- Он же был просто милый старичок, - повторял Крамнэгел как молитву, то и дело спрашивая, осталась ли у Джока семья. Когда сказали, что, насколько известно полиции, семьи у Джока не было, Крамнэгел стал благодарить за это господа бога. Глубина скорби Крамнэгела смутила его стражников, которые обращались с ним скорее как с достойным военнопленным, чем с арестованным преступником. Неожиданное сочувствие к жертве, вызванное лишь тем, что жертва скончалась, возбудило в них изрядное недоумение, поскольку до сих пор оправданием поступка Крамнэгела служило то, что закоренелый и злобный агитатор-коммунист оскорбил Соединенные Штаты и лез из кожи вон, чтобы спровоцировать обычно уравновешенного американца, начальника полиции, и заставить его совершить преступление.
К концу дня Крамнэгел постепенно взял себя в руки. Улучшению его настроения во многом способствовал визит Эди, хотя она и явилась в сопровождении нелюбимого им майора Батта О'Фехи, который смачно жевал резинку во время пылких родственных объятий.
- Пойди и скажи им все, как ты сказал на своем чествовании, - потребовала Эди, ударяя его кулаком в грудь.
- Обязательно. Я себя в обиду не дам. Если б только тот бедный старикашка… - Он умолк, глаза его наполнились слезами при одной только мысли о Джоке.
- Он не первый в мире покойник и не последний, - заявила Эди, которой совсем не нравилось то, как действовал на воображение супруга этот подохший шотландец.
- Во-во, - заметил О'Фехи, перекатывая жвачку в другой угол рта.
- Помнишь тот день, когда ты пришел сообщить мне про Чета… Чета… Козловски… Я тогда была замужем за ним и имела право плакать, верно?
Крамнэгел чисто по-мужски потер челюсть.
- Знаю, Эди, знаю. Просто я не спал всю ночь.
- Я понимаю. Эди все понимает. - Встав на цыпочки, она поцеловала мужа в щеку.
- Слышь, Батт, сигаретки у тебя не будет?
- Извини, друг, сигаретки нет, есть жвачка, если желаешь. С куревом я завязал: табак и парашютизм - вещи несовместимые.
- На жвачку меня что-то не тянет. Во всяком случае сейчас.
Атмосфера напоминала канун важного матча по боксу, за исключением того, что репутация и данные противника оставались факторами абсолютно неизвестными. Герой и его свита не могли даже строить догадок относительно противостоящего им бойца. Нельзя было ни посоветовать, ни поглумиться, ни посмеяться, ни порыдать. И Крамнэгел уж никак не чувствовал себя в большей безопасности от того, что Батт О'Фехи смачно жевал резинку и время от времени посматривал на часы. Надо было, чтобы с ним это случилось, сволочь он эдакая.
На следующий день произошли два события. Прежде всего Крамнэгелу предложили адвоката - Мод Эпсом, королевскую советницу юстиции. Как он сам сказал посетившей его Эди, он чуть не лопнул от злости.
- За каким чертом мне суют эту бабу? Да где это слыхано - баба-адвокат! Я этих сукиных детей насквозь вижу: хотят, чтоб я продул процесс! Ведь обвинение-то явно подстроено, чтоб их… Да я, черт возьми, абсолютно уверен, что этот вонючий комми где-то прятал револьвер - успел, наверное, сунуть его за стойку. Полицейский-то там оказался совсем зеленый, такой сопляк, что ему даже личного оружия не доверили - он вообще не догадался там и посмотреть, а теперь-то уж этот паршивый кабак обыскивать без толку… - все они заодно. Чтоб их!
- За каким дьяволом ему посылают бабу? - вскипела Эди, воображение которой уже нарисовало сцену в камере: встрепанная адвокатесса в пылких объятиях нежных лапищ ее Барта.
- Должен заметить, мисс Эпсом - одна из лучших защитниц в стране, - ответил полицейский сержант.
- Я никогда не слышал, чтобы она позволяла мужчинам какие-нибудь глупости. Поэтому, наверное, она до сих пор и не замужем, - добавил он добродушно.
Вообще-то идея пригласить для защиты Крамнэгела женщину родилась в мозгу сэра Невилла. Принимая Элбертса, личного помощника американского генерального консула, нанесшего ему визит в сопровождении Гайлза де Монтесано, сэр Невилл предельно ясно изложил свои опасения в связи с данным делом, к вящему удовлетворению своего гостя, и одновременно предложил пригласить женщину-адвоката блестящего дарования, чтобы тем самым изощренно и хитро повлиять на атмосферу этого невероятного процесса. Надо полагать, что рассказ о стрельбе и убийстве, изложенный мелодичным контральто, изрядно отдалит существо дела от реальной действительности.
И теперь Элбертс нанес визит Крамнэгелу, чтобы установить необходимый контакт с ним и попытаться убедить его в том, что приглашение женщины-адвоката было искренней попыткой помочь ему, а не грубым маневром, рассчитанным на то, чтобы подорвать силы этого Самсона в предстоящем ему бою.
К несчастью, между четой Крамнэгелов и Элбертсом лежала пропасть привычек, мнений, взглядов и вкусов еще более глубокая, чем та, что отделяла каждую из сторон от англичан, которые хотя бы пытались эту пропасть преодолеть. С первого же взгляда друг на друга соотечественники насторожились. Крамнэгел олицетворял все то, что раздражало и огорчало Элбертса в его собственной стране. Усевшись с изяществом афганской гончей на шатком стуле в маленькой комнате, предоставленной в их распоряжение руководством полицейского участка, Элбертс изучал злоумышленника из-под опущенных век.
Убогость его речи, неспособность его мозга следовать (пусть даже на почтительном расстоянии) за логическим ходом мысли, грубость черт и выражения лица, вся отвратительная вульгарность этого человека и его жены преисполнили Элбертса чувством тупой ярости. Мысль же, что этот дубина был представителем местной власти, заставляла Элбертса укрепиться во мнении, что, за исключением ряда районов Новой Англии, его Соединенные Штаты - это всего-навсего огромная недоразвитая страна.
- Я искренне убежден, что вам следовало бы всерьез подумать о том, чтобы согласиться с кандидатурой мисс Эпсом, - сказал Элбертс, настоятельно качнув головой.
- Слушайте, вы женаты? - без обиняков спросил Крамнэгел.
- Некоторым образом да, - Элбертс придал своему ответу известную весомость.
- Тогда вы должны знать, что есть вещи, которых собственной жене не расскажешь, но выложишь первому встречному. Не суйся в разговор, Эди, - бросил он жене, которая и не собиралась открывать рот.
- А вы подумайте о том впечатлении, которое произведет женщина-адвокат на суд, особенно на процессе по делу о непредумышленном убийстве с помощью огнестрельного оружия. Мне удалось узнать, что люди, ведущие ваше дело, руководствуются именно этими соображениями.
- Значит, у них головы набиты трухой, если они этим руководствуются, - прорычал Крамнэгел так, что Элбертс вздрогнул. - А кто у них здесь вместо окружного прокурора? Что он собою представляет?
- У них нет окружных прокуроров.
- Я же спросил: "Кто вместо?" Знаю, наших прокуроров у них нет, я грамотный.
- Не имею представления. Нам, видите ли, не каждый день приходится иметь дело с соотечественниками, угодившими в тюрьму за уголовное преступление.
- Ну, он-то уж точно будет мужчина, да?
- Надо полагать.
- Вот и я про то же. Так разве моей дамочке сдюжить против него в драке?
- В драке? Не понимаю, право, каким вы себе представляете английский суд.
- Но ведь наши традиции позаимствованы отсюда. Так?
- Да, - терпеливо согласился Элбертс.
- Раз мы позаимствовали свои традиции отсюда, то и у них в суде все происходит с грызней и дракой, как и у нас. А в судебной драке обо всей этой ерунде собачьей насчет того, чтоб "женщин вперед", никто и не вспоминает. Адвокат туда приходит, чтоб выиграть дело, и если он хоть чего-нибудь стоит, плевать ему, как именно он его выиграет. Слушайте, я в суде полжизни провел, я, черт побери, знаю, о чем говорю. И я вам вот что скажу, мистер: дамочке-адвокату в суде делать нечего. Ну, конечно, если она защищает какую-нибудь смазливую бабенку, которая только что пришила мужа, разоделась во все черное и жутко жалеет о том, что натворила, а сама до смерти рада, - тогда все о'кэй. Здесь я с вами согласен. Но некоторые профессии просто не для женщин. Может, епископы - это одно, а адвокаты - совсем другое. И вы, черт побери, можете сказать это кому угодно с большим приветом от начальника Крамнэгела.
Вздохнув, Элбертс поднялся со стула.
- Уверен, все будет хорошо, - сказал он, протягивая руку с улыбкой столь же великодушной, сколь и неискренней.
- Иначе и быть не должно, это я вам говорю.
- Пожалуйста, не волнуйтесь, миссис Крамнэгел.
- Мне случалось переживать и худшее, - сказала Эди.
- Вот это правильное настроение. - И, покачав головой на тонкой шее - прощальный знак вызывающей изрядные сомнения солидарности, Элбертс отправился на ретроспективную выставку Джексона Поллока в галерее Тейт.
По настоянию Крамнэгела кандидатура мисс Эпсом была отведена, и его посетил новый кандидат в защитники - Локвуд Крэмп, член парламента от избирательного округа в Северной Ирландии. Он не совсем соответствовал представлениям Крамнэгела о том, каким следовало бы быть союзнику, ибо даже внешность его никоим образом не укладывалась в рамки привычного американцу стандарта. Но при всем при этом выглядел он как человек, отобранный для защиты Крамнэгела именно за умение драться в суде и ни за что иное. Его изрядно помятое лицо, по которому, оставив глубокие следы, прокатились и война и мир, являло собой гамму разнообразнейших оттенков красного цвета, разрываемую пучками буйной верескоподобной рыжеватой растительности, украшавшей уши, ноздри и скулы. ("Хоть бы сбрил он эту пакость, что ли", - жаловался Крамнэгел потом жене.)
Локвуд Крэмп носил длинные колючие бакенбарды, обрамляющие большой рот, из которого торчали бивнеподобные зубы, оставляя, однако, место для изгрызенной черной трубки. Трубка эта беспрерывно изрыгала удушающие клубы дыма, а по подбородку из-под нее все время сочилась слюна. Самым же интересным в его лице были голубые глаза, детски-наивные и доверчивые, - огромные круглые пуговицы, совершенно плоские, они выглядывали из-под рыжих бровей с искренностью, одновременно смешной и волнующей. Сразу становилось ясно: вот человек, который в жизни не знал ничего, кроме физической отваги, и эта черта характера была, вероятно, и его силой, и его слабостью. Возможно, он и был рожден для того, чтобы вести за собой людей, но вряд ли для того, чтобы люди за ним шли.
Его совещание с Крамнэгелом в камере носило мучительный характер беседы учителя с учеником, пытающимся сдать "хвосты" по домашним занятиям.
- В вооруженных силах вы не служили вообще?
- Нет, сэр, не служил.
- Жаль, жаль… Ну, ничего.
- Это вы к тому, что присяжных было бы легче разжалобить, имей я "Пурпурное сердце"?
Крэмп хмуро усмехнулся.
- Такие вещи помогают, хотя и не должны бы помогать. Я когда-то знавал немало героев войны - в мирное время они, как правило, становились весьма неуравновешенными гражданами. Дело в том, что одно с другим несовместимо и не может ужиться в человеке, но суды все равно этого не понимают. Вас не взяли в армию по здоровью?
- Да, сэр, по здоровью.
- Чем вы были больны? Может, удастся выжать сочувствие к вашей болезни. Что у вас было? Рак? Туберкулез? Что-нибудь повлиявшее на психическую уравновешенность?
- Нет, сэр, не это, - Крамнэгел сглотнул слюну,
- Ну, раз нет, то мне и знать ни к чему.
О черт, теперь у этого типа сложится превратное о нем представление!
- Болезнь была такая, которую каждый человек может подцепить.
- А, одна из тех, значит… - хмыкнул Крэмп.
- Ну, тогда лучше о ней и не заикаться.
- Нет, вовсе не одна из тех, - возразил Крамнэгел.
- Одна из других.
- Из каких таких других? - пристально посмотрел на него Крэмп.
- Да не из тех… из этих…
- Не понимаю…
- Господи Иисусе! - Крамнэгел швырнул коробок спичек через всю камеру.
- Сядьте и не будьте ребенком, - одернул его Крэмп. - Сейчас нет времени ни на что, кроме полного и безраздельного делового сотрудничества. Нам надо как следует подготовиться к процессу, а застрелив в пивной беззащитного старика, вы даете мне не такой уж богатый материал для защиты. У нас есть выбор только из двух возможностей. Первое: объявить вас маньяком. Второе: доказать, что все происшедшее явилось лишь результатом трагического недоразумения. Говоря по правде, первое сделать легче.
- Какой же я маньяк! Я просто вдрызг надрался! - вскричал Крамнэгел.
- Это, поверьте мне, отнюдь не лучшая линия защиты.
- Но он ведь тоже надрался!
- Он, к сожалению, мертв. И нам уже нет никакого дела до того, надрался он тогда или нет.
- И все равно никакой я вам, к черту, не маньяк!
- Глубоко сожалею об этом.
- Вот что, я хочу ехать домой, вернуться, значит, к тому, что оставил. Я начальник полиции и намерен им оставаться. Начальник полиции - и никто в мире этого у меня не отнимет.
Но тут на Крамнэгела внезапно нахлынули нелегкие мысли об Але Карбайде, о котором он за последнее время начисто забыл.
- Вы хотите сказать, что ожидаете оправдательного приговора, после которого вас отпустят домой и разрешат возобновить вашу прежнюю деятельность?
- Конечно. А как же иначе?
- Ну, знаете, вы верите в меня и в мои возможности гораздо больше, чем верю в них я сам, - пробормотал Крэмп.
- Слушайте, ведь то, что случилось со мной, могло случиться с кем угодно, и вам отлично это известно.
- Нет, мне это неизвестно. Здесь такое могло случиться только с уголовным преступником или с американским полицейским. А теперь я должен - в надежде, что мне это удастся, разумеется, - попытаться доказать суду, что уголовный преступник и американский полицейский - это не одно и то же.
7
Сэр Невилл обнаружил, что по мере приближения суда он все чаще и чаще задумывается над делом Крамнэгела, рассматривая его со всех возможных сторон - со стратегической, и с тактической, и просто с человеческой. С людьми, овладевшими сложным предметом во всей его многогранности, случается порой, что широта их воззрений и терпимость к новому увеличиваются, а не уменьшаются по мере профессионального и служебного роста. Таким человеком был и сэр Невилл: его видение мира давно уже не сковывалось буквой закона, но всего лишь ограничивалось рамками его духа. Предложить всеми силами добиваться обвинения в непредумышленном убийстве мог только человек либо юридически безграмотный, либо столь чистый в помыслах, как сэр Невилл. Это было невообразимо, ибо в Англии заведомо никто не поверит, чтобы человек - будь он хоть зулус, или мальгаш, или туземец с Мальдивских островов, не говоря уже о начальнике полиции американского города, - не отличил бы старика, достающего из кармана носовой платок, от выхватывающего револьвер бандита.
Как заметил по этому поводу Билл Стокард, "ребенку, когда он смотрит вестерн, никогда и в голову не придет, что ковбои, сходящиеся на главной улице Карсонсити, лезут в карман за носовым платком. С какой же стати требовать от людей веры в противоположное?"
Сэр Невилл рассмеялся. Ему нравился Стокард. Нравился своей молодостью и прямотой: ведь сэр Невилл знал, что вслед за покидающей тело молодостью вскоре душу покидает прямота. Глядя на Стокарда, он вспоминал свой собственный путь наверх.
- Я согласен с вами, - заметил он Стокарду, у которого сразу отлегло от сердца. - Суд сам должен прийти к обвинению в непредумышленном убийстве, и прийти на основании доказательства того, что обвинение в предумышленном убийстве в данном случае неуместно.
- Вот именно! - И, улыбнувшись собственной нескромности, Билл Стокард добавил: - Но ведь вы знали это с самого начала и просто водили нас всех за нос, не так ли, сэр Невилл?
- Я знал это с самого начала, - очень серьезно ответил сэр Невилл.
- В противном случае я бы не занимал этого кресла в этом кабинете. Но, уверяю вас, за нос я не вожу никого. Ну разве только самого себя. Я просто-напросто бьюсь в обычной агонии демократических порядков, Билл. Я точно знаю, как именно следует поступить - и отнюдь не во имя торжества правосудия, о нет, вовсе не ради этого, а только для того, чтобы правосудием не злоупотребляли. К несчастью, мои полномочия не так уж широки, и мне ничего не остается, кроме как следить за происходящим и доверять действующим лицам. А я не доверяю им, Билл. Я никому не доверяю, кроме себя самого. - Улыбнувшись наконец, сэр Невилл добавил: - Разумеется, я говорю это со всей должной скромностью.
- Вы совершенно правы, называя происходящее обычной агонией демократических порядков. Все мы в этой агонии бьемся.
- Да, и поскольку бьемся действительно все, то при диктатуре было бы не в пример спокойнее.
- Не могу себе представить вас под пятой диктатуры, сэр.
- Какой же толк в диктатуре, если попадаешь под ее пяту? Вот будь диктатором я сам, тогда бы я не возражал против нее никоим образом.
- Я вам не верю, сэр. Не при вас будь сказано, но диктатор вышел бы никудышный. Уж больно сложный вы человек.
- Серьезно?
- О да. К тому же вы чересчур вежливы.
- Я тешу себя мыслью, что временами бываю очень груб.
- Только истинно вежливому человеку доступна великолепная техника настоящей грубости. А у диктаторов на это нет времени. Они вынуждены быть нечувствительными. И не могут себе позволить прислушиваться к чужому мнению.
- Гм-м… Пожалуй, вы были бы столь же плохой опорой диктатору, сколь я был бы плохим диктатором. Дойдя в нашей беседе до столь обнадеживающего момента, позволю себе пригласить вас отобедать.
Билл знал, что означало приглашение сэра Невилла, и на минуту замялся. Он был слишком современен, чтобы получать удовольствие от обедов в клубах. Он предпочел бы где-нибудь быстро перекусить. К тому же дома жена, трое детей… Нет, у него совсем не было времени на сидение в залах, где почтенные старцы потягивают портвейн, пересказывая друг другу последние сплетни.
- С удовольствием, - ответил он.
По дороге в клуб сэр Невилл разговорился: - С вашей стороны было очень любезно принять мое приглашение, Билл. Я ведь знаю, что для клубов у вас просто нет времени.
- О, это совсем не так…