Только тогда я увидел, что навстречу нам быстро двигался белый фургон "Скорой помощи".
Наш "газик", задев краешек мягкой шелестящей стенки, дал ей дорогу.
Пожар вырвал из колхозного поля огромный кусок. Здесь, на самом пепелище, было видно, что́ он мог натворить, развернувшись во всю мощь, подгоняемый сухим, горячим ветром.
Я никогда не видел столько усталых, измученных, перепачканных землей и сажей людей. Они все еще ходили по дымящейся, пышущей жаром земле, колотили чем попало по обгорелой стерне, дышащей едким белым дымом. Последние ослабевшие струи воды из брандспойтов змеями обвивали редкие очажки пламени, шипели, убивая остатки огня. Я ходил между людьми, всматриваясь в их лица, потные от жары и трудной борьбы, перемазанные золой. Тут было много не наших, из соседнего колхоза. На краю поля стояло десятка два грузовиков. Наконец мне удалось разыскать нашего, бахмачеевского. Это был Коля Катаев. В обгоревшей рубашке, с опаленными бровями и волосами, он остервенело бил по земле ватной телогрейкой.
- Коля, как же это? - спросил я.
- Несчастье, Дима, - ответил Коля, бросив на землю истерзанный ватник.
- Слава богу, потушили.
- Несчастье, - повторил Катаев. - Ксения Филипповна…
У меня перед глазами возник белый фургон с красным крестом, белые шапочки медиков. Я схватил комсомольского секретаря за расползавшуюся в моих руках тенниску:
- Что? Что ты говоришь!
Катаев поднял телогрейку и с еще большей злостью принялся колотить по белой шапке дыма. Я сорвал с себя Борькин пиджак и стал бить, бить им по земле, на которой еще ползали кое-где горячие языки.
Это потом уже, из рассказов Коли, секретаря райкома партии и Нассонова выстроилась цельная картина несчастья, постигшего нас.
В середине дня Ракитина ехала на машине вместе с товарищами из области и района на полевой стан четвертой бригады. Она первая заметила струйку черного дыма и тут же поняла, что это сигнал беды. И когда райкомовская легковушка подъехала к огню, Ксения Филипповна первая выскочила на поле и стала сбивать своей кофтой быстро разгорающееся на ветру пламя.
И еще она успела приказать шоферу ехать в Бахмачеевскую, поднимать людей. Она заставила уехать и инструктора облисполкома, пожилую женщину, чтобы та побыстрее сообщила в район.
Сначала они боролись с пламенем вместе с секретарем райкома. Скоро подоспела подмога: пламя заметили комбайнеры на соседнем поле. И даже потом, когда приехали пожарные машины, Ксения Филипповна не прекращала битвы с пожаром. С несколькими смельчаками она отвоевала у начавшей слабеть стены огня кусок в несколько метров. Их поддерживали с флангов пожарные с брандспойтами в руках. И вдруг в одном из рукавов не стало воды. Огонь с новой силой захлестнул землю, и люди потеряли Ксению Филипповну в клубах дыма…
Она была еще жива, когда приехала "Скорая помощь". Она живая уехала в белом фургоне. И Нассонов, говорят, умолял, просил, требовал от хирурга, чтобы тот спас ей жизнь. Что мог сказать хирург? Он сказал, что сделает все возможное. Прямо отсюда, по рации, хирург связался с районом, чтобы из области вызвали санитарный самолет с лучшими врачами.
Люди покидали пожарище при свете автомобильных фар. Ни одной искорки, ни одного тлеющего уголька не осталось на опаленной, раненой ниве. Напоследок мне пришлось успокаивать расплакавшегося Славку Крайнова. Он тоже приехал на пожар. Нервы парнишки не выдержали, и он, уткнувшись лицом в землю, плакал навзрыд, вспоминая все время тетю Ксюшу. Я попросил майора Мягкенького, уезжавшего самым последним, подвезти мальчика домой.
Мы сели со Славкой на заднее сиденье. Я накинул ему на плечи Борькин пиджак, вернее, то, что от него осталось, и пацан кое-как успокоился. Около своего дома он вдруг сказал:
- Дмитрий Александрович, Ганс пропал.
Я даже сначала не сообразил, какой Ганс.
- Отыщется, - успокоил я его.
- Нет, не отыщется, волки его разодрали, - вздохнул мальчик. - Я его курточку нашел в камышах. Вся в крови.
Я подумал: что Ганс, когда случилось гораздо более страшное? Ксения Филипповна. Вот за кого болело сердце, и было пусто и жутко на душе.
Но мальчишка продолжал говорить:
- Баба Вера еще сказывала, что она видела рано утром, когда исчез Маркиз, вблизи от хутора Крученого конь пробегал. А за ним, она думала, бежали собаки.
Я долго не мог понять, к чему Славка все это рассказывает. Но когда он вылез из машины, а мы поехали дальше в черноте степной ночи, в моей голове связалось воедино все, что я знал и слышал о том, что случилось с Маркизом.
Ганс, лошадиная кровь на ракитнике, волки… Волки! Те, что погубили обезьянку, могли погубить и жеребца.
Это, скорее всего, и произошло так. Под утро, перед самым рассветом, Маркиз с оборванной оброткой бродил по двору бабы Насти. Что его испугало, не знаю, может быть, волки, подобравшиеся к станице. Хата Самсоновой стояла у самой околицы. Маркиз в страхе перемахнул невысокую ограду, как это делал не раз по воле наездника, беря препятствие. Они его гнали и гнали все дальше по степи… И когда жеребец почуял их за спиной совсем близко, он понял, что его спасение в белых хатах, окруженных деревьями, от которых веяло людьми и всем, что их окружает. Он, видимо, хотел спастись в Крученом, но преследователи преградили ему дорогу… На берегу речушки, в зарослях ракитника, Маркиз дал первый бой. Но волки заставили его повернуть от человеческого жилья и травили, травили до тех пор, пока не повалили на землю…
Несчастный Ганс! Он, наверное, утром нашел обротку и притащил домой, к Арефе, как таскал когда-то патроны из немецкого окопчика.
Впоследствии мое предположение подтвердилось. А тогда, в машине начальника райотдела, мне было стыдно за свое недоверие к Арефе, за свои сомнения и подозрительность.
Мягкенький спросил:
- Тебе передали, что послезавтра к генералу?
- Передали.
Голос майора потеплел:
- Не бойся, не ругать вызвали. Приказ по облуправлению. Благодарность и именные часы. За мужество и отвагу при обезоруживании пьяного хулигана. Даю тебе три дня: день на дорогу, день в области и день на обратный путь.
До меня не сразу дошло сообщение Мягкенького. Потом я вспомнил. Бедный Герасимов! Лучше бы ты никогда не брался за ружье. Лучше бы ты был жив. Пусть будут живы все, кому надо жить…
- Куда тебя подвезти? - спросил майор.
Ехать домой, в хату Ксении Филипповны? У меня сжалось сердце.
- С вами в район, - сказал я. - Если разрешите, товарищ майор.
…Дежурная нянечка бежала за мной по ослепительно чистому, тихому коридору больницы, чуть не плача, уговаривала покинуть помещение. Завернув за угол, мы столкнулись с высоким молодым мужчиной в белом халате. Увидев меня, он остановился. Я тоже. По тому, как нянечка что-то лепетала в оправдание, я понял: мне нужен именно этот человек.
- Как Ракитина? - выпалил я, чувствуя, что меня сейчас выпроводят и надо успеть узнать главное.
Доктор покачал головой:
- Ну-ну. В таком виде даже в котельную заходить не рекомендуется, - строго сказал он. - Сейчас же покиньте больницу!
- Как Ракитина? - повторил я.
- Мы постараемся.
Я вышел во двор. Светились бесчисленные звезды, и я подумал: завтра снова будет утро. Теплое утро с запахом полыни и чебреца. И не может того быть, что не будет жить та, кому надо жить.
Я - из уголовного розыска
О том, что доярка Галина Федоровна Чарухина завтра, во вторник, едет в город, на селе знали почти все. Может быть, потому, что покидала она свой колхоз редко. Очень редко. Последний раз - лет пять назад. Не любила Чарухина городской суеты и очередей. Однако на этот раз без них не обойтись: через неделю - свадьба. Выходила замуж Оленька - ее любимая внучка. Вот и захотелось Галине Федоровне поехать в город и купить свадебных подарков - получше да подороже. Правда, кое-кто из соседей советовал бабушке не морочить себе голову, а сделать подарок деньгами - мол, сейчас это модно. Но Галина Федоровна про такую моду и слушать не хотела - некрасивая мода, да и памяти никакой не останется. Другое дело - золотой перстенек или столовый сервиз, да и сапожки, что с блестящими цепочками, Оле давно хотелось поносить.
Узнав о предстоящей поездке Чарухиной, к ней стали подходить товарки по ферме, соседки, а то и просто знакомые. Одна просила гостинец передать сыну-студенту, другая - вручить письмо самому главному в облисполкоме, а третьи дали деньги на покупки. Чтобы не сбиться, не перепутать, Галина Федоровна вечером на листочке записала, кто сколько дал денег и на что. А когда она подсчитала общую сумму - прямо ахнула. Без сотни получилось три тысячи рублей! Да своих полторы тысячи. Такой суммы Чарухина отродясь и в руках не держала. Оттого, наверное, ей даже страшновато стало - не потерять бы в дороге. А ночью, когда долго не могла уснуть, пришла вдруг мысль: вернуть деньги - от греха подальше, но тут же вскоре она решила этого не делать, ибо знала, что люди понять ее не поймут, а уж обидятся наверняка.
Утром Чарухина встала рано, как вставала всю жизнь до коров. А может быть, даже чуток раньше, хотя собраться ей было всего ничего. Она еще с вечера все приготовила. Свои полторы тысячи она завернула в косынку и перевязала крест-накрест шпагатом. А для чужих денег она достала кошелек мужа, умершего лет десять назад от ран, что получил на войне. Кошелек был почти новенький и, как показалось Галине Федоровне, удобный для данного случая. В нем было шесть отделений - как раз по отделению для каждой пачки денег, что дали ей на покупки… Словно предчувствуя беду, она тяжело вздохнула и все деньги сложила в новую коричневую сумку с молнией, что подарил ей в прошлом году колхоз к Восьмому марта. Сверху положила платок, а потом газету. Так, на всякий случай…
Перед тем как отправиться на автобусную остановку, Галина Федоровна еще раз проверила содержимое коричневой сумки - все на месте. Надела плащ. По старому обычаю, перед дорогой с полминуты посидела на табуретке, а потом встала, заперла на замок дверь и пошла.
Автобус пришел без опоздания. Устроившись на свободном месте, Галина Федоровна бросила взгляд на свое подворье - не забыла ли что-нибудь сделать по дому? Как будто нет… Автобус тронулся…
Шесть часов пути, почти триста километров дороги, прежде Чарухиной казались долгими и утомительными, а на этот раз время прошло как-то незаметно. Может быть, потому, что в автобусе ехали студенты - по всему видно, возвращались из какой-то дальней деревни. Стройотрядовцы. Народ веселый. С гитарой. Песни, смешные истории, шутки никому не давали скучать. Да и шофер удачный - ни одной задержки в пути. Короче, ровно в два часа дня кондуктор объявила: "Конечная! Приехали!"
Тут же, на автобусной станции, была и столовая. Чарухина быстренько перекусила и, не теряя времени, направилась к центральному универмагу. Но, не доходя метров сто, на другой стороне улицы она увидела магазин "Радио" и вспомнила о наказе самой молодой доярки Зои Крутских, которая просила ее купить во что бы то ни стало магнитофон. Да и дала на это четыреста рублей. Перешла улицу. Зашла в магазин и уже в дверях услышала музыку, какую часто у них в клубе играют. "Значит, есть магнитофоны", - подумала Чарухина. И не ошиблась. Правда, пришлось постоять в очереди минут сорок. Но зато на душе было приятно: во-первых, приветливой и работящей Зойке уважила, а во-вторых, для начала ее торговых операций было совсем неплохо. Если все так быстро пойдет, смотришь, она к вечеру все купит, переночует у племянницы, а завтра прямо с утра поедет домой - нечего зря время тратить, на ферме людей и так не хватает. Еле удалось отпроситься на три дня. А если она вернется через два, вот уж бригадир обрадуется…
В хорошем настроении Галина Федоровна вошла в большой, но всегда тесный, многолюдный и шумный центральный универмаг. Прямо перед ней большими буквами было написано: "Женская обувь". У прилавка стояли всего человек пять-шесть, не больше, - следовательно, ничего дефицитного. А сапоги с блестящими цепочками пользовались явно повышенным спросом, и если бы они появились в магазине, то наверняка бы выстроилась длинная-предлинная очередь - змея. А раз ее нет, значит… Но чтобы совесть была чиста, Чарухина подошла к молоденькой продавщице и спросила насчет сапог с цепочками… Та в ответ засмеялась:
- Да ты что, бабуся, с луны свалилась?
- При чем тут луна? - обиделась Галина Федоровна. - Из Сосновки я. Слыхала?
- Березовку знаю, а вот Сосновку - нет.
В это время в разговор вмешалась полная женщина-покупательница, что стояла у прилавка и рассматривала домашние тапочки с меховой отделкой.
- Простите, гражданка, - обратилась покупательница к Чарухиной, - если я не ошиблась, вы из Сосновки?
- А откуда же мне быть? - удивилась Галина Федоровна. - Только сегодня оттудова. Вот приехала внучке на свадьбу гостинцев купить…
- Извините, - перебила полная женщина, - у вас председателем колхоза Николай Васильевич… Николай Васильевич… - Женщина, потирая лоб, стала вспоминать фамилию, но она никак не приходила на память.
- Верно, Николай Васильевич…
- Головко! - вспомнила женщина. - Он?
- Он. А вы откудова его знаете? Или из наших мест будете? - в свою очередь поинтересовалась Чарухина.
- У меня племяш второй год у вас в колхозе трудится. После культпросветучилища направили туда. Да вы его наверняка знаете, он хорошо на аккордеоне играет…
- Дима Мухин? Клубом заведует?
- Точно, он! - обрадовалась полная женщина. - А я его родная тетя. Виолетта Семеновна меня зовут. Надо же, такая встреча! Даже не представляете, как я рада… - засуетилась, закудахтала Виолетта Семеновна, по всему видно, действительно довольная тем, что повстречала односельчанку своего племянника, который жил у нее, пока учился клубному делу.
Виолетта Семеновна еще раз поинтересовалась, по какому случаю приехала в город доярка, а когда услышала про сапоги и внучку, то тут же вспомнила про соседку, жившую на одной лестничной площадке, в квартире напротив, и про то, что у той соседки есть дочь-студентка, которой отец привез сверхмодные сапоги из Москвы, да они ей оказались малы. Носила в сапожную мастерскую, а там растягивать их наотрез отказались…
- Какой номер обуви у вашей внучки?
- Тридцать шестой…
- Прекрасно! - воскликнула Виолетта Семеновна. - А у соседской девчонки не то тридцать седьмой, не то тридцать восьмой… Если они не продали, я их уговорю уступить вам. Обязательно уговорю… Не будем терять время. Здесь совсем рядом, три остановки…
Чарухина не успела опомниться, как очутилась в троллейбусе вместе с Виолеттой Семеновной Загребельной. По совету Виолетты Семеновны Чарухина стала проталкиваться вперед, а сама Виолетта Семеновна достала из сумочки мелочь и направилась к кассе. Бросила деньги, а вот оторвать билетики оказалось не так-то просто: что-то где-то заело, и билетная лента не тянулась. Молодой человек, что опустил свою монету вслед за Виолеттой Семеновной, пытался отрегулировать несложный механизм, но у него ничего не получалось. Тогда за исправление взялся пассажир постарше. Зачем-то открыл крышку, потом закрыл. Потянул, и лента подалась. Он оторвал себе билет, затем той, что помогала, и лишь после этого оторвал два билетика Виолетте Семеновне. Услышав микрофонный голос водителя, Виолетта Семеновна поняла, что им пора выходить, но через переднюю площадку она уже не успеет, а если выходить через заднюю, то она не сумеет дать знать своей новой знакомой. И поэтому решила выйти на следующей остановке, а потом немного вернуться назад…
Загребельная так и поступила, потеряв на этом всего две-три минуты, не больше. Поднявшись на лифте на пятый этаж, они не стали заходить к Виолетте Семеновне, а сразу позвонили в квартиру напротив, на дверях которой значилось: "Грацианский О. О.".
К счастью, соседка оказалась дома. И сапоги - тоже. Красивые, нарядные. Югославские. Да и размер тридцать шестой!
Галина Федоровна на миг представила свою Олю в этих сапожках, и у нее закружилась голова от счастья. Вот уж внучка будет рада. Зацелует бабушку…
- Нравятся? - спросила сияющая Виолетта Семеновна.
- Очень даже! - ответила Чарухина и тут же спросила у той, кому они принадлежали: - И сколько такие будут стоить?
- Сто двадцать пять рублей, - ответила несколько смущенно Грацианская Ирина Андреевна, а потом, словно оправдываясь, добавила: - Понимаете, чек не сохранился, но Олег Орестович заплатил именно такую сумму… Поверьте, мой муж ответственный работник, и мы не позволим брать лишнего… Может быть, для вас дорого…
- Что вы, что вы, - заторопилась Чарухина, боясь, что Грацианская передумает. - Это совсем не дорого для такой внучки и по такому случаю. Знаете, у нас через неделю свадьба.
- Поздравляю вас! - протянула руку Ирина Андреевна.
- Спасибо, спасибо, - ответила Галина Федоровна. - Значит, сапоги я беру. Нет ли у вас веревочки завязать коробку? - спросила она хозяйку. - А я вам сейчас деньги…
Пока Ирина Андреевна ходила за ленточкой, Галина Федоровна взяла свою сумку и поставила на журнальный столик, который находился тут же, в холле, расстегнула молнию и полезла за своими деньгами, что были завернуты в ситцевом платочке… Но что за чепуха: платочек развязался, шпагат рядом, а где деньги? Видно, рассыпались по сумке… Она стала искать их на ощупь рукой. Одной… Потом другой… Затем взяла сумку за края и, раскрыв ее пошире, поднесла к окну, хотя в комнате и без того было достаточно света, но, увы, ни одной бумажки на дне сумки не было видно. "Не могли же мои деньги оказаться в кошельке с чужими…" - промелькнуло в голове Галины Федоровны, и она тут же выхватила из сумки черный кошелек. Но еще до того, как его раскрыть, она почувствовала, что он из туго набитого, толстого, упругого, стал тощим. Развернула - он был пуст… Совершенно пуст.
- Как же так? Где же деньги? - прошептала Галина Федоровна и начала медленно опускаться на колени. Виолетта Семеновна, едва успев подхватить ее, растерянно спросила:
- Что случилось? Вам плохо? Сердце?
Галина Федоровна ничего не ответила. На лбу ее показались капельки пота. Руки дрожали. Задыхаясь, она жадно хватала воздух побледневшими губами.
- Срочно валидол! - скомандовала Виолетта Семеновна соседке, которая держала в руках какую-то ленточку и не могла понять, что происходит. А когда услышала о валидоле, бросилась в другую комнату, где хранилась аптечка, и уже через секунду запихивала таблетку сквозь стиснутые зубы Чарухиной…
Прошло две-три минуты, и Галина Федоровна открыла глаза, попросила воды. Сделав несколько глотков, она, увидев рядом лежащий бумажник, потянулась к нему… Виолетта Семеновна предупредительно подала его Чарухиной и спросила:
- Скажите, что случилось?
- Деньги, деньги пропали… - заплакала старуха.