Арни больше не улыбался. Казалось, он боролся с обуревавшими его противоречивыми чувствами. Наконец он заговорил снова: - У меня был сын, Барт.
Шпиндельман встрепенулся, но Арни успокоил его быстрым движением руки.
- А я и не знал, - сказал Крамнэгел, чувствуя, что разговор вот-вот коснется какой-то трагедии.
- Поскольку наша беседа носит доверительный и неофициальный характер, я не вижу для вас необходимости помнить о ней впоследствии…
- Я сразу же забуду о ней, - тихо пообещал Крамнэгел.
- Но прежде, чем я расскажу вам… Послушайте, Барт, в чем, на основании вашего опыта, вы видите основные источники детской преступности?
- Я бы сказал, в развалившихся семьях, в отсутствии контроля со стороны родителей.
- Да, да… Вечные клише. Условный рефлекс. Всему виною развалившиеся семьи.
- Ну есть, наверное, и исключения.
- Еще бы им не быть. У нас вот была семья просто идеальная. Бернард - мой сын, его мать и я были в наилучших отношениях. Все было как надо. Любовь, привязанность, чувство юмора, взаимное уважение - все, что хотите. Если и встречаются благословенные семьи, то наша семья была именно такой. Он играл в футбол, как молодой бог, был обручен с милой девушкой, все само шло ему в руки. Но потом… - Голос Арни оборвался. - Потом… Возможно, и чересчур стабильное воспитание имеет свои пороки… Наверное, юноша чувствует себя слишком примитивным, не вписывается в общую картину… А страдания и бунтарство обладают, наверное, в сегодняшнем обществе терапевтическими свойствами - не знаю. В общем, в один прекрасный день он просто исчез. Ушел из дому - вот и все. И не спрашивайте меня больше ни о чем, я все равно больше ничего не знаю.
- Где же он сейчас? - спросил Крамнэгел, обескураженный столь неожиданно оборвавшимся рассказом.
- Не знаю.
- Но он жив?
- Кто же знает?
- Но это смехотворно. Вы можете найти парня. Полиция объявила розыск?
- О, разумеется. Несколько лет назад. Еще до того, как мы перебрались в Город. Все это произошло в Небраске, когда я работал в больнице Омахи.
- То есть он просто вот так взял и испарился?
Арни кивнул. - Но теперь, - спокойно вымолвил он, - теперь я, пожалуй, не хочу уже знать, жив он или умер. Если он захочет вернуться, пусть сделает это сам, по доброй воле и по собственному желанию, если он на них еще способен. Я вынужден заключить, что он оказался вне общества. И вот что я хочу вам сказать, Барт: все, что я в своей жизни делаю, - это просто молчаливый призыв к нему… призыв вернуться… уразуметь, что я не филистер… что я отчаянно пытаюсь понять мир, который я так щедро подарил ему… и что, если он захочет упитанного тельца, телец ждет его, ему стоит лишь попросить… но если - что весьма вероятно - он предпочел бы, чтобы телец остался живым… Что ж, я соглашусь и на это… - Помолчав немного, Арни добавил с мучительным усилием: - Так что, Барт, вы теперь и сами понимаете, что не к тому лицу обратились за помощью.
- Ну, этого я не пойму, - начал было Крамнэгел.
- Я помогу вам только в одном случае: если вне общества окажетесь вы.
Крамнэгел лишь покачал головой.
Стремясь разрядить атмосферу, Шпиндельман бурно ворвался в разговор:
- Вот вам ирония судьбы, Барт, ирония и полный парадокс. Я - плохой отец и всегда был плохим отцом. Детей я не понимаю, никогда не понимал и не пытался понять. Их незрелость нагоняет на меня тоску. Вечно несут чушь да еще пробуждают в женщинах все самое худшее. С полным на то основанием могу сказать, что детей я ненавижу. И тем не менее у меня их четверо - исключительно по недосмотру. Ну, сейчас им уже за двадцать, так что они становятся более или менее сносными людьми. Однако я никогда не уделял им своего драгоценного времени ни на секунду больше, чем требовалось. Я считал нужным предложить им лишь одно - мой собственный пример. И, видимо, этого хватило. Говард уже кончает юридический, Эрнест там же на втором курсе, Лютер собирается поступать туда же, а Сильвия… Ну, Сильвия - девушка. Она обручена с Лайонелом Уэйфлешем, одним из самых толковых парней в фирме "Левинс, Коннор, Якобович и Лехман". Нельзя, Барт, просто никак нельзя осложнять дело любовью, заботой, вниманием - всей этой личностной дребеденью. Нельзя - это роковая ошибка. Держите свои чувства при себе и тратьте их только на женщину, с которой крутите в настоящий момент. А начни вы только размазывать нюни, как масло на бутерброде, - накличете беду, и поделом вам будет. Половиной всех своих бед люди обязаны тому, что не умеют контролировать разумом свои эмоции. Все думают, что запасы человеческой доброты и терпения беспредельны. Но это отнюдь не так. И все верят, что принадлежность к роду человеческому обязывает их беспокоиться чуть ли не обо всем на свете. Однако это отнюдь не так. А хуже всего то, что каждый считает себя личностью исключительно значимой и глубокой. Какое заблуждение! Большинство людей вообще стоят не больше, чем те химические вещества, из которых они состоят. Посмотрите на себя, Барт, на ревностного служаку-полицейского. Ну что вы печетесь о репутации полицейского управления? Что оно, черт его дери, сделало для вас хорошего, чтобы заслужить такое участие с вашей стороны? Что оно вообще вам дало, кроме неприятностей, головных болей да еще, наверное, и язвы в придачу?
- Есть ведь еще и долг, - запротестовал Крамнэгел.
- Чушь собачья! - рявкнул Шпинделъман, вспыхнув. - Несете чушь, как под испорченный патефон! Долг? По-вашему, вы так выкладываетесь только ради престижа наших органов правопорядка? Да на самом деле они для вас то же самое, что для неграмотного индейца его тотемный столб. Очнитесь, Барт, и поймите наконец пределы своих возможностей. Вы принесете гораздо больше пользы, если перестанете надрываться в погоне за результатами и станете относиться ко всему легко. Плывите по течению, Барт, и вы переживете всех ваших врагов. Только так и можно выжить. Вы заработаете себе куда больше друзей, переводя старушек через Главную улицу Города, нежели хладнокровно пристрелив мелкого воришку в негритянском гетто –
А вы сами? - пылко спросил Крамнэгел. - Хотите, чтобы я поверил, что вам все равно, выиграете вы судебный процесс или нет, что вам плевать, как вы будете выглядеть в глазах публики?
- Я - дело другое, - любезнейшим образом ответил Шпинделъман.
- Я и вправду редкого ума человек, блестящий юридический талант. Это слова не вашего покорного слуги, это слова литературного обозревателя из толедской "Блэйд", я же просто вынужден согласиться с ним. Я знаю, что репутация создается на безнадежных делах, хотя деньги делаются совсем на других. Но чем лучше моя репутация, тем гуще приток монеты. Следовательно, хотя моя защита убийцы-психопата не приносит мне ни гроша сама по себе, она как потенциальный магнит притянет ко мне в конечном счете не одну кругленькую сумму. Мне, видите ли, Барт, не приходится плыть по течению потому, что я один из тех, кто поднимает волну. А теперь, после всех этих откровений, наша беседа возвращается на официальную стезю. Мне нечего скрывать. Я не скрываю ничего, даже своего успеха.
Крамнэгел допил водичку, образовавшуюся из растаявшего на дне стакана льда. Ему стало ясно, что визит окончен, и он от души пожалел, что вообще пришел сюда.
- Помните, что я сказал вам, Барт, - промолвил похоронным голосом Арни. - Не о сыне, а о вас.
- Как же, ждите дольше, - ответил Крамнэгел.
- Когда вы уезжаете? - весело спросил Шпиндельман, крепко хлопнув Крамнэгела по плечу.
- Собирались завтра. Прививки для Европы уже сделали: там, говорят, воду не дезинфицируют. Но отложили отлет до вторника.
- Почему же?
- Завтра тринадцатое. А я тринадцатого числа ничего не предпринимаю. Это у меня всю жизнь.
- Типичный случай хронической триакайдекафобии, - мрачно произнес Арни.
- Это что еще за чушь такая? - осведомился Крамнэгел.
- Иррациональный страх перед числом "тринадцать".
Крамнэгел прямо задохнулся:
- Есть такая болезнь?
Арни не спеша кивнул.
4
Когда гигантский самолет взмыл над Городом, на Крамнэгела снизошло хорошее настроение. В салоне все еще звучала легкая музыка, а нервы современного человека реагируют на сигнал не хуже, чем условные рефлексы цирковой собаки. Крамнэгел знал, что должен сейчас чувствовать себя отдыхающим богачом, душа которого раскинулась на покое в гамаке безупречно стерильной роскоши, и он повиновался, проверяя при этом, правильно ли откидывается его кресло и достаточно ли оно уютно, и отвечая на дежурную улыбку стюардессы такой же дежурной улыбкой. Затем он помог Эди опознать с воздуха различные общественные здания и даже с беспокойством заметил пробку на одном из ведущих в город шоссе. (О чем только этот чертов Ал думает?.. И где патрульный вертолет?) Откинувшись в кресле, он выпил в качестве аперитива мартини, поскольку до обеда оставалось всего лишь три часа, и задремал, пока Эди читала "Снежную гусыню", стремясь разобраться в британском характере.
Полет протекал без происшествий, и казалось, ему не будет конца. Беспокойный сон, в который погрузился Крамнэгел, вылился в какое-то сюрреалистическое видение, охватывавшее его жизнь и дела. Снилось ему, что он произносит беззвучную речь на большом банкете, но никто из присутствующих не слушает его. Гости стояли группками, их сигары дымились, как деревья в горящем лесу, сквозь клубы дыма продирались официанты с подносами, высоко поднятыми над головой. Потом прямо по банкетному столу, как по облачку, прошла группа буддистских монахов, неся на плечах паланкин, на крыше которого зазывно и непристойно энергично жестикулировала обритая наголо Эди, сверкая обнаженной грудью. Вдруг Крамнэгел понял, что он догола раздет, и нечаянное его открытие спровоцировало истерическую овацию зала. Ноздри его зашевелились, учуяв легкий запах жвачки, и он проснулся, увидев прямо перед собой лицо склонившейся стюардессы.
- Могу я быть вам чем-нибудь полезной? - спросила она.
Поспешно окинув себя взглядом, Крамнэгел обнаружил с еле уловимой смесью досады и облегчения, что полностью одет.
Он не пропустил ничего из того, что предлагают в самолете: ни напитков, ни орешков на маленьких подносиках из гофрированной жести, ни обеда, ни ужина, ни мягких тапочек, ни маски на глаза, чтобы удобнее было спать. Не пропустил он даже фильма, хотя фильм попался из тех, что вряд ли способны собрать аудиторию, если аудитория не сидит в самолете, там ей все равно некуда деться. Несмотря на усталость, Эди заметно оживала по мере приближения к цели. Сообщение пилота об огнях Белфаста, мелькнувших в разрывах между облаками, вдохновило ее настолько, что она всадила ногти в веснушчатое запястье супруга и спела ему прямо в ухо "Улыбку ирландских глаз", компенсируя живостью некоторую фальшь исполнения.
Храня верность традиции, Лондон был совершенно не виден, пока самолет не снизился почти до самой земли, - тут город вдруг оказался прямо под крылом. Крамнэгел восторженно взревел.
- Вот ведь сукины дети! - орал он, разглядывая в окно ползущие по дорогам машины.
- Нет, как тебе это нравится? Ты посмотри - да они же все едут не по той стороне! Бог ты мой, да я бы здесь за один вечер выписал столько квитанций, что мог бы спокойно удалиться на покой!
Он пытался поделиться своим изумлением с другими пассажирами, но все они, видимо, уже бывали за границей раньше и потому либо не обращали на него внимания, либо просто снисходительно кивали в ответ.
Мелкий дождичек встретил их у трапа и проводил до дверей иммиграционного контроля. Крамнэгелу не очень понравилось то, что к гражданам стран британского содружества явно проявлялось отношение более благосклонное, но чувства свои он держал при себе, заморгав, однако, от первого столкновения с запахом английского дезинфектанта - тем самым неистребимым и свирепым запахом, который на веки вечные пропитал бесчисленные холодные коридоры и мрачные лестничные клетки, темно-коричневым запахом, который сразу кажется ближайшим родственником бульонного концентрата.
Хотя Крамнэгела об этом не спрашивали, он сам заявил работнику иммиграционной службы, что он - начальник полиции. Англичанин - с длинными спутанными соломенными волосами до плеч - молча протянул обратно паспорт после того, как еще более длинноволосый коллега вместе с ним тщательно изучил документ.
- Как это вам, ребята, позволяют носить такие длинные волосы? - спросил Крамнэгел.
- У нас свободная страна, - ответил англичанин, открывая паспорт следующего пассажира.
Столь откровенная нелюбезность и нежелание пожертвовать хотя бы секунду, чтобы проявить дружелюбие - не просто вежливость, а именно дружелюбие, - допекли Крамнэгела.
- Боже, храни королеву, - монотонно буркнул он, как бы произнося пароль.
Работники иммиграционной службы и тут не обратили на него никакого внимания.
- Вы, парни, что, флотские офицеры? - поинтересовался Крамнэгел у таможенника.
- Таможенные и акцизные чиновники, сэр, - ответил тот таким тоном, будто последнее слово было еще неприличнее первых, а все вместе звучало просто скабрезно.
- Ну-ну, так что же мы имеем заявить? - поинтересовался он.
- Если, конечно, что-нибудь имеем заявить вообще, - съязвил он, не удержавшись.
- Мы - американские граждане, понимаете? - начал Крамнэгел.
- Неужели? - выдохнул таможенник в наигранном изумлении.
Эди отважно улыбнулась, но таможенник лишь возвел взгляд к небесам и заговорил, не глядя на них:
- Нет, мне почему-то и не думается, что у нас есть что-либо такое, о чем стоит заявить разорившимся британцам, или все-таки есть? То есть зачем это нам тратиться на ерунду? То есть зачем нам это делать, когда в мире есть много неразвитых стран, все еще жаждущих получить наши устаревшие пушки? То есть… Ведь все обстоит именно так, не правда ли?
- И таможенник изобразил на чемодане загогулину своим нежно-голубым мелком.
- Немедленно прекратить, Майтлэнд-Кливер! - раздался голос его старшего коллеги, человека со впалыми щеками, выросшего за его спиной эффектно и бесшумно - прямо как сотрудник МИ-5.
- А, так, значит, сегодня я уже Майтлэнд-Кливер? - прошипел таможенник.
- Немедленно прекратить, Майтлэнд-Кливер, - повторил старший таможенник почти тем же тоном, что и в первый раз, добавив, пожалуй, выразительности. - Еще только вчера я был просто Ронни.
- Майтлэнд-Кливер! - выкрикнул на этот раз таможенный чиновник значительно более высокого ранга. Лицо его исказила ухмылка столь же грозная, сколь и фальшивая.
- Искренне надеюсь, что вам не причинили никакого излишнего беспокойства, - обратился к Крамнэгелам старший таможенник. Сочетание слов "излишнее" и "беспокойство" - явление, безусловно, исключительно британское, но Крамнэгелам не дано было понимать подобные несоответствия, да и в страну они ведь попали только-только.
- Что за дела с этим парнем? Ну и чудик! - Эди дернула мужа за рукав и вызывающе огляделась по сторонам.
- Он несколько перетрудился и устал, скажем так, - тактично заметил старший таможенник.
- Я надеюсь, вы разбираетесь в наших деньгах, не так ли, сэр?
- У нас есть брошюрка с объяснениями.
- О, в ней вы найдете все подробности, сэр. Позвольте мне воспользоваться этой возможностью и приветствовать вас и миссис Бэрроуз на земле Соединенного Королевства.
- Миссис Бэрроуз? Это еще кто такая, черт ее дери?
- Но ведь вы мистер Бэрроуз? Особо важное лицо?
- Ничего подобного.
- Нет-нет, как же, - упорно стоял на своем человек из МИ-5. Его не так-то легко было сбить со следа.
- Компания "Джерико стил"?
- "Джерико стил"? Господи Иисусе, да будь я из "Джерико стил"…
- Уинкуорт! - Таможенный чиновник еще более высокого ранга подошел к ним все с той же свирепой ухмылкой на лице и небрежным жестом удалил незадачливого деятеля МИ-5, который отошел, нервно теребя свой не успевший побывать в употреблении мелок.
- Итак, мистер и миссис?.. - Он не договорил фразу, дав прозвучать в ней вопросу.
- Крамнэгел.
- Очень рад. Очень, очень рад. Позвольте мне воспользоваться случаем и приветствовать вас и миссис… на земле Соединенного Королевства.
- Нас уже приветствовали..
- Что ж, в наши дни лишнее приветствие никак не повредит, не так ли, сэр? Я имею в виду, что во всем теперь чувствуется недостаток любезности, сэр, не правда ли? Вежливость - toujours вежливость, как принято среди культурных людей, чудеснейшая вещь, чудеснейшая во всех отношениях, сэр.
- Вы что, так ничего из багажа и не откроете?
- Зачем же беспокоить вас, да еще сразу по прибытии в страну, сэр? То есть ведь если вы перевозите что-то незаконное, я все равно ничего не найду, если только вы мне сами не поможете, не так ли? Но если вы такой человек, который способен на перевозку чего-то незаконного, то вы вовсе не такой человек, чтобы помогать таможеннику, верно?
- Так что же вы тогда вообще здесь делаете?
- А что мы все здесь делаем?
- Ну, мы вот приехали посмотреть Великобританию.
- И за сколько же дней, позвольте вас спросить?
- За три дня.
- Разве вы сумеете за три дня увидеть здесь больше, чем могли бы почерпнуть за те же три дня из хорошо иллюстрированной книги, не покидая своего дома?
- Раз уж нам дали билеты… - оправдываясь, произнес Крамнэгел.
- О, это меняет дело, - сказал таможенник.
- Такова человеческая природа, - не правда ли, сэр?
- исследователем которой, вряд ли есть необходимость пояснять это, я являюсь. Да, таков человек! Дайте мне билеты на казнь через повешение, и я безусловно вынужден буду пойти на это зрелище хотя бы из чувства вежливости. Вот мы и снова вернулись к вопросу о вежливости - toujours вежливость. Все дороги рано или поздно заставляют нас снова возвращаться к ней.
- Билеты на казнь через повешение? Это у вас что, публичное зрелище? - трагическим голосом спросил Крамнэгел.
- Весьма вероятно, что мы вернемся к подобному положению дел. Весьма. Общественность все время высказывается то за, то против этого. В поисках средства устрашения, учитывая ничтожно низкое количество убийств в нашей стране, общественность готова на все, что угодно. Будучи исследователем человеческой природы, о чем я уже имел честь сообщить, я просто изумлен тем, что у нас так мало убийств. Имея возможность наблюдать общество в разрезе, я не могу не прийти к выводу, что убийство как способ времяпрепровождения следует скорее поощрять, нежели осуждать.
- Да вы с ума сошли! - завопил Крамнэгел.