Конечно, все это было сделано Тихоном. Клава вряд ли к чему прикасалась: магазин открывался с утра, а закрывался чуть ли не с поздней зарей. А кому не хочется иметь такой уютный дом? Вот она и пеклась о том, чтобы мужа не трогали.
С ним я разговаривал буквально десять минут.
По словам Нассонова выходило, что Тихон - отъявленный лентяй и лежебока, уклоняющийся от работы. А я встретил работящего мужика, спокойного и приветливого.
Выслушав меня, он только покачал головой:
- Ну, Клавдия Никаноровна зря меня бабой представила. Рад бы пойти трудиться, да болячки не пускают. - И показал вполне официальный документ, в котором значилось, что Лохов - инвалид второй группы. Оказывается, у него было удалено одно легкое. Застарелый туберкулез…
Конечно, после такого говорить с ним о работе в колхозе было бы просто неприлично. Не корить же человека за его болезни!
Я извинился за визит, откозырял и даже выразил обиду, что Клава поставила меня в неловкое положение.
- Ничего, бывает, - проводил меня до калитки Тихон. - Я вас понимаю, товарищ инспектор. Что теперь Лохов? Вроде пенсионера получается. А ведь в свое время всю тайгу обошел… с геологическим рюкзаком.
Даже в такую жару у него была наглухо застегнута рубашка. С виду - крепкий, здоровый мужик. Вот не повезло!
Я рассказал о нашем разговоре Нассонову. Тот покачал головой и махнул рукой, буркнув, что не может же он знать, что внутри у каждого станичника, не рентген, поди.
И еще я сказал Нассонову, что в нашем районе появилась артель шабашников, которая разъезжает по станицам и хуторам, предлагая разные услуги: кому лошадь подковать, кому лудить и паять посуду, берутся и за более сложное дело - починить жнейку, сенокосилку. Даже возят с собой горн, наковальню и другой инструмент.
Правда, в станице эта артель пока не появлялась, но возникли трое незнакомцев в галифе, в длинных пиджаках и хромовых сапогах. Кто такие, еще не знаю.
Геннадий Петрович выслушал меня довольно холодно, давая понять, что он сам с усам, и не без иронии поблагодарил за напоминание о бдительности.
Однако я не успокоился и постарался собрать сведения о вновь прибывших.
Оказалось, что эти трое, цыгане, приехали в Бахмачеевскую и интересовались лошадьми. Родственников у них в нашем колхозе не было.
Останавливались они обычно у Петриченко. Это еще одна цыганская семья в колхозе, помимо Денисовых. Но Петриченки с Денисовыми почти не общались. На мой вопрос: "Почему?" - Арефа насмешливо ответил:
- Мы простые. А они киноактеры. В картине как-то снимались. На экране меньше секунды, а фасону на всю жизнь.
Теперь приезжие ходили по станице с Чавой. Значит, Денисовы их тоже знали. Мне хотелось поговорить с Арефой, но он с женой уехал на похороны младшего брата в станицу Альметьевскую.
Оставался Чава. Он зашел ко мне сам поговорить насчет Славки Крайнова.
Чава был веселый, довольный. Но сквозь его веселье проскальзывала озабоченность.
Внук бабы Веры оказался послушным мальчишкой, покладистым. "Может быть, опять побег задумал? - мелькнуло у меня в голове. - Усыпляет бдительность".
- А как справляется со стадом? - спросил я.
- Со стадом справляться ему нечего. Главный пастух - Выстрел. Я у него заместитель. А Славка уж и не знаю, чей заместитель.
Я слегка прощупал Чаву насчет знакомых, с которыми он несколько дней околачивался в Бахмачеевской.
- За них не беспокойся, товарищ лейтенант. Они до самого председателя дело имеют. И сейчас поехали с ним на конеферму.
Вот почему Нассонов не особенно хотел со мной говорить о приезжих! Значит, есть у председателя с ними какие-то дела.
- Раз с председателем, тогда все в порядке. - Я снова перевел разговор на подпаска: - Ну а какое-нибудь увлечение у Вячеслава есть? Чтобы не думал снова о побеге?
- Рыболов! Готов весь мир променять на удочку.
- Хорошо, пусть удит. Сходил бы с ним на рыбалку. Сближает.
Чава задумчиво почесал щеку.
- Конечно, надо бы… Времени нет. И не очень я это люблю.
Я подавил вздох: в станицу, мол, часто наведываешься, в библиотеку, вот и времени нет.
- А вы его в свой кружок по самбо не возьмете? - предложил Чава.
- Мал еще, - ответил я. - Подрастет - подумаем.
Дело в том, что в секцию самбо набралось много желающих. Коля развернул дело масштабно. После двух занятий я отобрал тринадцать ребят.
Спортзал в школе мы получили без всяких препятствий. Помог партийный секретарь Павел Кузьмич. Сначала мое начинание его насторожило.
- А не станут ребята после этого озоровать больше? - спросил он. - На практику не потянет?
- Наоборот, - сказал я.
- Тогда добре. Только тех, кто поактивнее, сагитируй в народную дружину. Оформи как следует.
Так была пополнена в станице дружина. И теперь каждый вечер в клубе дежурили два-три человека с красными повязками.
Гарцевали, кружили по зеленому полю всадники.
Геннадий Петрович сосредоточенно глядел на своих питомцев.
С ним были Арефа, осунувшийся, загоревший, и скучающий секретарь партбюро.
Дело в том, что очень скоро в районе ожидались скачки. И Нассонову предстоял целый ряд тактических вопросов.
А я сюда пришел просто повидать Ларису.
Два скакуна подъехали к нам одновременно: Лариса на Маркизе и Чава на пегом коне.
Я приветливо улыбнулся Ларисе. Она устало ответила. Чава вообще был сумрачный.
Нассонов что-то им выговаривал. Оба безучастно слушали, придерживая разгоряченных, нетерпеливо вздрагивающих коней.
- Я тебе говорю, Сергей! - повысил голос Геннадий Петрович.
Чава странно посмотрел на него и махнул рукой:
- А что я могу сделать?
- Вот те на! - вмешался Арефа. - Ты что, не можешь перелететь плетень, чтобы не сесть на него?
Сергей зло сплюнул.
- Ты что, с цепи сорвался? - удивился Денисов-старший.
- А, ладно! - Чава сделал резкий жест рукой и пришпорил коня. - Могу еще раз.
- А ты отдохни, - сказал Нассонов Ларисе.
Она слабо, натянуто улыбнулась. И, тронув Маркиза, шагом направилась к конюшне.
- Ты уж не кричи на своего, - пожурил Арефу председатель. - Устал, видать, парень.
- Устал! - отмахнулся Денисов. - От чего только, не знаю.
- Мне от него многого не надо, - продолжал Нассонов. - Путь только выступит. Для массовости. Вот за Маркиза я спокоен. В районе ахнут, разрази меня гром! Я ведь тоже не сидел сложа руки. Чижов из колхоза "XX партсъезд", говорят, выступать не будет. Конь захромал.
- На чужую беду надеяться - свою найти, - сказал молчавший до сих пор Павел Кузьмич.
- Типун тебе на язык, - сказал председатель. - Ты мне Маркиза не сглазь! Этому коню не то что в районе, в области не найти под стать. Считайте, что главный приз скачек - у нас в кармане.
Повестка из прокуратуры пришла совершенно неожиданно, хотя я и ждал ее постоянно.
Разумеется, вскочил на мотоцикл - и в Краснопартизанск. Примчался раньше положенного времени, и следователь попросил немного обождать.
Раза два он выходил из своего кабинета, заходил в приемную прокурора и снова возвращался к себе, не обращая на меня никакого внимания. Я пытался что-то прочесть на его лице, но оно было бесстрастным, как раньше при допросах.
Ожидание становилось все более тягостным. Я был готов на все, лишь бы скорее узнать, чем закончилось дело о смерти Герасимова.
И когда следователь наконец пригласил к себе, я, признаться, вошел в кабинет в состоянии полного упадка духа.
- Что я могу сказать, Кичатов? - посмотрел на меня следователь сквозь очки. Неестественно большие глаза, увеличенные сильными линзами, казалось, глядели осуждающе и недобро. У меня похолодело внутри. - Дело по факту смерти Дмитрия Герасимова прекращено.
Я сразу и не понял, хорошо это или плохо. И растерянно спросил:
- Ну а я как?
Следователь удивился:
- Никак.
- Что мне делать?
- Работайте как прежде.
Мне хотелось расцеловать его. Я забыл о том, что проторчал в прокуратуре столько времени, чтобы услышать одну-единственную фразу, которая, как гору с плеч, сняла с меня переживания и волнения последних нескольких недель. И этот сухой человек показался мне в ту минуту самым приветливым, самым симпатичным из всех людей…
Не помня себя от радости, я выскочил из прокуратуры и первым делом бросился в РОВД. Мне не терпелось поделиться новостью со своими, и прежде всего, конечно, с майором Мягкеньким.
Но он уже все знал. И огорошил - на меня поступила жалоба, анонимка. Хоть и говорят, что анонимки проверять не надо, но все же на всякий случай почему-то проверяют.
По анонимке выходило, во-первых, что я веду себя несолидно, "дискредитирую мундир и звание. Гоняю в одних трусах с колхозными пацанами" (это о моем участии в соревновании по футболу), "распеваю по вечерам под гитару полублатные песни" (выступление в клубе), "учу ребят драться" (кружок самбо).
Все это чушь, и меня не трогало. О чем я и сказал майору. Задело то, что анонимщик просил "серьезно и вдумчиво разобраться и пересмотреть дело о смерти Дмитрия Герасимова".
- Кто так на тебя зол? - спросил Мягкенький.
- Не знаю, - ответил я, хотя и догадывался: Сычов.
И Ксения Филипповна говорила, что он болтает много лишнего.
* * *
Свидетелем этой картины я оказался случайно. Нассонов ходил по своему кабинету, размахивал правой рукой, словно рубил на полном скаку шашкой.
- Мне сцены из спектакля показывать нечего! Если бы в колхозе нашлась хоть одна душа, которую слушался бы Маркиз, я послал бы тебя знаешь куда!
В чуть приоткрытую дверь виднелся профиль Ларисы.
- То из кожи лезла - дай ей коня! Дали самого лучшего! Ты его объездила. Спору нет - заслуга твоя. Чуть не на коленях просила допустить к скачкам. Допустили. Заявили тебя в заезде. Растрезвонили на весь район. И на тебе - не хочешь выступать! Какая тебя муха укусила?
- Не могу… - Девушка еще ниже склонила голову. - Кто-то ведь может вместо меня…
- Маркиз никого не подпускает к себе и на сто метров! А! Нет у меня времени уговаривать! Не поедешь - дело твое. Все! Иди!
Лариса вышла из кабинета и, не глядя на меня и секретаршу, быстро прошла в приемную.
А вечером они сидели с Чавой на пустой скамейке возле остановки автобуса. Мне показалось, что беседа их была печальна. И как будто Лариса плакала…
Мне стало жаль Ларису.
Весь следующий день, всю ту памятную субботу, я искал повод забежать в библиотеку.
Повод, кажется, нашелся. Спасителем моим оказался Коля Катаев.
Недалеко от хутора Крученого, на небольшом бугре, находилась могила с грубо отлитым цементным обелиском. Под ним покоились останки советских воинов, погибших в войну. Коля, Лариса и другие комсомольцы колхоза решили организовать поиск героев, узнать их имена.
Я предложил вовлечь в это мероприятие моего подопечного Славу Крайнова. Вот об этом и надо было поговорить с Ларисой.
Коля, конечно, ничего не знал о том, что произошло вчера между Чавой и Ларисой.
- Завтра скачешь? - спросил он у Ларисы.
Она резко ответила:
- Ну что пристали? Почему это всех так интересует?
- Ты не кипятись, - успокоил ее Коля. - А интересует потому, что честь колхоза.
- Как будто на мне свет клином сошелся. Честь колхоза! А может, я чувствую, что провалюсь? - Лариса осеклась. Наверное, поняла, что так нельзя было говорить Катаеву, человеку мягкому и доброму.
Но Коля не обиделся.
- Держись, казак, атаманом будешь! - со смехом сказал он. - А мы к тебе, ежели по-честному, зашли поговорить о другом.
- Некогда, ребята, спешу, - сказала Лариса.
- Тогда извини, зайдем в другой раз. - Коля театрально склонил голову.
- Честное слово! На конеферму надо.
- Все-таки скачешь? - подмигнул Катаев.
- Придется, - вздохнула Лариса.
- Может, подвезти? - неуверенно предложил я. - Мне как раз в ту сторону.
- Хорошо, - согласилась она, тряхнув головой.
И я вдруг отчетливо понял, что она бросает кому-то вызов. Меня это устраивало. Меня все устраивало, только бы побыть с ней вместе.
Я выбрал самый далекий путь. И ехал так медленно, что, наверное, отправься она к своему Маркизу пешком, добралась бы раньше.
По обеим сторонам дороги колосилась пшеница. Волны ее шелестели от горячего ветра.
Мы выскочили на бугор. Поле осталось позади. Уже видны были конюшни.
- Я скоро буду возвращаться. Заехать? - спросил я.
- Спасибо, Дима. Обратно я верхом. Возьму Маркиза на ночь к себе. Чтобы утром не тащиться за десять километров. И своим ходом - в район.
Она вылезла из коляски мотоцикла.
- Дима, приезжайте завтра на скачки, а? Поболеете за меня.
- Постараюсь, - сказал я и поехал дальше.
* * *
Ночью над Бахмачеевской дул астраханец - жаркий суховей, не остывший даже под утро.
Проснулся я поздно. Тяжелая голова, с трудом решал, ехать ли в район на скачки или махнуть со Славкой на сазанов. В результате утренней борьбы с самим собой я решил все-таки ехать в район. На самом деле я знал, что поеду именно туда.
Только я оделся, как хлопнула калитка и в мою комнату стремительно вошел Нассонов.
- Собирайся поскорей! Случилось что-то непонятное.
Вот так, в светло-серых брюках и рубашке с короткими рукавами я сел рядом с ним в "газик". И мы поехали. Из его рассказа, пересыпанного крепкими выражениями, я узнал, что в районный центр на скачки приехали все, кроме Ларисы. Нассонов с Арефой ночевали нынче в Краснопартизанске. И как только председатель увидел, что нет Маркиза и Ларисы, помчался в станицу. Бабка Настя, у которой жила Лариса, подслеповатая, тугая на ухо старушка, ничего толком сказать не могла. Ночью ей как будто мерещилось, что пес, такой же старый, как его хозяйка, "брехал, словно кто чужой приходил". А Ларисы не было. Не было и Маркиза, которого она с вечера привязала на базу. Лишь только уздечка и седло Маркиза лежали в ее комнате.
- А почему едем в Крученый? - удивился я. Нассонов промычал нечто нечленораздельное. - Ведь Чава тоже должен скакать. Разве он не в районе?
- Нет. Не должен был. Его конь растянул ногу.
Нассонов резко осадил машину у дома Арефы. Навстречу поспешно вышли встревоженная Зара и черноглазые внуки Денисова.
- Лариса приходила. И ушла. Куда - не знаю.
- Пешая? - уточнил Нассонов.
Вообще спрашивал только он. Я молчал.
- Да, да, - кивнула Зара. - Пешая.
- А когда?
- Чуть светало.
- Где Сергей?
- Как где? Со стадом, наверное.
- Он дома ночевал сегодня?
- Нет. Не ночевал. Как уехал под вечер с Васькой в станицу, так и появился только утром.
Мы с Нассоновым переглянулись.
- А где был ночью? - спросил председатель.
- Сказывал, у Петриченко. Утром прискакал. Забежал в хату и снова умчался как угорелый.
- А Аверьянова Лариса когда приходила? - не выдержал я.
- Еще до того, как Сергей приезжал.
- Так зачем же она приходила?
- Почем мне знать? Сергея спрашивала. Я сказала, как вам. Она и ушла.
Я заметил, все, что касалось Ларисы, вызывало у Денисовой раздражение.
Мы поехали к лесопосадкам. Оставив машину на опушке, вошли в ряды далеко просматривающихся дубков.
Славка Крайнов лежал в траве, что-то громко насвистывая. Он так был увлечен этим занятием, что не заметил, как мы подошли.
- Сегодня я выгнал стадо сам. Тетя Зара сказала, что Сергей где-то заночевал. Потом пришла эта, как ее, Ларка. Чуть не плачет. Говорит, конь пропал какой-то. Царь или буржуй, что ли… Сергея спрашивала. Я ей говорю, что он вот-вот подъедет. Так и раньше бывало: если я выгоню стадо сам, он попозже приезжает. Ждать она не стала.
- Ушла в Куличовку, наверное, - как бы про себя отметил председатель. - Там Петриченко живет.
- Ага, - кивнул Славка. - Зазря она пошла, потому что Сергей скоро подъехал. Я ему все рассказал. Он развернулся - и галопом. Крикнул что-то: не то "стереги", не то "подожди". А может быть, "скажи"… Вот и все.
- Когда это было? - спросил я.
- Не знаю точно. Часов в пять.
Петриченко, колхозный кузнец, сообщил, что ни Сергея, ни Васьки (цыган, с которым Чава накануне встретился в Бахмачеевской) у него ночью не было. Утром, часов в шесть, была Лариса. Ушла. Скорей всего, на автобус.
- Вот тебе и задачка, милиция! - сказал Нассонов, когда мы сели в машину. - Э-эх, поеду, обрадую Арефу…
- Зачем вы так сразу, Геннадий Петрович? - сказал я. - Дело пока неясно.
- Вот и выясняй. - Он с ожесточением надавил на стартер и рванул вперед так, что "газик" взвыл всеми шестеренками.
Дела еще, собственно, никакого возбуждено не было, но я все же решил кое-что проверить. А так как я не имел следственного чемодана, то сунул в карман подвернувшуюся под руку лупу, рулетку, перочинный нож, мягкую кисточку, бумагу и направился к дому бабки Насти.
Старая, перекошенная калитка устало проскрипела ржавыми петлями.
На базу никого. Только из-под кустов у забора виднелась спина разомлевшего пса.
Я заглянул в плотно закрытое окно. И отпрянул. Мы столкнулись глаза в глаза с Ларисой. С бьющимся сердцем я поднялся на крыльцо и постучал.
Она открыла, отстранилась, пропуская меня в хату. В комнате было прохладней, чем на дворе. Я огляделся. Седло и уздечка лежали на лавке.
Бедная Лариса! Синие тени залегли под глазами, возле уголков губ обозначились печальные морщинки.
- Что произошло? - спросил я, не зная, куда девать руки.
- Я ничего не знаю. Ничего.
- Где Маркиз?
- Что ты пристал! Я сама хочу, чтобы мне объяснили. - Она закрыла лицо ладонями и заплакала.
Скрипнули половицы, у двери сухо и надтреснуто прозвучал старческий кашель.
На пороге стояла старуха, сложив руки под грудью и беззвучно двигая провалившимся ртом. Она прошамкала:
- Куда отлучишься, кликни. Я запру дверь.
- Хорошо, баба Настя, хорошо. Вы идите прилягте.
- Пойми, дело нешуточное. Не старая тряпка пропала, а породистый жеребец, - снова заговорил я.
- Чего ты от меня-то хочешь? - Она уже, кажется, взяла себя в руки.
- Давай не будем злиться друг на друга, а спокойно, по-человечески поговорим, - предложил я.
Она задумалась, встряхнула головой.
- Ладно. Маркиз был привязан вон там. - Она поднялась, подошла к окну. Я встал сзади нее. - Видишь, еще сено осталось?
- Выйдем во двор.
- Зачем?
- Что я отсюда увижу?
Под старым, покосившимся навесом в яслях из растрескавшихся досок лежало разворошенное сено. Я обошел ясли. Земля во многих местах хранила отпечатки лошадиных подков. Они вели к тыну. Ограда была мне по грудь.
- Ты хорошо его привязала?
- Нормально.
- Чем? Веревкой?
- Нет. На нем была обротка.