- Заметьте, я был ему не только учитель, но и друг, старший товарищ. А то, что отец лишил его наследства, известно всему институту. Как это ни странно покажется вам - как и мне это показалось поначалу странным, - лишение наследства ничуть не огорчило Лукача… Меня самого это заинтриговало, и я его спросил с глазу на глаз, отчего отец поступил с ним таким образом. Он не ответил мне на вопрос, но уверил, что решение отца ничуть его не огорчило, что никогда он не ставил свое будущее в зависимость от отцовского наследства, а рассчитывал лишь на собственные силы. Я всегда знал, что он не лицемер, но тут я заподозрил его в лицемерии. И ошибся. Кристиан Лукач был человеком глубоко честным, прежде всего перед самим собой, у него была щедрая и бескорыстная душа. Он твердо верил в свой талант и в то, что он не зароет его в землю. Вот почему я и отказываюсь верить, что он сам себя убил, что он вообще мертв! Мне все кажется, что вот сейчас откроется дверь и Кристи войдет сюда улыбаясь, как всегда, и объявит нам, что все это было всего-навсего веселым розыгрышем…
Мы оба молчим. Он положил руки с длинными красивыми пальцами на подлокотники кресла и смотрит на меня полными боли глазами.
- А может быть, - говорю я, - его оскорбило, что наследником всего имущества станет его двоюродный брат?
- Вы видели этого братца? - отвечает он мне вопросом на вопрос. - Нет? Стоило бы познакомиться… Однажды Кристиан меня с ним познакомил, уж не помню по какому случаю… Нет, Кристиан Лукач не был огорчен этим обстоятельством, он был убежден, что все произведения искусства - а отец его был чем-то вроде коллекционера, провинциального разумеется, - что вся коллекция рано или поздно станет достоянием государства.
Остальное же - дом, деньги - его и вовсе не интересовало.
Братеш протягивает мне пачку "Кента". Я беру из нее сигарету, он наклоняется ко мне и дает прикурить от пламени зажигалки. Закуривает и сам. Встает с кресла, делает несколько шагов по комнате. И опять я не могу не отметить его изящества, его спортивной моложавости.
- Как у всякого молодого человека его возраста, у него был роман, - продолжает Братеш, вновь опускаясь в кресло и закидывая привычным жестом ногу за ногу.
- Я слышал об этом, - киваю я ему, - и его дядя мне рассказывал, хоть он и не многое знает по этому поводу.
- Когда она рассталась с ним, Кристиан очень страдал - девушка влюбилась в женатого человека, который тоже полюбил ее до сумасшествия… оставил свою семью и собирается на ней жениться… Я много говорил с Кристианом об этом и с радостью убедился, что его душевная рала затягивается довольно-таки быстро…
Выходит дело, причины, которые могли бы привести Кристиана Лукача к самоубийству, понемногу сводятся к нулю. Таким образом, следствие все более приближает нас к версии об убийстве, о несчастном случае… или же об убийстве невольном, из неосторожности…
Я спрашиваю Братеша:
- У него были хорошие отношения с сокурсниками?
- Не понимаю… Что именно вас интересует? Он пользовался всеобщей любовью и уважением. И знаете отчего? По одной-единственной причине: он был во всем и всегда совершенно бескорыстен… никогда ничего не делал такого, что могло бы нанести кому-нибудь обиду или вред. Когда он зарабатывал какие-нибудь деньги, то обязательно делился со всеми остальными или же на худой случай приглашал всю группу в ресторан.
Я смотрю на часы - мне не хочется, чтобы мой визит помешал Братешу принять своих гостей. Пора заканчивать беседу. Я пока не знаю, помогла ли она расследованию и поможет ли в дальнейшем. Я поднимаюсь и благодарю художника. Задержав мою руку в своей, профессор делится со мною мыслью, которая, видно, не дает ему покоя:
- И все же мне кажется, что вы что-то все-таки подозреваете…
- Почему вы так решили? - улыбаюсь я ему, уходя от ответа.
- Обычно самоубийствами занимается прокуратура, а не уголовный розыск.
Мне по душе люди, наделенные наблюдательностью и способностью делать соответствующие выводы из своих наблюдений, В этом Братешу никак не откажешь, он сразу отметил, что следствие ведут органы внутренних дел. Но едва ли стоит пытаться популярно ему растолковывать, что этот случай для нас - "палка о двух концах". И все же мне надо как-то объяснить ему мое участие в этом деле:
- Не говоря уже о том, что этот случай меня заинтересовал лично прежде всего с социологической точки зрения, есть тому еще две причины. Во-первых, по словам некоей домработницы…
- Лукреции? - перебивает меня художник. - Лукреция Борджяа, как называл ее Кристиан.
- Вы ее знаете?
- Еще бы! Ведь я не раз бывал в гостях на чердаке… Старая дева… со всеми вытекающими из этого обстоятельства печальными последствиями.
- Она сообщила следствию, что из мансарды исчез магнитофон и фотография девушки Кристиана… Ну а если что-нибудь исчезает с места происшествия - это уже забота милиции, угрозыска. Позвольте вас поблагодарить… Что же до похорон Кристиана Лукача, то вас наверняка поставит о них в известность Милуцэ Паскару, дядя покойного вашего студента.
Мы останавливаемся в дверях. Лицо художника вновь становится печальным. Пожимая мне руку, он горестно вздыхает:
- Это такое несчастье для всего института…
9
На улице стало еще холодней. А я и сегодня как на грех в одном пиджаке. Выйдя из института, я тороплюсь на Пьяца Палатулуй - я здорово проголодался, а там на уголке - "Экспресс", в котором обычно нет очереди.
Я заказываю себе порцию сосисок с горошком, бутылку "пепси" и поглощаю все это с неправдоподобной быстротой. В закусочной я малость обогрелся, и, когда вышел снова наружу, ветер показался мне еще более пронизывающим. Ускоряю шаг. Проходя мимо магазина "Адам", замечаю в витрине манекен, наряженный по последней моде. Невольно он напоминает мне художника Валериана Братеша.
"Вот бы его выставить в витрине, - несказанно радуюсь я своей-остроумной идее, - то-то бы народу набежало поглазеть!"
Идя по улице Каля Викторией, я круто изменяю свою точку зрения на этот предмет: "Можно ли так насмехаться над известной всему театральному миру личностью, над знаменитым художником?"
Итак, подытоживаю все услышанное от Братеша: лишение наследства ничуть не огорчило Кристиана Лукача, так же как не очень его опечалил и разрыв с Петронелой… Девушка бросила его ради женатого мужчины, который в свою очередь бросил ради нее свою семью. Таким образом, судя по всему, у Кристиана Лукача не было никаких поводов наложить на себя руки… Отсюда сам собою напрашивается вывод: он был убит. Но кто и с какой целью его убил?! Я пытаюсь хотя бы на время выбросить эту загадку из головы. Но она не дает мне покоя. Она отодвигает в тень все прочие варианты, черт ее подери!
Но, перебирая в памяти все то, о чем я говорил с преподавателем Кристиана Лукача, я отмечаю про себя, что очень уж легко мы пренебрегли одной, может статься, весьма немаловажной деталью. Творческая практика Лукача за рубежом… и в уме у меня уже начала вырисовываться, неясная, правда, пока, связь между этой поездкой за границу и ампулой с морфием… Но я отбрасываю эту мысль до поры до времени. Незачем возводить еще одно лишнее препятствие на пути к истине.
Несмотря на осеннее ненастье и пронизывающий ветер, Каля Викторией оживленна. Я как раз прохожу мимо магазина "Романс". Сейчас время обеденного перерыва, а Лили обедает обычно дома. Должен заметить, что будущая моя теща замечательно готовит.
"Щедрое сердце", - вспоминается мне сказанное Братешем об его ученике. Все, что я узнал о Лукаче, рисует его портрет одними идиллическими красками, не живое лицо получается, а что-то вроде лика праведника… Неужто у него так-таки не было ни единого недостатка?!
Что же до меня, то я вопреки этим радужным цветам, в которых описывают Лукача все без исключения, могу себе его представить только таким, каким увидел вчера на чердаке. Я и сам бы хотел стереть из памяти эту ужасную картину, забыть ее. Но она засела во мне, как старый ржавый гвоздь.
В конторе Поварэ встречает меня с такой радостью, будто я воротился из кругосветного путешествия.
- Я тебя ждал! У меня для тебя новости!..
Но я так вяло реагирую на это сообщение, что ставлю в тупик моего боевого соратника. Он старался, заполучил для меня важные новости, а я и ухом не повел!.. Я сажусь за свой стол, закуриваю, глубоко затягиваюсь дымом. Очень возможно, что у меня вид человека, снедаемого смертной тоской. Поварэ не выдерживает:
- Что с тобой? Ты неважно себя чувствуешь? Лучше уж мне ему не отвечать, иначе я не удержусь и выскажу все, что камнем лежит у меня на душе, и в первую очередь неодолимое желание пойти к полковнику и заявить по всей форме, что я отказываюсь от этого проклятого дела, даже вполне трезво отдавая себе отчет, что этот демарш увенчается диким скандалом на все управление.
- Ты что-то говорил о каких-то новостях… - вспоминаю я как бы с усилием. - Валяй. Что же до моего здоровья, то я никогда еще не чувствовал себя так замечательно!
- А мне показалось, что… Как ты меня и просил, я зашел в отдел борьбы со спекуляцией. У них действительно в производстве дело, по которому проходит некий Франчиск Мэгуряну… Может быть, тебя это уже не интересует?
Поварэ - образец методичности и исполнительности, у него каждая минута на счету. А как это важно в нашем деле - и говорить нечего. Ему надо точно знать, интересует меня эта проблема или не интересует, чтобы зря не точить лясы.
- Еще бы! Что ты узнал?
- Что к этому делу имеет отношение не Милуцэ Паскару, а его сын - Тудорел Паскару. Что тебя еще интересует?
Я наблюдаю за ним краем глаза сквозь табачный дым. Хорош гусь! Он что, по моему лицу не видит, что я сгораю от нетерпения?!
- Валяй дальше! - тороплю я его.
- Речь идет о группе фарцовщиков. Спекуляция иностранной валютой.
- Доллары? Марки?
- Вот, вот! Они орудуют у центральных гостиниц - "Интерконтиненталь", "Лидо"… Нащупаны их связи с контрабандистами по ту сторону границы.
- В чем именно замешан Тудорел Паскару?
- Пока не выяснено. Против него нет до сих пор улик. Потому-то он пока и на свободе.
- А в чем подозревается?
- В чем? В том, что именно он у них самый главный!
- Брось!.. И ничего конкретного против него не обнаружено?! - выхожу я из себя, будто только это обстоятельство и мешает мне распутать все узелки в деле о самоубийстве на улице Икоаней. - Что значит нет улик?!
Но мое возмущение не находит отклика у Поварэ. Он тут же ставит меня па место, напомнив о нашем с ним телефонном разговоре:
- Ты о чем меня просил? Чтобы я узнал, не занимаются ли в соседнем отделе делом какого-то Франчиска Мэгуряну и не замешан ли в нем твой Милуцэ Паскару. У меня и своих забот по горло!
Только не хватает, чтобы я сгоряча еще и с лучшим другом поссорился. Едва я собрался с духом, чтобы извиниться перед ним, как звонок телефона пресек мои благородные побуждения.
- Капитан Роман? - слышу я голос в трубке.
Сразу узнаю в нем металлические нотки, характерные для прокурора Бериндея.
- Именно с ним вы имеете честь беседовать! - внезапно улучшается мое настроение.
- Как хорошо, что я вас застал на месте! - В голосе его звенит неподдельное счастье. - Слушайте, капитан, спускайтесь вниз, я сейчас заеду за вами на машине.
- Сбавьте темп, старина, у меня и так голова кругом идет.
- Мне только что позвонили с улицы Икоаней и сообщили, что печать с двери квартиры Лукача сорвана и в помещение кто-то входил! Вы слышите меня?
Слышать-то я его слышу, но эта новость никак не укладывается у меня в голове. Я гляжу на Поварэ, и только слепой не прочел бы в моих глазах смятения: вот они, настоящие-то события, начинаются!
- Вы что, онемели, капитан? Что с вами? - выводит меня из шока голос прокурора.
- Все понял. Спускаюсь!
- Через десять минут я у вас, - заключаем прокурор и кладет трубку.
Частые гудочки - "занято, занято, занято…". Я сообщаю Поварэ свежую новость.
- Я тебе говорил, что это совсем не простой случай! - делает свое очередное открытие Поварэ.
- Я пошел… Вот еще о чем я тебя попрошу…
- Не стесняйся, - великодушничает Поварэ.
- Пока я буду в бегах, загляни опять в отдел борьбы со спекуляцией и узнай поподробнее все, что у них есть насчет Тудорела Паскару и особенно насчет его отца, Милуцэ: зачем они его вызывали? Чего от него добивались?.. Ясно?
Последний вопрос совершенно излишен, поскольку на всем белом свете нет такой проблемы, которая не была бы ясна как день для капитана Поварэ. Я пожимаю ему руку и выбегаю стремглав из кабинета.
Мне не пришлось долго ждать прокурора Бериндея. Я еще издали увидел, как его серый "трабант" едва тащится вдоль улицы Доброджяну-Геря. Я пошел ему па-встречу. Он увидел меня, притормозил, распахнул дверь.
- Битте! - торжественно приглашает он меня.
- К черту церемонии! - захлопываю я в сердцах дверку. - Лучше расскажите, что там стряслось!
Но он помалкивает - движение на этом перекрестке большое, того гляди, кто-то в тебя врежется. Лишь прорвавшись сквозь пробку, он сообщает мне:
- Ничего особенного произойти и не могло, капитан. Что-то около четырнадцати часов Лукреция Будеску, с которой приключился еще один обморок, очнувшись, вспомнила о нас с вами и, подумав, что мы все еще в мансарде, поднялась наверх. Дверь была полуоткрыта, она вошла… и тут кто-то, подкравшись к ней сзади, ударил ее чем-то по голове, и она опять потеряла сознание… Придя в себя, она кинулась к соседям, они позвонили в милицию, а те - мне. Вот и все. Или вам этого мало?
Я слушаю его со все возрастающим возбуждением, что вообще-то мне несвойственно. Обычно я сохраняю спокойствие в любых обстоятельствах, я воспитал в себе эту способность еще со времен учебы в офицерском училище. А уж потом, вместе с приобретением опыта, я выработал в себе ту степень уравновешенности и беспристрастности, без которых не обойтись следственному работнику и которые определяют самую суть его работы. Но сейчас испытываемое мной внутреннее напряжение говорило о том, что моя хваленая уравновешенность дала трещину.
Пока прокурор Бериндей рассказывал о случившемся, я вспоминал о шагах, которые слышал за дверью мансарды, и о том, как я кинулся на лестницу. Но тогда моя подозрительность казалась ни на чем не основанной, я сам был готов посмеяться над ней. Теперь же этот факт представляется мне совсем в другом свете. Теперь-то я убежден, что кто-то пытался вчера проникнуть в мансарду, а услышав голоса, кинулся бежать, лишь чудом уйдя от меня.
- Что означает ваше молчание? - нетерпеливо перебивает мои мысли прокурор.
Однако мне необходимо восстановить в памяти все подробности того, что произошло вчера: как я выскочил из мансарды и помчался вниз по лестнице - но за кем?! - как…
- Я бы догнал его, если бы он не спрятался, судя по всему, в уборной на лестничной клетке! - вдруг осеняет меня догадка.
- Вы продолжаете думать, что вчера кто-то был за дверью?
Бериндей отнюдь не легковерен, я это за ним знаю.
- Вероятно, это как раз и была первая попытка проникнуть в мансарду. Может быть, это сделал тот же тип, который проник туда сегодня…
Мы уже свернули на улицу Икоаней. Прокурор ведет машину с осторожностью всякого автовладельца-новичка.
- Я не спорю с вами, капитан. В конце концов, гипотезы можно строить и исходя из одних догадок. И все же, что вас побуждает думать, что в обоих случаях это был один и тот же тип? То есть мужчина? А почему бы этому типу не быть женщиной, а?
- Только мужчина способен нанести удар с такой силой, чтобы его жертва потеряла мгновенно сознание. Только мужчина мог бы так быстро сбежать по лестнице и к тому же на бегу найти единственный выход из положения. Женщины в подобных случаях теряются и сразу же выдают себя с головой.
После недолгого раздумья прокурор пожимает плечами:
- Что до меня, капитан, то, я полагаю, закон обязывает нас исходить только из доказательств, а не из гипотез. Дело Кристиана Лукача перешло в компетенцию угрозыска, но, когда оно вернется к нам в прокуратуру, я буду судить о нем, опять же опираясь на одни доказательства.
- Не торопитесь, еще не совершены все формальности по передаче дела из прокуратуры к нам.
Он тормозит у подъезда. Выходя из машины, мы прерываем нашу дискуссию. Во второй раз за сегодняшний день мы входим в этот дом. Лукреция Будеску, побледневшая, осунувшаяся, ждет нас с нетерпением. Даже накраситься позабыла. На ней другое платье, черное: траур. Она не одна, с ней кто-то из соседей. Увидев нас, сосед тут же предупредительно уходит.
Мы вновь поднимаемся по лестнице. Когда мы добираемся до самого верха, я прошу прокурора подождать, не сразу входить внутрь. Мы останавливаемся на пороге, исследуем дверь: она полуоткрыта, печать с нее сорвана. В замочной скважине ключ отсутствует. Я прошу Лукрецию Будеску рассказать нам все по порядку.
- Вы хотели поглядеть, не ушли ли мы отсюда? - пытаюсь я помочь ей собраться с мыслями.
- Да… - бормочет она.
- Зачем?.. Не торопитесь, давайте вспомним все с самого начала.
- Господи боже мой, куда же мне торопиться-то?! - Дрожащий голос выдает ее душевное смятение. - Я хотела вам еще кое-что сказать. Я вспомнила, что дней пять-шесть назад, дело шло к вечеру, я услышала, как Кристинел кричит… Он ругался с каким-то мужчиной. Я никогда не слыхала, чтобы он так кричал, вот я в испугалась. И тот, второй, тоже орал во всю глотку. Я хотела было постучаться в дверь и сказать Кристинелу, что их крик слышен на весь дом. Но в это самое время господин Цугуй послал меня по каким-то делам, ну я и пошла. А потом, когда я вернулась, Кристинела уже не было дома.
- Вы запомнили хотя бы что-нибудь из того, что они кричали?
Прокурор нервничает: разве, стоя в дверях, снимают свидетельские показания?! Но дело поручено мне, и - памятуя о той же прокуратуре, кстати, которая потребует от меня одни точные доказательства, - я обязан искать улики и эти самые доказательства где и когда угодно. Вот я их и ищу на пороге комнаты Кристинела Лукача. Если кого мне и жаль, то это Лукрецию Будеску - ей, бедняжке, достается пока что больше всех.
- Кое-что я расслышала, - пытается она мне помочь. - Только запамятовала… Они ссорились из-за каких-то денег, наследства какого-то…
- Может быть, он ссорился со своим двоюродным братом?
- Не знаю, - разводит она беспомощно руками, - больше я ничего не знаю…
- И на том спасибо, - успокаиваю я ее. - Ну а сегодня как было дело? Дверь была открытой, когда вы поднялись сюда?
- Но совсем…
- Вот так?
Женщина волнуется, она искренно хочет дать ясный и правдивый ответ:
- Да нет… чуть побольше.
- Ключ был в замке?
- В замке, - уверенно подтверждает она. - А теперь его нету! - вдруг замечает она с ужасом отсутствие ключа.
- И что вы сделали потом?
- Я постучалась, только никто не отозвался. Я в подумала, что вы меня не слышите, и решила войти.
Мы переступаем порог мансарды. Тот, кто был тут до нас, забыл погасить свет.
- Ну вошли, - подбадриваю я ее, - и где вы остановились?
Лукреция Будеску оглядывается растерянно вокруг, как бы ища точку опоры.
- Я ступила шага два или три и остановилась…
- Остановились. Отчего?