- А шут его знает! Главное - за тридевять земель вез. Ладно, думаю, любовь и свадьба - раз в жизни. Мы с Евсешей, - кивнула она на супруга, - тоже вовсю выложились. Две тысячи отвалили. Из трудовых, горбом заработанных. Уж о том, какую закуску и выпивку соорудили для гостей, не говорю. Неделю не разгибалась. И курей, и индюков, и жареного-пареного - завались! Ради единственного-то сына! И все вот этими руками, - показала она крупные загорелые руки, унизанные кольцами. - Теперь в моде в ресторанах справлять. А там разве поешь? Да и облапошивают нашего брата почем зря! Икру, к примеру, запишут в счет тридцать порций, а на самом деле десять подадут - и то спасибо! А мы хотели по-настоящему, по-семейному. Думали: гулять так гулять! Дня три веселиться собрались. Родственники издалека приехали. - Она опять издала низкий грудной вздох. - Повеселились… Из загса приехали, сели чин по чину… Сами знаете, все от души желали счастья жениху и невесте. За столом такие речи говорили… Часу во втором разошлись. Мы с Евсешей к моей сестре ночевать отправились. Как говорится, чтобы молодых оставить наедине, не стеснять. Утром приходим - дома один Федя. Где невеста, спрашиваю. А он говорит: я думал, она с вами ушла. Мы туда, сюда - нету ее. И по сей день.
Я невольно взглянул на календарь - вторник. Значит, новобрачная исчезла три дня назад.
- В копеечку влетело! - продолжала Бурмистрова. - А сраму-то на весь город! Стыдно людям в глаза смотреть. - В слове "людям" она сделала ударение на последнем слоге. - И за что, товарищ прокурор? Я вот спрашиваю: за что мы должны страдать?
Я поинтересовался, откуда невеста, кто ее родители, где работает.
- В том-то и дело! Без роду, без племени, прости господи! - возмущенно произнесла Екатерина Прохоровна.
- Катя… - попытался осторожно урезонить супругу Бурмистров.
- А что, неправда? - гневно обрушилась она на мужа. - Отец с перепою окочурился, потом мать померла. Тетка ее приютила. Однако же она от тетки в город сбежала. И тетка даже на свадьбу не приехала, так, видать, любит свою племянницу!
Видя, что посетительница входит во все большее возбуждение, я посоветовал ей успокоиться и попросил Бурмистрова рассказать об исчезнувшей невесте. Однако Екатерина Прохоровна взяла себя в руки и сама продолжила рассказ.
Валентина Рябинина - так звали новобрачную - из Лосиногорска, города, расположенного в часе езды от Зорянска. Жила в деревне у тетки, которая работает учительницей в средней школе. После восьмилетки Валентина поступила в лосиногорское медучилище, закончила его этим летом и пошла работать в больницу.
С сыном Бурмистровых Федей она познакомилась полгода назад в поезде, перед самым отъездом того в загранплавание. Бурмистров-младший рыбачил на сейнере (вот откуда турецкий свадебный наряд и итальянские подвенечные туфли).
Невеста была совсем молоденькая - едва минуло восемнадцать лет, а жених уже успел отслужить в армии, несколько сезонов плавал в советской рыболовной флотилии. Ему было двадцать восемь.
- Как убивается парень, смотреть больно! - Бурмистрова достала из большой кожаной лакированной сумки крошечный носовой платочек и приложила к повлажневшим глазам. - Мотался уже к ней. Ни в общежитии, ни у тетки ее нет.
- Может быть, Валентина записку оставила или кому-нибудь сказала, куда и почему она? - спросил я.
Екатерина Прохоровна шмыгнула носом, вынула из своей необъятной сумки портативный заграничный магнитофон.
- Позвонила к нам по телефону… - Бурмистрова хмуро посмотрела на изящную заграничную вещь с непонятными знаками и надписями на сверкающих клавишах и чертыхнулась: - Тьфу, не знаю, куда нажимать! Тебе, Евсей, кажется, Федя растолковал?
Евсей Аристархович похлопотал над магнитофоном и растерянно пожал плечами:
- Мудреная штука…
Бурмистрова пробурчала что-то о том, зачем сын ухлопал этакие деньги, и все, мол, только ради фасону.
Меня заинтересовала заграничная вещь. Оказалось, что это автоответчик, или, как сказала Екатерина Прохоровна, "электрическая секретарша". Магнитофон подключался к телефону. На случай, если никого не было дома, на магнитной ленте был записан голос абонента, который просил сообщить, кто звонит и по какому поводу. На ответ давалось полминуты.
Валентина позвонила и сказала, что уезжает навсегда и пусть Федя ее не ищет. Автоответчик беспристрастно записал устное послание сбежавшей новобрачной.
- Жаль, не на меня нарвалась! - прокомментировала Бурмистрова. - Я бы ей выдала!
- А что она взяла с собой? - поинтересовался я.
- Подарки! - воскликнула Екатерина Прохоровна. - Что сын привез. А расходы на свадьбу - разве не считается? Пусть возместит!
Я попросил изложить жалобу в письменном виде. И заметил, что не мешало бы мне побеседовать с Федей.
- Ой, не надо бы теперь растравлять парня, - взмолилась Бурмистрова. - Ему и так небо с овчинку…
…После ухода посетителей я призадумался. Что бы все это значило?
Понять их было можно. Событие из ряда вон. Тут взыграла родительская гордость, переживания за сына, за свою репутацию, конечно. Однако подобное случается. И не обязательно имеется злой умысел. Любовь - вещь тонкая, а тем более в возрасте, в котором находилась невеста.
Или, может быть, просто несерьезный она человек? Был (или есть) другой парень и, когда дело с Федей дошло до того, чтобы, как выразилась Екатерина Прохоровна, "остаться наедине", вспомнила прежнюю любовь к тому, другому, и ушла.
Ну а если все-таки злой умысел? Что тогда?
На ум почему-то пришла история, происшедшая несколько лет назад с официанткой нашего ресторана. А было это так.
Появился в ресторане "Заря" элегантный мужчина лет сорока, с изысканными манерами и приятной наружностью. Раз он пообедал, на другой день задержался за ужином до закрытия и, когда ушли все посетители, вдруг объявляет той самой официантке, что с первого взгляда покорен ее красотой и обаянием (девушка действительно была очень привлекательна). Сам он, мол, дипломат, недавно развелся с женой, которая изменяла ему с кем попало, и теперь хочет соединить свою жизнь с честной и хорошей девушкой. И официантка ему вполне подходит.
Та прямо-таки растаяла. "Дипломат" вызывает директора ресторана, просит как бы благословения. У того вроде что-то шевельнулось в голове - почему такая срочность? Женитьба ведь - штука серьезная. "Дипломат" объяснил, что он сейчас в отпуске, а скоро ехать за границу. Но без отметки в паспорте о браке за рубеж не пускают.
Объяснение показалось убедительным. Тут же хлопнули шампанским (благо буфет под рукой). Подружки-официантки плачут от радости (и зависти), поздравляют счастливую избранницу.
В несколько дней будущая жена работника посольства продает кооперативную квартиру, обстановку и едет с женихом в Москву. А дальше…
Дальше банальная история. Вещи, сданные в камеру хранения (домой нельзя, там прежняя супруга), такси, в котором супруга будущая ждет "дипломата", ушедшего срочно внести первый взнос на роскошную кооперативную квартиру. Но жених так и не возвращается. В результате все деньги невесты исчезают, как и вещи из камеры хранения, взятые ловким аферистом.
"Дипломата" задержали месяца через полтора. Он успел проделать свой фокус с тремя легковерными девицами.
Вспомнился мне и другой брачный мошенник, процесс над которым показывали по центральному телевидению. У того была другая роль: он представлялся невестам военным врачом, причем от эпизода к эпизоду повышал себя в звании, дойдя до генерала. В том случае околпаченных было гораздо больше, кажется, человек пятнадцать…
А один мой коллега из Москвы рассказал и вовсе фантастический случай. На поприще брачного афериста выступала… женщина, переодетая мужчиной. Наверное, решила использовать то, что, как утверждает статистика, не хватает представителей мужского пола и легче быть аферистом, чем аферисткой.
Так или иначе, заявление лежало у меня на столе, и его надо было проверить. Под впечатлением этих воспоминаний я не исключал возможности, что и тут могла быть афера. И позвонил в милицию.
Было установлено, что Рябинина работает в лосиногорской больнице медсестрой и в настоящее время находится в кратковременном отпуске по случаю бракосочетания. В общежитии ее не видели с последнего четверга, когда она уехала на свадьбу в Зорянск.
Для более детальной проверки начальник РОВДа предложил подключить старшего оперуполномоченного уголовного розыска Коршунова.
Юрий Александрович был не очень загружен, а Лосиногорск - не такая уж даль. Я попросил его, когда он будет разыскивать Рябинину, заодно выяснить, что она из себя представляет.
Коршунов поинтересовался, чем вызвана проверка. Я рассказал. Бурмистровых он, оказывается, знал. Его дочь училась с Федей в одном классе. С Евсеем Аристарховичем капитан встречался на родительских собраниях: Екатерина Прохоровна бывать на них не любила.
Бурмистров-старший всегда ужасно переживал: сын явно не был в числе успевающих. Так, тянули, как говорится, за уши из одного класса в другой.
- А сына, по-моему, зовут, если мне не изменяет память, не Федором, - сказал капитан.
- А как?
- Федот. А впрочем, может, я путаю.
Я посмотрел в заявление родителей. Там были только инициалы - Ф. Е. Бурмистров.
Капитан Коршунов справился с порученным делом толково и быстро. Уже на следующий день, под самый конец работы, он явился ко мне с беглянкой. Пока она дожидалась в приемной, Юрий Александрович сообщил, что девушка пряталась на квартире своей подруги.
- Что о ней говорят? - поинтересовался я.
- На работе толковать особенно было не о чем: без году неделя. В училище за ней ничего плохого не помнят. Парнишкам, правда, нравилась. Да что там может быть особенного, Захар Петрович? Ребенок совсем, сами увидите. Пытался я в поезде с ней по душам - трясется как осиновый лист. И глаза все время на мокром месте. Ей бы у маменьки под крылышком…
- Да, насчет родителей?
Капитан вздохнул:
- Бурмистровы правильно вас информировали: без родителей воспитывалась. Отец умер, когда она еще совсем маленькая была.
- От чего?
- Пил… А вскоре и мать умерла. Из родни только тетка осталась. Ей советовали отдать девочку в детдом, но тетка и слышать об этом не хотела, взяла ее к себе на воспитание.
- Откуда вы все это успели узнать? - спросил я.
- От дяди Валентины, мужа тетки, что на ноги ее подняла. Сильный мужик, настоящий. Пришел с войны без одной руки и без одной ноги. Пошел в учителя. Я у него в госпитале был. Недавно тяжеленную операцию перенес. Врачи поражаются, как он такие муки без единого вздоха терпит. Племянницу он дочкой зовет. Говорит, Валентина душевная, в мать. Отдежурит целые сутки, нет чтоб поспать - к дяде бежит, навестить. Между прочим, там ее и нашел, то есть в госпитале.
Валентина вошла ко мне с опущенной головой. В руках у нее была спортивная сумка. И не успел я заговорить с ней, как она плюхнулась на стул и разревелась, все время твердя:
- Не пойду к нему! Не пойду!.. Что хотите делайте, а не пойду!
Я растерялся. И подумал: девушка решила, что ее доставили в Зорянск с милицией с целью тут же вернуть окончательно и бесповоротно законному супругу.
Юрий Александрович оказался прав: она была еще совершеннейшее дитя. И это было для меня странно: знакомые девушки моего сына в ее возрасте выглядели куда более взрослыми.
Мне стоило большого труда успокоить Валентину. Она уняла слезы, но потом время от времени нет-нет да всхлипнет, как ребенок.
Рябинина… Редко бывает, чтобы фамилия так соответствовала внешности. Стройная, как молоденькая рябинка, в своих узеньких брючках и вязаной жакетке, с льющимися на плечи светло-русыми волосами, она действительно походила на деревце, хрупкое и нежное.
А глаза у нее были удивительные. Раскосые, как рисуют на старинных японских картинах. Только цвета они были светло-синего.
- Вот! Мне ничего ихнего не надо! - поспешно вытаскивала она из сумки на мой стол играющее золотыми искрами воздушное гипюровое платье, как я понял, то самое, что куплено в Турции, снежно-белую фату, изящные лакированные лодочки на тонкой шпильке, красивое, все в кружевах, нижнее белье в целлофановой упаковке.
Одна деталь меня, честно говоря, сильно тронула. Обручальное кольцо она достала из носового платка, завязанного узелком, по-деревенски.
Я как можно деликатнее объяснил, что эти вещи, если она того желает, может передать Бурмистровым сама, а я их принять не имею права.
- Не-е, - испуганно затрясла головой девушка. - Не хочу, не могу я к ним… Честное слово!
Но я все-таки убедил ее убрать свадебные подарки в сумку.
Вспомнилась Бурмистрова, громогласная, крупная. Действительно, попадись ей под руку это хрупкое создание, ничего хорошего этому созданию ожидать не приходилось…
- Ну, Валя, расскажите, почему вы вдруг переменили свое решение? - мягко попросил я. - Жениха поставили в такое положение.
- Я? Это я поставила? Да он сам! - с каким-то отчаянием произнесла Рябинина. - Честное слово! Не верите?
Я видел, что она вот-вот расплачется, и сказал:
- Вы успокойтесь. И по порядку.
- Хорошо, - покорно кивнула она и, как школьница, спросила: - Можно я с самого начала?
- Конечно.
Рябинина вытерла ладошкой глаза.
- Познакомились мы с Федотом месяцев семь назад. "Выходит, память Коршунова не подвела: парня действительно зовут Федотом", - подумал я.
- В поезде. - Девушка вздохнула. - Здесь, в Зорянске, у меня подруга живет, от нее я и ехала. В купе, значит, парень с гитарой. Я смотрю в окно, а он - на меня. Чувствую, хочет познакомиться. У самого - большущий чемодан, сразу видно, далеко собрался. Ну, берет он гитару, поет. Про горы, про море. Спрашивает: понравилось? Говорю: да. Голос у него действительно неплохой. Так и познакомились. А поговорить не удалось: он гитару из рук не выпускал. Подъезжаем к Лосиногорску, Федот просит у меня адрес. Говорит, что направляется в Одессу, а оттуда в загранплавание и будет писать мне. Я адрес дала. - Рябинина взглянула на меня виновато, как будто призналась в чем-то не очень хорошем. - А что? - Словно оправдываясь, продолжала она: - Парень из себя ничего. Все по-культурному… И вот однажды приходим мы с занятий в общежитие, а вахтерша наша таким ехидным голосом спрашивает: "Кто это у тебя, Рябинина, за границей живет?" Я удивилась, конечно. А она мне письмо вручает, губы поджавши. Девчонки обступили меня. Смотрю, действительно из-за границы. И подпись: Бурмистров, Федот. Я сразу и не сообразила, что это тот парень с поезда. - Валентина достала из сумки внушительную пачку писем. Перебрала их и протянула мне одно. На конверте - марка с головой какого-то вождя в диковинном уборе из перьев. - Прочла я письмо. Девчонкам дала. Они говорят: вот это парень! Пожалуйста, прошу вас, прочтите, - умоляюще посмотрела на меня Рябинина.
Я вынул вчетверо сложенный листок, исписанный крупным, не очень аккуратным почерком, словно писал пятиклассник.
"Уважаемая Валентина! Пишет вам тот самый Федот, который ехал с вами в поезде до Лосиногорска. Может быть, вы меня не помните, но я вас забыть не могу. И вот решил написать, простите за такую дерзость.
Не знаю, с чего начать. С того, что впервые так остро переживаю разлуку с Родиной? Это есть, конечно. Но не это самое главное. Просто мне необходимо поделиться с вами тем, что я чувствую. Вот именно, не с кем-нибудь, а только с вами, Валентина, потому что ваше лицо стоит передо мной, как живое.
У меня в каюте томик стихотворений Николая Рубцова, и я читаю и перечитываю его "Слово о первой любви". Помните?
Тобою - ах, море, море! -
Я взвинчен до самых жил,
Но, видно, себе на горе
Так долго тебе служил…
Любимая чуть не убилась -
Ой, мама родная земля! -
Рыдая, о грудь мою билась,
Как море о грудь корабля.
В печали своей бесконечной.
Как будто вослед кораблю,
Шептала: "Я жду вас… вечно",
Шептала: "Я вас… люблю".
Раньше в плавании мне было грустно лишь от того, что я вдали от Родины. Ностальгия - ничего не поделаешь. Но теперь мне вдвойне грустно: уходя в море, я не услышал ни от кого таких слов. И очень, очень хотел бы их услышать от одного-единственного человека на земле - от вас…
Впрочем, как передать мое состояние? Разве что словами моей любимой поэтессы Анны Ахматовой:
То пятое время года,
Только его славословь.
Дыши последней свободой,
Оттого, что это - любовь.
Высоко небо взлетело,
Легки очертанья вещей,
И уже не празднует тело
Годовщину грусти своей…"
- Вы представляете, - воскликнула Рябинина, внимательно следившая за мной, - а я даже не знала, кто такая Ахматова… В школе мы Пушкина, Лермонтова проходили. Ну, еще Маяковского и Есенина. В журналах читала Евтушенко… Побежала я в библиотеку, набрала поэтов разных. Ой, интересно! Прямо по-другому все воспринимать стала… Особенно Рубцов мне понравился. А когда Федя написал, что этот поэт умер в 35 лет, поверите, я даже плакала, читая его стихи!
- Значит, вы сразу ответили Бурмистрову? - спросил я.
- Как же можно не ответить на такое письмо? - искренне удивилась Валентина. И, вздохнув, продолжила: - Он тут же в ответ второе прислал. - Она протянула мне письмо.
"…Вернулся из увольнительной. Мой сосед по каюте спит, набегался по магазинам, как все наши ребята. А я просадил все деньги на музеи да еще посчастливилось в местную оперу попасть: ставили "Норму" Беллини. Меня обсмеяли на судне, потому что билет стоит столько же, сколько шуба из синтетического меха. Но что деньги, когда я прикоснулся к миру прекрасного! Услышал настоящее бельканто. В спектакле были заняты гастролирующие тут итальянцы, в том числе несравненный Дельмонако! Вот уж истинно - у великого артиста нет возраста!.."
Рябинина, видимо, знала письма наизусть.
- И у нас ребята тоже все о джинсах да о транзисторах. Театры и музеи их не интересуют, - покачала она головой. - Я пыталась сагитировать наш курс пойти на концерт, из Москвы скрипач приезжал, хоть бы кто откликнулся. Так одна и пошла.
- Понравилось? - улыбнулся я.
- К такой музыке привыкнуть надо, - смущенно призналась Валентина. - Но я стала внимательно слушать симфоническую музыку по радио… Чайковского теперь сразу узнаю. И Моцарта. Столько на свете интересного, жизни не хватит, чтобы все узнать! - вырвалось у нее.
А я подумал: счастливая душа, чистая, в которую можно вложить столько хорошего. Как говорили в Древнем Риме: табула раза - чистая доска, - что хочешь, то и пиши на ней…
Я просмотрел еще несколько писем. В одном месте Бурмистров писал:
"…Четвертый день стоим в порту, чиним двигатель. А в город идти не хочется. Прекрасная природа, роскошные дома, потрясающие автомобили, но меня на берег больше не заманишь никакими коврижками! Побывал уже раз, хватит. Только сошли на берег, нас окружили рикши. Ты бы видела этих людей! Живые скелеты. Один стал мне что-то говорить, знал несколько слов по-английски. Я разобрал только, что у него куча детей, и они хотят есть. Я не выдержал, сгреб все свои деньги, что у меня были, сунул ему, а ехать отказался. Бедняга чуть не плакал от благодарности…