грех. Какие у вас отношения с соседями?
- Дружеские. Но только с десяти утра до полуночи.
- Ну, значит, не суждено, - смирился Силинь. - Кофе смолоть?
- У меня растворимый.
Оба мы понимали, что болтаем чепуху и походим сейчас на двух гонщиков на треке, выжидающих, едва двигаясь, кто из них возьмет инициативу на себя. Но ведь мы не были противниками, а скорее союзниками в этой борьбе.
- Узнали что-нибудь новое от Аспы? - не выдержав, прямо спросил я.
- Не так уж много. Но достаточно, чтобы опрокинуть всю нашу скороспелую теорию. Теперь я уже не думаю, что мы имеем дело со знакомым, решившим грубо подшутить над Лигитой. Такой не стал бы убивать случайного свидетеля.
- А кто способен на это?
- Только человек, не отвечающий за свои действия, - уверенно заявил Силинь. - Заметил ночью одинокую женщину и хватает ее за горло, встретил мужчину - стреляет в него. А днем он может быть таким лее, как вы или я, поэтому так трудно напасть на след.
- Однако эфиром он запасается днем, - возразил я. - И пистолет тоже заряжает не в минуты помрачения.
- Трудно сказать. Может быть, именно в этом проявляются его маниакальные устремления. А последующее - результат цепной реакции. Одна мысль порождает следующую, а, в конечном итоге, человек совершает черт знает что. - Силинь отхлебнул кофе, скривился, как после рюмки, и закусил бутербродом. - Да и сам я не лучше. Поехал к Аспе, чтобы в трудный миг быть рядом, а наговорил таких глупостей, что она не на шутку разобиделась.
- Может быть, именно это помогло ей справиться с горем. Праведный гнев осушает слезы.
- Теперь и вы говорите ерунду. Представьте только: я стал разглагольствовать о принципах свободной любви, разрисовал себя этаким искателем приключений, испытывающим свои чувства. Слово за слово, и закончилось тем, что я предложил ей провести ночь у меня - так сказать, вступить в испытательный брак.
- А она?
- Попросила отвезти ее в общежитие и даже не попрощалась толком. Я больше не уверен, захочет ли она теперь работать со мной.
- Постойте, постойте! Так что же вас беспокоит: ваши отвергнутые чувства или оказавшееся под угрозой мероприятие?
- Я подумал, что может быть удастся приманить убийцу. - Силинь заслонился от прямого ответа. - Аспа прогуливалась бы по лесу, а мы ее охраняли бы. Иного пути я пока не вижу. Собирались сегодня вместе просить санкции полковника, только теперь захочет ли она?
- Снова вы путаете разные проблемы. Аспа ведь пойдет на охоту за убийцей брата, а не на романтическую прогулку с вами.
- Так-то так, - неохотно признал Силинь. - И все же лучше бы мне не распускать язык.
Я подумал, что несколько форелей - слишком ничтожная плата за отведенную мне роль: если Силинь хочет, чтобы я на рассвете выслушивал повесть о его любовных терзаниях, мог прихватить хотя бы бутылку коньяка. Взглянул на часы; нет, будить соседей было еще рановато.
- Есть такая французская песенка: "Если бы я знал, чем это кончится, непременно действовал бы по-другому".
- Вы правы, конечно. Те же французы говорят: "Если бы юность знала, если бы старость могла". Потому уважаемый полковник Дрейманис и созывает так часто свои нескончаемые совещания.
- В конце концов, за результат отвечает он, - встал я на защиту опыта.
- Значит, вскоре снова зачерпнем из источника мудрости, - без восторга проговорил Силинь и сделал себе еще чашку кофе. - Не уснуть бы только.
* * *
Атмосфера в Управлении милиции на этот раз вовсе не казалась сонной. Спасаясь от прохладного по-осеннему дождя, работники теснились у входа, где дежурный милиционер с сомнительным успехом старался отсеять посторонних. У меня, например, он не спросил пропуска, наверное потому, что я в тот момент помогал Байбе Ратынь закрыть непослушный складной зонтик. Остальные вымокли до нитки, полагая, видимо, что "чемберлен" не очень сочетается с форменной одеждой.
- Заглянешь? - спросила Ратынь Силиня. - Дам прочесть заключение, может быть, найдешь в нем что-то полезное для дела Вайвара.
- Ты не останешься в нашей группе?
- Дальше делом займется Особо важный Эрнест Ванадзинь. Он вас заставит поплясать под дудку прокуратуры.
В кабинете она сразу подошла к телефону и тупым концом карандаша набрала номер.
- Утренний инструктаж, - шепнул мне Силинь.
- Ринголд, это я. Когда поедешь в садик за дочками, не забудь взять их накидки. И отвези к маме… Нет, сегодня к моей, пусть оставит на ночь. Тогда и сам оставайся, если тебе лень с утра делать такой крюк. Десять лет назад, когда ты рвался провожать меня с танцев в клубе Дзержинского, это вовсе не казалось тебе такой далью… Надо готовиться к реферату? Ну, об этом надо было подумать прежде, чем заводить детей. Одним словом, мне надо в тюрьму, это тоже не пирожки!
С громкостью, соответствующей восклицательному знаку, Ратынь швырнула трубку на аппарат и, словно обессилев после словесного поединка с упрямым мужем, упала на стул. Но уже в следующий миг вскочила на ноги.
- И так каждый день! - накинулась она на Силиня. - Еще ничего не успела сделать, а нервы уже на пределе. А их клетки, как известно, не восстанавливаются… Прими это в расчет, когда захочешь осчастливить кого-нибудь из наших красоток. - Уже стихая, Ратынь не смогла побороть извечного женского любопытства. - Кто же сейчас проходит добрачное испытание? Та беленькая фея из ГАИ или все еще длинноволосая русалка с распашной двойки?
Я почувствовал, что у Силиня на кончике языка вертится резкий ответ, но, к счастью, в кабинет вошли доктор Розенберг и Волдемар Ребане, и вопрос так и остался открытым. В отличие от эксперта, врач не стеснялся ходить с зонтиком, и у него намокли только концы брюк. В комнате сразу сделалось тесно и шумно.
- Вскрытие показало, что Вайвар вовсе не был таким крепким, как можно было подумать, - говорил доктор. - Врожденная сердечная недостаточность, с которой его даже в армию не взяли бы. Когда я еще работал на селе, то регулярно вызывал таких мнимых богатырей на профилактический осмотр.
- Если его не взяли бы в армию, то и вся эта рижская эскапада вообще не была нужна! - воскликнул Силинь, узнавший от Аспы причину приезда ее брата в Ригу. - Какая нелепая смерть!
- Всякая смерть кажется нелепой, хотя является естественным концом жизни, - философски произнес Розенберг. - Однако прошу не понять превратно: у меня в юности тоже был ревмокардит, но, как видите…
- Зато быстро прогрессирует склероз: стоит попасть в дамское общество, сразу забываешь обо всем на свете, - поддел его Ребане. - Ты обещал сказать, когда наступила смерть.
- Между девятью и десятью вечера. Мгновенно и, как уверяют, безболезненно… Хотя, - снова начал рассуждать он, - кто может знать, что именно чувствует человек в свой последний миг? Даже те, кто благополучно выкарабкался из клинической смерти, ничего толком рассказать не могут.