На улицах ни одной машины, ни одного человека - даже жизни в Андреаполе вроде бы никакой нет - вымерла жизнь, только в нескольких местах, словно бы переговариваясь друг с другом или устраивая спевку, заливались трогающими душу трелями поздние в этом году соловьи.
Минут через двадцать Юлька с Дуровым пришли на место. Юлька обошла дом, потрогала рукой углы, словно проверяла их на прочность, сказала Дурову:
- Стань сбоку двери и прижмись к стенке, чтобы тебя не было видно из окна.
Дуров подчинился. Извлек из кармана куртки нож-бабочку, вытер о штаны.
- Я готов, - проговорил спокойно, будто врач на хирургической операции.
Юлька постучала в окно. Один раз, потом другой. Время уже приблизилось к четырем часам утра, а сон в эту пору, как известно, самый крепкий. Наконец зашевелилась занавеска, и показалось обеспокоенное женское лицо.
- Мам, это я! - крикнула Юлька. - Открой!
Ей показалось, что мать за окном облегченно вздохнула: наконец-то дочка вернулась, ведь стыдоба была какая… Юлька злорадно усмехнулась: сейчас она покажет мамашке "облегчение", сейчас та завоет благим матом.
Дверь распахнулась, мать, накинув на плечи платок, в старенькой рубашке-ночнушке показалась на пороге, и в ту же секунду Дуров, сделав резкий шаг вперед, очень похожий на каратистский бросок, ударил Людмилу Кортун ножом.
Юлька поспешно отскочила в сторону, нырнула за угол - она свое дело сделала, выманила мамашку из дома, но видеть, как ее убивает Дуров, не хотела. Юлька вообще боялась крови.
А Дуров бил и бил Людмилу Кортун. Почему-то люди, взявшие в руки нож и поднявшие его на человека, обязательно звереют. Это давно уже подмечено. Такое впечатление, что тяжелый дух свежей крови действует на них, они, опьяненные, не могут остановиться. Так и Дуров. Он не мог остановиться. Всего он нанес старшей Кортун двадцать пять ударов - бил, пока не выдохся.
В уголовном деле отмечено: "Смерть Кортун Л.В. наступила на месте происшествия в результате массивного внутреннего и наружного кровотечения с развитием шока от кровопотери тяжелой степени".
Выдохшись, Дуров тупо посмотрел на неподвижно лежащую женщину и выкрикнул хрипло, подзывая скрывшуюся за углом Юльку:
- Иди! Цыпленок сдох!
Юлька робко выступила из-за угла, отвернула голову в сторону.
- Не хочу смотреть на нее. Открой мне второй выход. Дверь там изнутри запирается на крючок.
Дуров прошел в дом, открыл дверь, Юлька бесшумной мышкой скользнула внутрь, отыскала висящий на гвозде ключ от подвала. Прихватила также несколько больших мешков для мусора, кинула Дурову:
- Запакуй… - Тут у нее что-то застряло в горле, она никак не могла выговорить слово "мать" или "мамашку". -…запакуй в них мать. Я пока пойду подвал открою.
Дуров проворно - весь хмель с него слетел - упаковал Юлькину мать в мусорные мешки, перетянул веревкой. Когда труп тащили в подвал, успели наследить и во дворе, на крыльце уже было наслежено - из убитой натекло много крови.
- Юлька, кровь придется замыть, - сказал Дуров.
- Без тебя знаю!
Нож-бабочку Дуров забросил в дровяной сарай, в гору поленьев: век бы этого ножа не видел! В дровах его никто не найдет.
Юлька проворно подхватила два ведра и помчалась на огород за водой там у них стояли бочки с дождевым НЗ. Быстро замыла крыльцо, Дуров лопатой соскреб кровь, испятнавшую двор. И оба дружно кинулись в дом, чтобы забрать драгоценности, которые мать хранила в своих многочисленных шкафах. Особых богатств не нашли - взяли лишь несколько золотых украшений, магнитофон "Атланта", "зубы" - четыре золотые коронки, сберкнижку и так называемые "правоустанавливающие документы" на дом.
- У мамашки было кольцо красивое, с синим камнем, - вспомнила Юлька. Не видел?
- По-моему, видел. На руке осталось.
Спустились в подвал, содрали с коченеющей руки перстенек с сапфиром.
- Ну, теперь все, - облегченно проговорила Юлька, оглядывая дом, теперь все это наше!
- А труп? - забеспокоился Дуров. - Труп как же?
- Пусть пока валяется в подвале. Потом что-нибудь придумаем. Может, там, в подвале, и зароем. Я всем буду говорить, что мать уехала отдыхать на курорт. Целый месяц ее никто не будет искать…
Вечером, уже в темноте, они вновь вернулись в дом на улице Пушкина, взяли еще кое-какие вещи - часть для того, чтобы сбыть, часть для личного пользования. Дуров к той поре уже сбыл золотые украшения Кортун-старшей, выручил 250 рублей. Хотя реальная стоимость украшений была, наверное, раза в четыре больше. Юлька выругала Дурова. Тот огрызнулся:
- Попробуй сама продать!
На следующий день Юлька подделала кое-какие бумаги, написала от имени матери заявление, взяла ее паспорт и побежала к нотариусу переоформлять на себя дом.
Не тут-то было. Слишком много существовало различных юридических крючков и преград, о которых Юлька даже не подозревала. Она выскочила от нотариуса со сжатыми кулаками.
- У-у, бюрократы проклятые! - махнула рукой. - Ладно. Через месяц, когда от мамашки останется лишь гнилая половина, все равно свое возьмем!
И уехала вместе с Дуровым в город Торопец веселиться дальше. Лето же на дворе. Каникулы. Отдыхать надо!
Милиция начала искать Юльку скоро - нашлись люди, которые и крик матери слышали, когда в нее Дуров всаживал нож, и то, как Юлька с каким-то парнем выносила из дома вещи, видели. Прибывшие сотрудники милиции обратили внимание на бурые пятна, впитавшиеся в землю двора, на свежие соскребы земли, ведущие к подвалу будто бы специально, а потом заглянули и в сам подвал.
Следствие не было запутанным - вела его местная прокуратура, следователь А.Г. Щербина, - Юлька запираться не стала, Дуров тоже. Дуров только одно бубнил на допросах: "Я был пьян, я за свои действия не отвечал". Гораздо сложнее было делать анализ всего случившегося. И вообще, что происходит с современной молодежью? Мы, наверное, около часа просидели с первым заместителем прокурора области Валерием Александровичем Федуловым, размышляя над тем, что происходит на Тверской - и не только Тверской земле. Звереет молодежь, не имея ни работы, ни увлечений - кроме травки, алкоголя и дискотеки, но это не увлечения, развлечения - они потеряли ориентиры и все чаще и чаще скатываются в яму преступности. Как в некую пропасть, откуда веет могильным духом. И дальше будет хуже. Дальше целые города могут стать преступными. Если не будет разработана программа спасения молодого поколения. Особенно программа, связанная с занятостью.
Ладно, Юлька - глупая, хотя и жестокая, но Дуров-то - тертый калач, уже побывал в местах не столь отдаленных… На что он надеялся, беря в руки нож? На то, что пронесет?
Не пронесло.
Состоялся суд. Юлька получила девять лет лишения свободы. Дуров четырнадцать. С конфискацией имущества. Суд рассудил все по совести, по закону - так оно должно быть. Одно только покрыто мраком: как Юлька думает жить дальше? И вообще, выйдет ли она из колонии, неся в себе такой запас ненависти? Там, за колючей проволокой, совсем другие законы жизни, там жестокостью отвечают не только на жестокость, но и на доброту тоже, считая доброту проявлением слабости. Той самой слабости, которую старшая Кортун испытывала к своей дочери…
В общем, вопросов полно, а ответа на них нет.
Беда в почтовой сумке
Одна из самых незащищенных ныне профессий - профессия почтальона. Случается, иная девчушка - вчерашняя школьница, покидает отделение связи с сумкой, битком набитой деньгами - ей предстоит разнести пенсии старикам, оплатить переводы, помеченные штампом "С доставкой на дом", выдать пособия инвалидам, прикованным к постели, собрать с них кое-какие деньги - плату за свет, за газ и прочее… В общем, у девчонок набирается довольно много того самого "товара", который интересует бандитов всех мастей, - денег. И иногда совсем не бывает сил у иной курносой почтальонши защищать толстую, сшитую из древнего рыжего либо черного дерматина, сумку. Вот и погибают эти девчонки, будто солдаты в бою. То в одном месте нашей необъятной России, то в другом.
И тем не менее они безропотно выходят на работу. Наверное, радость, расцветившая лицо иного пожилого человека, пенсионера или инвалида-фронтовика, "афганца" или "чеченца", который увидел, что к его дому идет почтальонша, в несколько раз перекрывает постоянное ощущение опасности, все эмоциональные расходы, гасит испуг, превращающий душу в серого мышонка, делает жизнь осмысленной, - ради таких улыбок и ходят, наверное, девчонки по домам, отмеченным печатью бедности. Да ладно бы только девчонки - очень часто в отделениях связи работают умудренные жизнью, измотанные непосильными домашними заботами женщины, попадаются среди почтальонов и мужчины… Они хорошо знают - в доброй сотне домов их встретят с превеликой радостью, с объятиями, которые принято называть распростертыми, постараются напоить чаем, последний кусок колбасы пустят на бутерброд, и лишь в одной квартире из ста, в одной из двухсот или из трехсот, - но только в одной встретят хмуро и даже скажут какую-нибудь гадость.
…Стоит на земле тверской древний город Торопец, спокойный, уютный, неторопливый, хотя название его свидетельствует об обратном, жители в Торопце - приветливые, открытые… Но, как говорится, в семье не без урода, уроды водятся во всяких семьях, в том числе и в самых открытых и приветливых. Правило это ныне проявляется, к сожалению, все чаще и чаще. Среди доверчивых улыбающихся лиц встречаются порой лики угрюмые, с угрозой, затаившейся на дне глаз. И кто знает, на что способны такие люди, что они задумали…
Вячеслав Алексеевич Кожевников жил тихо, одиноко, дружбы ни с кем не водил, с соседями не ругался, в дурных компаниях замечен не был, но вот какая вещь - общение с ним всегда оставляло ощущение холода, онемения, оторопи - непонятно чего, в общем. Когда такой человек оказывается рядом, стараешься держать себя в собранном состоянии, в напряжении, поскольку неожиданно возникшее чувство, что должно что-то произойти, не то чтобы не проходит - усиливается.
Лет Кожевникову было уже немало - за шестьдесят, был он холост, на дамский пол вообще старался не обращать внимания, пить особо не пил, рюмочка, опрокинутая под горячую котлету с давленой картошечкой либо выпитая в кампании со старым корешом Малютиным на задах огорода, в счет не шла - это не питие, а лечение. Прежняя работа Кожевникова была связана с жилищно-коммунальным хозяйством: кому кран починить, кому перекосившуюся водопроводную трубу поправить, кому гвоздь в оторвавшуюся доску вколотить, кому сгнивший шуруп на утюге сменить, - работа хоть и несложная, но хлебная и нужная, принадлежит к разряду тех, что может здорово облегчить (либо испортить) жизнь. Ведь капающий кран может свести с ума кого угодно…
Пенсию Кожевникову приносили один раз в месяц, - впрочем, приносили не только ему, у них половина Высокой улицы, на которой он жил, - пенсионеры, все получали деньги в один и тот же день.
Пенсию приносила всегда улыбающаяся, очень приветливая и приятная женщина по имени Галя. Галя Григорьева. Сумка у нее каждый раз была полным-полна - надо полагать, денег в такой "кошелек" вмещалось немало. Кожевников, когда поглядывал на "кошелек", невольно облизывался: эх, попали бы эти деньги в его руки! М-м-м!
Галя отсчитывала Кожевникову деньги, с улыбкой вручала, просила расписаться в ведомости и, спросив напоследок, не надо ли чего принести в следующий раз и выслушав традиционный ответ: "Принеси побольше денег", улыбалась широко, лучисто - шутка ей нравилась, - исчезала.
С ее приходом в домах пенсионеров обязательно появлялось хорошее настроение, а с ним - и надежда, что завтра обязательно будет лучше, чем сегодня. Галя была чем-то вроде птицы, приносившей людям тепло… А Кожевников, провожая ее глазами, произносил едва ли не вслух: "Сыпануть бы тебе заряд дроби под хвост, птица ты этакая… Да посмотреть, чем ты начинена".
Впрочем, лично против Гали Григорьевой он ничего не имел - почтальонша как почтальонша, если завтра вместо нее придет какая-нибудь Варя Агафонова либо Надя Уткина - ради Бога! Он против них тоже ничего не будет иметь.
Но вот раздутая донельзя, полная денег дерматиновая сумка… вот на этот счет он имеет кое-какие соображения.
День 23 марта выдался по-настоящему весенний: небо радовало своей южной голубизной, солнце вызолотило снег до янтарной сочности, тени были пронзительно синими, установилось настоящее весеннее тепло, - и все, даже замшелые торопецкие старухи, выползли на улицу подышать свежим воздухом и погреться. День этот был еще хорош и тем, что Галя Григорьева разносила пенсию по домам, пробираясь по талым лужам от одного пенсионера к другому. Вышла она, по меркам местного отделения связи, рано - ей хотелось быстрее доставить деньги: а вдруг кто-нибудь из них сидит без хлеба, не имея на руках даже завалящей пятерки, чтобы купить себе полбатона пшеничного и граммов двести сахарного песка для чая. Галя хорошо знала, как живут здешние пенсионеры, как ждут ее, с какой радостью будут встречать, поэтому и торопилась…
Дом, в котором жил старик Кожевников, состоял из двух квартир: в одной половине дома обитал сам Кожевников, в другой - такой же, как и он, пенсионер, также ожидавший прихода Гали Григорьевой, по фамилии Зуев.
На этот раз Кожевников начал готовиться к приходу Гали Григорьевой загодя и, как он считал, основательно: достал старый гвоздодер, обернул его капроновым чулком, добыл несколько целлофановых пакетов побольше, прикинул свои действия…
Кожевникову срочно понадобились деньги. Он умудрился влезть в долги. И хотя долг был небольшим - всего триста пятьдесят рублей, давил он на шею будто тяжелое ярмо - все время тянул вниз. Головы поднять невозможно. Способ добыть деньги Кожевников видел только один - взять из сумки почтальона.
Без пятнадцати минут двенадцать во дворе залаяла собака. Кожевников поспешно накинул на плечи пиджак и выскочил во двор - Галю Григорьеву он решил встретить во дворе.
А с другой стороны, вдруг это не Галя, а кто-нибудь еще? - например, старый болтливый корешок Малютин, с которым они иногда пропускают по стопке-другой, чтобы получше познать радости жизни, либо кто-нибудь еще сосед за солью, например?
Но это была Галя Григорьева.
- Собака ваша меня не загрызет? - спросила она Кожевникова, нащупывая рукой задвижку на калитке.
- Да ты что, Галя, - Кожевников натянуто рассмеялся, забегал вокруг Гали, - она у меня больше для блезиру, чем для сгрыза… - Он перестал суетиться, широко повел ладонью, приглашая Галю войти в дом. - Прошу, Галочка, прошу! Погода-то сегодня какая… Словно золотой червонец.
На крыльце он поднялся на цыпочки, прострелил взглядом улицу: много ли народу видит, что почтальонша зашла к нему? Кожевникову показалось, что этот визит не засек никто… А с другой стороны, он эту Галю запрячет так, что ее днем ни с фонарем, ни с собаками не найдут.
Времени было без двенадцати минут двенадцать. Кожевников, закрывая за Галей дверь, поспешно накинул на прочную стальную петлю крючок.
Галя села за стол, вытащила из сумки ведомость, в которой Кожевников должен был расписаться, следом - две пачки денег. В одной пачке светлой банковской резинкой были перетянуты пятидесятирублевые купюры, в другой десятирублевые.
Когда Галя склонила голову над ведомостью, чтобы в списке найти фамилию Кожевникова, тот глубоко вздохнул и, задержав в себе дыхание, потянулся рукой к гвоздодеру, лежавшему на табуретке. Затем резко, сильно, будто вколачивая в дерево гвоздь в неудобном месте, без оттяжки, ударил Галю. Удар пришелся по затылку, точно под основание черепа.
Галя охнула и ткнулась лицом в ведомость, из уголка ее рта выбрызнула кровь. Кожевников поспешно накинул на Галину голову полиэтиленовый пакет, чтобы кровяным краснотьем не испятнать пол, затем еще трижды ударил по голове гвоздодером. Бил он по-прежнему резко, коротко, без оттяжки. Потом накинул на голову Гале еще один пакет и крепко стянул его на шее пальцами.
Через несколько минут все было кончено. Он завалил почтальоншу на пол и в тот же миг вздрогнул от громкого голоса, раздавшегося за дверью:
- Алексеич! Ты чего, спишь? Отворяй, господин-товарищ, ворота. В магазин бежать пора!
Это друг-кореш появился, язви его в душу. Малютин. Он обязательно должен был появиться: ведь сегодня день пенсии. Кожевников застыл, затем, стараясь не издать ни скрипа, ни стукотка, ни царапанья, потянулся к коробке репродуктора и увеличил громкость. Вновь замер. Малютин еще несколько раз ударил ногой в дверь- не верил, что Кожевников решился в одиночку, без него, отметить "святой день", но, видать, это было так. Дед Кожевников отсутствовал, лишь из форточки доносилась громкая музыка радиорепродуктора: глуховатый дядя Слава иногда включал трансляцию на полную мощность… Малютин посидел на крыльце еще минут двадцать, выкурил пару сигарет и ушел.
Вернулся он через два часа. Дверь Кожевникова на этот раз была открыта. Старик стремительно пронес мимо Малютина ведро, наполненное грязной буроватой водой, выплеснул в угол, под забор, потом, вернувшись в дом, кинул на мокрый пол половик.
- Ты чего это? - опешил Малютин. - Ты ведь уже давным-давно должен был разговеться в честь дня пенсионера, а ты не то чтобы еще ничего не выпил, ты даже ничего не нюхал.
Кожевников молча достал из-за обоев пятидесятирублевую бумажку деньги он по обыкновению прятал на кухне, под отклеившимися обоями, - сунул Малютину:
- На! Дуй в магазин! Купи бутылку водки и двести граммов колбасы.
Малютин, мигом озаботившись, пробежался взглядом по мокрому полу и спросил:
- А хлеб не нужен?
- Хлеб у меня есть.
Малютин исчез. Будто дух бестелесный: только что был человек - и не стало его.
Тело Гали Григорьевой Кожевников закопал под пол в землю, туда же бросил и опустошенную почтовую сумку.
Первый сигнал тревоги прошел в 17.00. Именно в пять часов вечера оператор главной кассы районного управления почтовой связи доложила по селектору начальству:
- Почтальон Григорьева не явилась в отделение связи и не отчиталась за денежную сумму, которая у нее имелась.
Подождали час. Григорьевой не было.
В 18.00. специальная группа выехала на ее участок.
Довольно быстро группа выяснила, что Григорьева выдала деньги восьми пенсионерам.
Пошли по домам.
Первой пенсию на участке Гали Григорьевой получили Ефимова М.А. с мужем. Галя вручила Ефимовой 366 рублей 52 копейки, ее мужу - 847 рублей 26 копеек. Вторым пенсию получила семья Суслова А.Н. Он - 530 рублей 14 копеек, его жена - 441 рубль 10 копеек. Следом шла Кудряшова Е.Н. Галя выдала ей 422 рубля 10 копеек, на предложение выпить чаю и поболтать о политическом моменте Галя ответила отказом - некогда, мол, - и отправилась к дому Егоровой. От Егоровой - к двухквартирной "крепости", в которой обитали семья Зуева и Кожевников. Егорова А.С. получила 312 рублей 32 копейки и проводила Галю Григорьеву к Зуеву В.В. Там Галя вручила пенсию его жене - 562 рубля 06 копеек, затем Зуев вежливо проводил милую почтальоншу до калитки и попросил почаще заглядывать в их дом.
Галя, улыбаясь, пообещала. На прощанье махнула ободряюще рукой:
- Скоро, говорят, будет повышение пенсий!
Двинулась на вторую половину дома, где жил Кожевников.