Закуриваю. Угощаю сигаретой и шофера. Глубоко затягиваюсь. Мне кажется, теперь я на верном пути к разгадке "двузначности" этого дела. Мне нужно непременно переговорить с Григорашем до двадцати часов, когда назначена встреча с Петронелой Ставру. Как я полагаю, Кристиан Лукач, мучаясь болями во время приступа, позвонил в отчаянии Петронеле и попросил ее помочь ему. Девушка не решилась отказать и сделала ему инъекцию морфия, ошибившись при этом в дозе. Но тут я наталкиваюсь на другую загадку: кто и каким образом приобрел ампулу с морфием? На черном рынке? Или же ее держал про запас сам Кристиан Лукач? Либо же ее достала ему Петронела?..
"Дачия" делает резкий, эффектный вираж, шины визгливо тормозят по асфальту прямо как в американском кино. Этот вираж повернул в другую сторону и мои мысли - Лили… Искала меня, бедняжка. Вот вечер уже, она меня ищет, она любит меня, а я даже не вспомнил о ней… У нее все основания раз и навсегда порвать со мной, не спорю. Но с другой стороны, что я-то могу поделать?! Сменить профессию? Увы, скорее мне остается другой выход… Но нет, нет, от Лили я не отступлюсь, что бы там ни было!..
11
Мы собрались вчетвером у меня в кабинете: прокурор, Григораш, Поварэ и я. Изысканное мужское общество. Правда, из напитков на столе лишь кружка с водой из-под крана, из которой мы по очереди утоляем жажду.
- Мы его ждем не дождемся, - встречает меня с ехидной улыбочкой прокурор, - а он в это время наслаждается где-то свежим шницелем по-министерски…
- Неплохо бы! - вздыхаю я и тянусь к кружке с водой.
- Она тебе опять звонила… сам знаешь кто, - с укоризной сообщает Поварэ.
Но мне сейчас не до Лили. То один, то другой из нас вскакивает из-за стола и нервно вышагивает по комнате. Я начинаю с прокурора и прошу его рассказать как можно подробнее, что приключилось на улице Икоаней.
- Как мне ни жаль огорчать вас, капитан, но… Лукреция Будеску не вернулась из церкви. Пять минут назад я опять звонил ее хозяевам - она еще не возвращалась. Поскольку дело требует, чтобы мы покончили хотя бы с ее показаниями, я стал ее разыскивать. Я съездил в церковь, которую она обычно посещает, говорил со священником. Он хорошо знает Лукрецию Будеску и видел ее молящейся в церкви около четырех часов дня… Но с тех пор…
В памяти у меня вновь всплывает диагноз, поставленный Петронелой Ставру своей "сопернице"… Но если даже он верен, куда могла исчезнуть Лукреция Будеску?!
- Что будем делать? - спрашивает прокурор неизвестно кого.
- А что нам остается делать? Набраться терпения и ждать, пока она объявится.
- А протокол?! - настаивает Бериндей. Беспокойство прокурора нетрудно понять. На данном этапе это дело числится столько же за прокуратурой, сколько и за нами. Лишь в случае, если бы был составлен с соблюдением всех формальностей протокол - а без подписи Лукреции Будеску под своими показаниями это невозможно, - лишь в этом случае дело автоматически перешло бы в производство угрозыска.
- Надо ждать! - повторяю я.
- Где ее черти носят?!
Этот вопрос Поварэ адресует, по всему видать, персонально мне. Я мог бы ему ответить шуткой, но сейчас ни-кому из нас не до шуток. И тут мне приходит внезапно неожиданная мысль: если Петронела Ставру права насчет психической неуравновешенности Лукреции Будеску, стало быть, старую деву надо искать у смертного одра Кристиана Лукача. Я делюсь этой идеей с остальными.
- Я думаю, что из церкви она пошла в морг или же в кладбищенскую часовню, если старик Паскару успел перевезти туда тело покойного.
Я опасался, что в ответ увижу на лицах моих товарищей ироническую усмешку. Но этого не случилось.
- Послушаемте-ка, что хочет нам сообщить Григораш. Тот сидит, свесив ноги, на столе Поварэ, устало глядя в пол.
- Можно считать точно установленным, что шприц, найденный на крыше мансарды, в тот, которым был сделан укол морфия Кристиану Лукачу, - один и тот же. Химический анализ подтвердил наличие в шприце следов морфия… Бот и все.
Я вскакиваю со стула в полном разочаровании:
- Как то есть все?!
Григораш усмехается из-под усов, и в его усмешке я угадываю еще какой-то сюрприз:
- Не все, так не все… будь по-твоему. Так вот, на металлической коробке, в которой был найден шприц, обнаружены легко опознаваемые отпечатки пальцев. Дактилоскопическая экспертиза установила, что эти отпечатки принадлежат… Кристиану Лукачу.
Услышь я это не из уст Григораша, а от кого бы то ни было другого, я бы решил, что это шутка.
- Да, но в таком случае… - Я так огорошен этим оборотом дела, что не в состоянии додумать до конца собственную мысль. Но Григораш понимает, что я имею в виду, и утвердительно кивает мне головой: "Вот именно!"
- Таким образом, мы опять имеем дело с самоубийством!.. - горестно договаривает за меня Бериндей, не пытаясь даже скрыть своего огорчения.
Господи, опять все пошло вкривь и вкось! Пока мы имеем лишь одну более или менее определенную формулировку: двузначный случай! Запутанное дело, как уточнил свое заключение медэксперт Хория Патрике. Стало быть, рано я радовался, решив, что отмел эту формулировку, предложив свою: несчастный случай вследствие неосторожности или халатности, приведшей к смертельному исходу. Меня вдруг охватывает бешеный гнев против Патрике, будто именно из-за него мы вновь и вновь спотыкаемся то об один, то о другой из этих двух вариантов: самоубийство или убийство…
- Выходит, он сам с собой покончил, я имею в виду по собственному желанию… - мямлит огорченный прокурор.
В разговор вмешивается Поварэ, который до сих пор хранил молчание, что в принципе ему совершенно не свойственно:
- Казалось бы! Но позвольте обратить наше внимание на одно весьма, я бы сказал, сбивающее с толку обстоятельство…
- Одно!.. - бормочу я с горькой усмешкой.
Но Поварл настаивает на том, чтобы ознакомить нас со своим странным обстоятельством.
- Мы предположили, что Лукач прибегнул к уколу, поскольку у него был приступ почечной колики… Но если это так, то зачем ему себя убивать?.. Если же он хотел не избавиться от боли, а покончить с собою, зачем ему надо было выбрасывать за окно шприц?..
Замечание моего сотоварища не лишено логики, но, к сожалению, лишь подкрепляет точку зрения доктора Патрике.
Прокурор ищет ответа на свой собственный вопрос:
- Кристиан Лукач находился под воздействием наркотика. Возможно ли теперь воспроизвести все, что творилось в его вышедшем из-под контроля сознании?!
Та-ак… И Бериндей прав! Все правы! Но более всех прав опять же судмедэксперт: дело запутанное. С трудом подавив в себе яростное желание прибегнуть к непарламентским выражениям, вопрошаю почти на грани отчаяния:
- Тут возникают по крайней мере три вопроса: кому было необходимо выкрасть выброшенный на крышу шприц? Зачем это ему было необходимо? Кто мог знать, что самоубийца выбросил его именно туда?
Прокурор дополняет меня:
- К тому же может быть, что никто и не пытался выкрасть шприц, а просто хотел удостовериться, обнаружили ли мы его.
- В любом случае одно несомненно: тот, кто проник в опечатанную квартиру Кристиана Лукача, находился в его мансарде и во время самоубийства и собственными глазами видел, как самоубийца выбросил коробку со шприцем на крышу…
- Стоп! - перебивает наши размышления Григораш. - Должен довести до вашего сведения еще один вывод экспертизы. Вы слишком увлеклись, иначе бы непременно сами догадались задать мне этот вопрос… Вы забыли об отпечатках пальцев на самой ампуле из-под морфия.
Я делаю суровое лицо, словно мне нанесено личное оскорбление:
- Вы нам представили неполный отчет об экспертизе?!
Даже не обратив внимания на мое негодование, Григораш продолжает:
- Вы забыли об ампуле и об отпечатках пальцев, обнаруженных на ней. Вы забыли спросить у меня, отличаются ли отпечатки на коробке от отпечатков на ампуле. Так вот, довожу до вашего сведения: между ними нет ничего общего.
Тут я уж и вовсе теряю над собою власть:
- Ну удружил, Григораш, спасибо!.. Как будто все, чем мы занимаемся, и так не преследует единственную цель - доказать, что доктор Патрике прав, нацепив свой ярлык на труп Кристиана Лукача!
- А я и заслужил твою благодарность, - перебивает меня Григораш, - не я бы, так вы и не заметили бы сгоряча, что в своих рассуждениях опускаете важнейшие стороны вопроса… Тебе не терпится все решить, все разгадать одним махом. Ну так вот, отпечатки на ампуле доказывают неопровержимый факт: кроме Кристиана Лукача, в мансарде находился еще кто-то. К тому же вспомните - доктор Патрике установил, что Лукач не мог сам себе сделать укол в то место, куда он был сделан!
Все молчат. Это молчание длится так долго, что уже напоминает торжественно-траурную минуту молчания. В голове у меня все перепуталось, но не настолько, чтобы я уж и вовсе потерял нить расследования:
- Значит, у Кристиана Лукача был помощник, ставший затем свидетелем самоубийства? Самоубийство на виду у зрителей?!
Перед моим мысленным взором возникают двое: Петронела Ставру и Лукреция Будеску. Кто же из них двоих участвовал в том, что произошло в мансарде? И я пересказываю коротко мой визит к бывшей возлюбленной Кристиана Лукача.
- Как, у нее пропал из сумки шприц?! - кричит пораженный этой новостью прокурор.
- Я ее пригласил на сегодня сюда, чтобы предъявить ей для опознания коробку, найденную на крыше.
- Тогда все ясно! - заключает Поварэ. - Вот вам и "зритель", которого мы искали!
- Даже в том случае, если Петронела Ставру и опознает свой шприц, это ни в коей мере не прояснит, почему на коробке обнаружены отпечатки пальцев Кристиана Лукача, - с обычной своей сдержанностью охлаждает наш пыл Григораш.
Бериндей тоже считает своим долгом поделиться собственным предположением:
- Может быть, Кристиан Лукач просто одолжил у нее шприц, а потом, узнав обо всем, что произошло, девушка перепугалась и стала отрицать правду, придумав, что шприц просто исчез из ее сумки?
Звонит телефон. Хоть Поварэ и сидит рядом с аппаратом, он пододвигает его мне. И как в воду глядит: это, естественно, звонит моя невеста, обожаемая моя Лили.
- Ты очень занят? - спрашивает она меня сладчайшим голоском. - Я зайду за тобой, ладно?
Только этого мне не хватает! Я режу ей правду-матку в глаза:
- Нет, дорогая. Знала бы ты, сколько тут всякого свалилось на мою голову! - Я тоже выбираю подходящий к случаю голос: он как бы взывает о жалости и сострадании.
Но Лили давно уже изучила все мои ухищрения, ее не проведешь. Она делает вид, что и не слышала моих слов, и продолжает голосом, еще более медоточивым:
- Милый, ты ведь не обидишься, если я пойду с Жоржем в "Савой", там сегодня выступает Пую Кэлинеску?
Жорж - это ее бывший соученик, они вместе кончали музыкальную школу и волею случая оба стали продавцами в магазине "Романс". С некоторых пор он стал проявлять слишком откровенное внимание к моей невесте. К тому же он парень видный, а стало быть, вдвойне опасный. Вот почему я отвечаю без колебаний:
- Обижусь!
- Вот это-то мне и хотелось уточнить, милый: обидишься ты или нет. Стало быть, мы пошли в "Савой"! - И тут же вешает трубку.
Думаю, что улыбка, за которой я пытаюсь скрыть свое поражение, получилась несколько кривоватой, да и все мои друзья не так глупы, чтобы не понять, что со мной стряслось что-то малоприятное.
- Вернемся к нашим баранам, - беру я себя в руки. - У нас еще целая ночь впереди. Нам ничего не остается, как ждать возвращения домой Лукреции Будеску. Что же касается Петронелы Ставру, - я смотрю на часы, - то уверен, что моя беседа с нею многое прояснит.
- Если она того захочет! - безо всяких к тому оснований сомневается Повара.
- Я считал тебя до сих пор оптимистом, капитан!
- Согласен. Я мог бы сострить и удачнее. Но что поделаешь, ничего лучшего мне не пришло на ум.
- Я тоже не больно-то оптимистично смотрю на эту вашу беседу, - неожиданно разделяет прокурор скепсис моего коллеги. - Кстати, я не вполне уверен и в том, что Лукреция Будеску вообще вернется домой.
Вмешивается в разговор Григораш:
- По-моему, у нас нет особых причин быть пессимистами. Кроме всего прочего, появилась очень важная улика - я имею в виду отпечатки на ампуле, я уверен, что они нас выведут на верный путь. Вот увидите. Это как раз и есть та самая печка, от которой нам надо танцевать.
Я благодарю взглядом Григораша за поддержку и, даже не отвечая на замечания Поварэ и прокурора, уточняю свою точку зрения:
- Если Лукреция Будеску не вернется домой до полуночи, нам придется, товарищ прокурор, произвести обыск в ее комнате.
Прокурор разводит руками без всякого энтузиазма:
- Это будет не первая и не последняя бессонная ночь в моей жизни…
Мы договариваемся о прочих технических деталях. Я прошу прокурора не уходить: я хочу, чтобы он присутствовал при моем разговоре с Петронелой Ставру. Но он отказывается.
- Очень сожалею, но я вам в этом не помощник… Меня в прокуратуре дожидаются дела не менее срочные. Если вы с ней закончите до девяти, позвоните мне, сообщите о результатах. А потом, как мы и договорились, я буду ждать ваших звонков дома.
Бериндей мило улыбается, неумело козыряет по-военному и покидает нас. Григораш собирается последовать его примеру, но я прошу его задержаться.
- Уж больно запутанное это дело! - пытаюсь я вызвать в нем сочувствие.
Григораш этого не оспаривает:
- Был бы рад не согласиться с тобой, но дело действительно путаное…
Я знаю, что ничем он мне сейчас не поможет, но меня просто успокаивает один звук его мягкого, ровного голоса.
- Тебе приходилось когда-нибудь сталкиваться с чем-нибудь подобным?
- Нет, пожалуй. В нашей практике не то чтобы не часто, а просто-таки крайне редко попадаются случаи, в которых морфий или какой-нибудь другой наркотик играл бы решающую роль в ходе следствия.
- Ты-то сам к чему больше склоняешься - к самоубийству или к убийству?
Григораш смеется, хорошее настроение и спокойствие не покидают его ни при каких обстоятельствах.
- Мы не на скачках, чтобы гадать, на которую из лошадей поставить. Оба варианта в равной мере противоречивы.
Больше он ничего не говорит. Я убежден, что он молчит главным образом из этических соображений. Ждет, чтобы я выложил сам все, что у меня на душе. Повара нас слушает внимательно и почтительно, не высказывая своей точки зрения.
Я и выкладываю все без стеснения:
- Пока не было ясности с отпечатками на коробке из-под шприца, я склонялся к варианту "убийство". Теперь я вынужден вернуться к первоначальному варианту - "самоубийство". Ладно! Предположим, что так оно и есть! Ты можешь себе представить кого-нибудь, кто бы помог самоубийце сунуть голову в петлю?!
- Я считаю, можно! - неожиданно прерывает свое молчание Поварэ.
Не только я, но и бесстрастный Григораш разевает рот от изумления.
- Ты что?!
- Я имею в виду Лукрецию Будеску, - завершает свою мысль Поварэ.
Поначалу его предположение кажется мне попросту нелепым, но потом я невольно отмечаю возможную связь между моим вопросом и нервным расстройством Лукреции Будеску. Пожалуй, Поварэ прав: только психически ненормальный человек может помогать другому покончить с собой… И эти обмороки Лукреции… Чтобы ухватиться за эту ниточку, надо обсудить еще одно обстоятельство:
- Ты можешь представить себе конкретно то, что произошло тогда на чердаке?
Я ставлю Поварэ в нелегкое положение. Ему на помощь приходит Григораш:
- Я могу себе вообразить эту картину… Хотя воображение скорее относится к беллетристике, нежели к криминалистике… Представим себе, что, после того как он расстался со своей девушкой, Кристиана Лукача стала преследовать мысль о самоубийстве и о том, каким способом это сделать. Не исключено, что он рассуждал примерно так же, как и мы. Однако здравый смысл, назовем это так, заставил его в конце концов отказаться от мысли о самоубийстве. Но тут как раз у него случается приступ, он делает себе, вернее, кто-то ему делает, укол морфия, наркотик подавляет в нем сознание, вновь возникает роковая мысль о самоубийстве, а воля к сопротивлению сведена на нет… и он приводит свою мысль в исполнение.
- Извини меня, Григораш, - прерываю я его, находясь под сильным впечатлением рождающегося у меня на глазах "сценария" самоубийства, - но какова же, в таком случае, роль Лукреции Будеску во всей этой истории?
- Ты спросил, можно ли себе представить то, что произошло на чердаке. Я попытался доказать, что воображение способно заполнить любое белое пятно в наших знаниях.
Словно сговорившись с Григорашем настаивать на одном и том же варианте, Поварэ дополняет воображаемую картину:
- Лукреция Будеску сделала ему укол, после чего, одержимая своей болезненной любовью к нему, подчинилась всем его приказаниям… Именно так я представляю себе ее соучастие в самоубийстве Кристиана Лукача.
Я сам начал эту дискуссию, а теперь она прямо-таки выводит меня из себя. Пытаясь отмести фантазии моих сотрудников, решительно возражаю:
- Вы упустили из виду, что Лукреция Будеску сама была жертвой чьего-то нападения и что именно благодаря этому обстоятельству мы и обнаружили шприц!
- Ну и что? - не сдается Поварэ. - Ничего нет проще, чем симулировать такое нападение… А вот с какой целью, это нам еще предстоит выяснить. Кстати, само ее сегодняшнее исчезновение говорит о том, что она чего-то опасается.
- Да нет… - возражаю я без особой уверенности, - она женщина простодушная…
- Но психически ненормальная, - выкладывает Поварэ трудно опровержимый аргумент. - А психопаты, как известно, обладают болезненно развитым воображением.
Я не могу удержаться, чтобы не поймать его на логическом противоречии:
- В таком случае ты тоже психопат, вообразив себе все это!.. - Но тут же беру себя в руки и возвращаюсь к сути наших размышлений: - Мы так говорим о состоянии здоровья Лукреции Будеску, словно изучили ее историю болезни!
Поварэ и тут не сдается:
- А она наверняка существует, просто у нас пока руки до нее не дошли!
Григораш, понимая мое возбуждение, возвращает нас к тому, с чего мы начали наш разговор:
- Мы попробовали представить себе, как произошел сам факт самоубийства. Нетрудно вообразить, и каково могло быть участие в нем Лукреции Будеску. Нам ничего не остается, как взять у нее отпечатки пальцев и сличить их с отпечатками на ампуле.
- Вот наконец-то мало-мальски разумное предложение! - радуюсь я.
- Погоди-ка, мой милый! - останавливает меня Григораш. - Из всего этого мы можем сделать столь же обоснованный вывод о предумышленном убийстве.
- Тоже верно, - теряю я снова надежду.
- Вот именно! И надо отдать должное профессиональному чутью доктора, потому что без него мы бы не заметили именно двойственности этого дела, остановились бы раз и навсегда на самоубийстве, и предполагаемый преступник всех нас обвел бы вокруг пальца.
- Ты сам все же склоняешься больше к варианту убийства, чем самоубийства, - почему-то с укором намечает Поварэ.