Низко наклонясь к столику, Эмма продолжала баловаться, пуская через трубочку пузырьки в высокий стакан с "Фантой". На стакане была изображена весёлая семейка пингвинов.
– А Маришка тоже любила пингвинов. Она их собирала. Она никогда не болела от холодного мороженого и от колы. И я, когда тогда был взрыв, ну, в тот день, тоже не болела. Это меня мама нарочно уложила в постель, говорила, что никуда нам ехать не нужно. Она ещё почему-то кричала тогда на меня и плакала.
– Дядя Глеб, а мама говорит про вас, что вы крутой.
Глеб Никитин поперхнулся мороженым.
– …Композитор, что ли?
Эмма нетерпеливо покрутила ложечкой у него под носом.
– Не-ет же… Она говорила папе, что вы крутой и что вы всегда делаете, что хотите.
Глеб уморительно сложил ладони.
– Тише, дитя мое! Обо мне просто составилось мнение, что я великий волшебник.
– А на самом деле вы кто?
– На самом деле…, увы, на самом деле я обыкновенный человек, дитя мое!
– Я не ваше дитя, не обзывайтесь.… А у вас у самого есть дети?
Опустив голову на руки, Глеб с нежностью смотрел на Эмму.
– Да, Эмка, ты права, спасибо, что напомнила мне о собственном сыне.
– А как его звать? В какой он школе учится? В гимназии?
– Да нет, что ты! Он уже взрослый, студент. А звать его… Друзья зовут его Сашка.
– Сашка? Здорово!
– …Ну, а то что я крутой… Твоя мама ошибается – я не стремлюсь делать то, что мне нравится, просто я люблю не делать того, что не хочу, а это совсем другая история.
Не совсем понимая сложное объяснение, Эмма поморщилась в стаканчик.
– В зверинце сегодня, наверно, тоже хорошо…. А вот когда вы в следующий раз к нам прилетите, куда мы гулять пойдем?
– Ну, уж нет! Давай-ка ты становись лучшей ученицей в своей школе и собирайся на каникулах ко мне в гости. Обещаю – сходим на красивую, прекрасивую ярмарку! Вот только представь – прилетаешь ты ко мне вот в таком волшебном летающем фургоне-самолете и путешествуем мы с тобой и на ярмарку, и в настоящий зоопарк, где маленькие мишки бегают по полянке. Согласна?
Эмма устало и рассеянно кивнула головой.
– А вы Глюкозу когда-нибудь видели? С собакой?
– Глюкозу? Да, видел её как-то в аэропорту. Она там стояла у стойки регистрации, ну, рядом с кучей всяких разных музыкальных ящиков и свертков. Её барабанщики одну оставили, охранять имущество, а сами, наверно, пиво пить ушли…
Перед глазами Глеба всплыла яркая картинка. Одинокая маленькая девчушка стоит среди громоздких ящиков, как маленький, испуганный суслик. Стоит, глазёнками хлопает…
Он продолжил.
– А собаки рядом не было, не заметил.
Внезапно Эмма вскочила на ноги и захлопала в ладоши.
– О, смотрите, негр, негр идёт! Дядя Глеб, это вы, что ли, его с собой из-за границы сюда привезли?! Вот здорово! У нас в посёлке таких ещё не было!
Закрывая за собой новенькую деревянную калитку поселкового кафе, Глеб Никитин легко занозил палец.
– Эм, у тебя нет какой-нибудь шпильки или булавки?
– Дай копеечку – дам булавочку!
У Глеба опять перехватило дыхание, он ещё раз закашлялся.
– Что-о?! Какая ещё копейка? Чего это ты про деньги вспомнила?
– А меня мама всегда учила, что острые вещи нельзя за просто так другим людям отдавать, их нужно за копеечку продавать, даже друзьям и одноклассникам.
Проклятие
Я убью, убью, убью…!!!
Огромное, уходящее вдаль одеяло… За другой его угол держится бледный, неразличимо маленький человечек… Мы вместе с ним встряхиваем одеяло, ещё раз, ещё… Мягкая, огромная тяжесть рвется из рук, бессильная злоба душит, пальцы немеют… Но почему-у-у?!! Почему они могут, почему у них есть всё, а я…
Огонь быстро бежит по одеялу от далекого уродца, сильно жжёт мне руки, ногти… Нужно закрыть от жара ребенка, обязательно, его лицо, светлые волосы…
Они ещё пожалеют, все пожалеют… Я им всем…
Суббота 18.15.
Дачное общество
Дед железные ворота открывать не стал. Упёрся, пристально смотрел рыбьими глазами на капитана Глеба и тихим гнусным голосом повторял: "Нельзя в общество на такси ездить, не положено. Нельзя в наше общество на такси…".
Глеб разозлился, решительно отверг обтрёпанные инструкции, подписанные председателем правления с/о "Ромашка", которые настойчиво протягивал ему дедок, и по жирной садоводческой грязи пошёл пешком искать на дальних дачных линиях домик Серовых.
Низкие тучи продолжали угрожать очередным ливнем, но пропускали при этом света достаточно, чтобы рассмотреть под ногами частые лужи на грунтовых дорожках и слизисто-размытые кучки угольного шлака в особо топких пешеходных местах.
На стук никто не ответил. Ни в одном из окошек не было света, не вился и дымок из маленькой печной трубы.
Глеб досадливо сплюнул, зябко поправил воротник куртки.
"Стоило через весь город ехать, чтобы уткнуться здесь в запертую дверь…".
Потом, не спеша, обошёл домик вокруг, стараясь, по возможности, в некоторых местах вытирать испачканные кроссовки о подсохшую траву.
На раскисшей тропинке были только его следы. После дневного дождя в фазенду никто не заходил и не выходил оттуда.
Капитан Глеб остановился у крыльца и, стоя спиной к коричневому домику, начал заботливо отряхивать заляпанные джинсы, не забывая при этом сокрушенно покачивать головой.
Внезапно и резко он обернулся.
Цветная занавеска в дальнем окне суетливо дернулась.
– Серёга, открывай! Не валяй дурака, это же я, Глеб! Впускай, а то я промок до костей. В гости к тебе приехал, поговорить надо, Серый!
Стараясь держаться ближе к окнам, Глеб орал и одновременно продвигался вдоль фасада, всматриваясь в темноту дома сквозь занавески.
Чуть щёлкнул замок и дверь дачного домика медленно приоткрылась, образовав узкую щель, через которую сначала были видны только жёлтые скулы и крупные чёрные пуговицы.
Человек в телогрейке тихо произнес:
– Это ты.… А я ведь не поверил…
Не прислоняясь к косяку, так же негромко, как и говорил, заплакал.
– Ну, Серега, бросай ты это мокрое дело! Всё, всё, хватит… Я же здесь, с тобой, в гости вот к тебе собрался, а ты грустишь так сразу… Прекращай! Давай лучше чайком побалуемся, а то ведь я, действительно, пока до твоей плантации добрался, все ноги по вашим лужам промочил.
– Глеб…
Маленькая кирпичная печурка сиротливо и неряшливо пряталась в углу нижней комнаты, рассеянно зевая холодным, небрежно приоткрытым поддувалом. Тропинки на пыльном полу миновали её, соединяя только дверь с диваном и столом.
– Дрова у тебя где? Давай я печкой займусь, прохладно ведь здесь после дождика.
Серов сидел, нахохлившись, на стуле у окна и странным взглядом следил за быстрыми, уверенными движениями Глеба.
– Эй, домовёнок, дрова, говорю, у тебя есть?!
– Вон там, за дверью, около погреба, ветки лежат. Я на той неделе старую вишню опиливал…
Тёмная комнатка была обжита ровно по необходимости. Три окошка, выходившие на противоположные стороны дома, небрежно занавесились давно пожелтевшим тюлем и разномастными сморщенными тряпочками. На столе около печки приютилась двухконфорочная газовая плитка. В углу стояло эмалированное ведро. На ближнем к столу подоконнике, в стакане, застыли в ожидании одинокой трапезы алюминиевые ложка и вилка. Подоконник в изголовье дивана служил полочкой для очков в толстой оправе и для нескольких книг. У дверей скучали немытые резиновые сапоги мутно-зелёного цвета. Над ними так же уныло свисал с гвоздика старый брезентовый плащ.
Единственным ярким пятном во всей дачной обстановке была маленькая эмалированная кастрюлька, оранжевая в белый горошек, стоявшая на серой клеёнке стола.
– Ну вот, ставь хозяин чай! Или, может, кофейку где-нибудь у тебя в берлоге малость завалялось?
Слабая тихая улыбка появилась на лице Серова.
– А ты всё такой же.… Как пил раньше только кофе, так и сейчас…. Давай и я с тобой, что ли, горяченького хряпну, чаю-то всё равно у меня нет.
Он прошаркал к столу, неуклюже нагнулся к ведру, снял крышку, зачерпнул ковшиком воду и медленно перелил её в чайник. Потом также неуверенно поставил его на конфорку, подержал в руках коробок спичек, и, не зажигая газ, переставил чайник на печную плиту.
Глеб наблюдал за Серовым. Тот, казалось, не очень-то и замечал присутствие на своей территории постороннего. Кустистые брови, согнутая спина и застёгнутая до горла телогрейка невероятно старили Сергея.
– Чего так смотришь? Не нравлюсь? Не ты один от меня нос-то воротишь. Торчу вот тут, потому что и жена моя, Маргарита, и тёщинька родная моя сюда ногой уж который день ни-ни; заявляют, что воняет у меня здесь.… Ну, а как не вонять-то, если свалку за ближним забором господа-то наши, городские правители, в прошлом году ещё запланировали. Вон, за окном, дымит куча какая, рукой подать, полюбуйся.… Когда ещё картошку по осени-то вместе копали, так они на пару всё мне верещали, что я и такой, и сякой, мол, не спросясь их, купил им участок с домиком у самой свалки. Ну, купил.… Так они же сами на меня навалились, когда ещё были деньги-то после морей: "Покупай дачу, покупай! Хотим, как у людей!". Тогда им не тут воняло….
Доставая из шкафчика второй стакан, Серов монотонно бурчал, разговаривая, скорее, сам с собой, чем с Глебом.
– Не-е, я уже три месяца просыпаюсь рано.… Как самосвалы на карьер ездить стали, так и начался мой нынешний режим. Да и птиц рядом много – начинают каркать с утра – не уснешь…
Глеб приложил руки к белому боку печурки.
– Электричество тебе ещё не отрубили?
Серый презрительно хмыкнул.
– Ну, что же я, совсем, что ли…
– Тогда включай освещение, а то я тебя на ощупь плохо слышу.
– А я привык…
Маленькая лампочка в оранжевом абажуре мгновенно разогнала незаметно наступившие сумерки и сразу же отеплила комнатку. Серый взял чашку и отодвинулся из светлого круга.
– Лежу я тут как-то, в потолок уставился и думаю: "А ведь самые засиженные мухами лампочки – они ведь самые качественные! Дольше других горят".
– А чего ты здесь в потолок смотришь, а не дома?
– Да ну их…
Серый поёрзал на диване.
– После морей, когда контора моя развалилась, ну ты же знаешь про эти дела…. Радистов-то на берегу никуда особо сейчас не берут… Тёща поныла, поныла и пристроила меня в свой зверосовхоз экспедитором. Ну, возить отходы от рыбацких бригад с водохранилища в кормоцех; песцов-то этих, чернобурок, ханориков разных у нас в зверосовхозе рыбными кишками кормят и всякой такой дребеденью… Особенно когда они щенные, то тогда им кровь замороженную из Дании, из Финляндии рефрижераторами привозят, в кормоцехе с рыбной мукой и потрохами эту кровищу перемешивают, а потом в котлах острым па́ром варят.… С кормами-то вообще выгодно там работать! Тёща уже лет двадцать заведующая холодильником в этом зверосовхозе, кишки импортные морозит. Всё учила меня, как перевесы, недовесы делать по потрохам-то.… Потом чем-то я начальству ихнему не угодил, не знаю, может, денег мало им от рыбаков привозил или чего другое.… Там же откаты денежные на каждом углу, а я особо-то этого не умею.… Ну, тёща пару раз наорала на меня дома, потом сказала, что директор меня уволил, чтобы я не совался больше в совхоз. В вытрезвитель меня даже сдала, чтобы я по этому поводу-то и не думал рыпаться. Ну, напился я тогда, после увольнения, она этих вызвала, мне ласты скрутили, в "воронок" засунули… Говорят, что я там орал, буянил, колотился, дай бог!
– Били?
– Не, что ты! Только раз старшина, пожилой такой дядька, зашел в камеру, прижал меня в угол, а другой дежурный ботинки с меня снял и за дверь их выставил. Я потом босыми ногами потукал, потукал – больно. Ну, я и перестал. Не знаю…. Директор-то зверьковый вроде ничего мужик был, может и не он это придумал, может, тёща сама меня сплавила? Да ну её вообще.… Вот такая тряхомудия со мной тогда и приключилась.
Закашлявшись, Серёга сильно отхаркался, встал к печке, сплюнул на дрова.
– Пробовал я после этого бизнесом заниматься, но как-то опять не удалось, и ведь всё как надо делал, по уму, на мази такое хорошее дело было! Эх… Не повезло, понимаешь… Да чего я тебе тут толкую, небось тебе уже про всё это раньше меня доложили.
– Чем сейчас живешь?
Серов внезапно сунулся под абажур, блеснул навстречу сумасшедшими глазами.
– Во! Смотри, Глеб! "Пикалка", кормилица моя ненаглядная!
Неожиданно он вскочил, опять подбежал к печке, резво вытащил из угла неуклюжую металлическую рамку, укреплённую на короткой, толстой, похожей на черенок лопаты, палке. Так же сноровисто Серый достал из шкафа противогазную сумку, обмотанную тонким проводом, и лихо напялил на голову большие чёрные наушники.
– Мне мужики на заводе знакомые генератор подобрали, остальное я сам по журналу сделал, откалибровал как надо, работает дай боже!
Капитан Глеб почувствовал неприятное волнение.
– Послушай, а для чего тебе все эти дурацкие причиндалы? В войнушку, что ли, с тем дедком на воротах играете?
– Не, что ты! Тут другое… На реке, ну, в том месте, на Стрелке, знаешь же, раньше, в царские-то времена, баржи стояли, разгружались, купцов там всегда было видимо-невидимо, бурлаки пьянствовали, весь берег кабаками был тогда заставлен. Вот я с моей "пикалкой" и брожу там иногда. Монеты нахожу старинные, пуговицы с орлами, крестики разные под берегом-то иногда вымывает. Всяко бывает… Москвичи приезжают иногда за этими вещичками, вот я им, что найду, выгодно и толкаю. Но знаешь, это пока всё мелочь, я верное место знаю, где не такими редкостями можно разжиться, крупняк там точно есть; если правильно ухватить, то на всю жизнь хватит!
Увлеченно размахивающий под абажуром длинными руками, весь опутанный проводами, с неуклюжими наушниками на лохматой, нечёсаной голове, Серёга был страшен.
– …Прикинь – покопаешься в обрыве полдня, скинешь по-быстрому, что нарыл, перекупщикам, чекушечку возьмешь, согреешься! И так хорошо становится! И с другими мужиками можно душевно поговорить, и выпить за компанию, там много кто чего путёвого рассказывает, роются там по-разному, и с завода приезжают в выходные, из зверушника моего тоже есть несколько ребят. Там у нас своя такая команда организовалась!
– Давай, прячь вон под коврик у печки, ну под любой его угол, какую-нибудь мелочугу, медную или беленькую, все равно, угадаю где! Я отвернусь.
Капитан Глеб порылся в карманах. Вытащил монетку, наклонился к домотканому тряпичному половичку.
– Всё? Готово?
Сверкая глазами из-под косматых бровей, Серов начал кружить с палкой по комнатке, вслух комментируя свои действия.
– Нет, нету, не здесь… Стоп!
Он застыл на месте и наклонился к полу вместе со своим сооружением.
– Эх, нет! Это гвоздь в половице свистит. Сейчас я твою монету найду, сейчас… Во, здесь!
Торжествующе поднял руку.
– Скорей всего медяк. Пятьдесят копеек. Под правым углом. Точно?
Не дожидаясь ответа Глеба, который как завороженный наблюдал за этим поразительным и диковатым танцем, Серега бросился к половичку.
– А! Что я говорил?! Моя родная всё насквозь видит! Знаешь, на берегу с этим агрегатом дробину можно найти! А летом я на курганы планирую походить, там вообще такое! Слушай, Глеб, а давай вместе?! Как тогда, в школе, на велосипедах, на весь день….
Внезапно и тоже страшно Серёга замолчал, словно потух.
– Это самое… Зачем ты ко мне-то приехал?
Глеб подошел к нему вплотную, тронул за плечо.
– Бросай своё шаманство, давай-ка лучше за жизнь поговорим. Садись.
Волоча по полу палку с рамкой, Серов дошел до дивана и, усталый, опустошенно плюхнулся на своё скрипучее лежбище.
– Хоть ты здесь и замуровался, но наверняка лучше меня знаешь, что там с нашими-то происходит? Какое-то мутное настроение у всех, пересобачились, злятся друг на друга. В чём дело, не объясняют толком, кто не может, кто не хочет. Может, ты что знаешь, а, кладоискатель? Из-за чего это всё началось? Ведь перед Новым годом, когда я приезжал, вы ведь все так мирно жили!
Серый почти лежал на диване, разбросав по сторонам безвольные руки, смешно вылезающие из коротких рукавов телогрейки.
– Чего ты от меня-то хочешь…? Ради бога, оставь меня, ничего мне не надо.
Он приподнялся на локте.
– Тебе-то зачем всё это, Глеб?
Едва не сбив абажурчик головой, капитан Глеб Никитин резко наклонился над Серовым.
– Затем, что мы вместе столько лет дружили, вместе пацанами на реке и тонули, и спасали друг друга, а сейчас вы тут как в змеюшнике, готовы друг другу головы открутить…
Шагая вокруг стола, Глеб пнул сбившийся половичок.
– В Назара сегодня утром стреляли. В больнице он сейчас. По-твоему, это добрый боженька вразумляет его так утиной дробью, а?! И я при этом должен сопли распустить и с тобой вместе на этом вонючем диване с горя завалиться?
– Ка-ак стреляли? – Серый бестелесно, почти без усилий выпрямился и нараспев, будто задыхаясь, начал говорить.
– Ты не врёшь, Глеб? Честно?! А кто это с Вадиком-то так?
– Не вру. Сегодня, пока мы с ним яхту к выходу готовили, какая-то сволочь пальнула в него – он на палубе один тогда был. А вчера вечером, в парке, молодняк нас с Панасом вздумал из города кулаками прогонять, причём по-свойски, будто мы с ними тыщу лет знакомы.… Ты вот спрашиваешь, что мне здесь от всех вас надо? Ни-че-го! От вас – ничего. Просто сам, лично, хочу перестать удивляться, глядя на вас. Но пока не получается. То Данилов про Назара загадками говорит, то Марек тоже странно так от рыбалки с нами отказался, чего-то темнит. Отчего же это всё? Не подскажешь, Серёня?
Серёга встрепенулся, перебил.
– Ну, что ты, Марек-то добрый! Он просто нервничает иногда. А так он добрый…
– Назар тоже добрый?
Что-то похожее на улыбку осветило лицо Серова.
– Вадик ко мне в гости приезжал. Они с Жанной вместе приезжали, колбасы всегда привозили и скумбрии копченой, ну, такой, нарезанной. Жанна тоже хорошая, добрая. Они когда первый-то раз ко мне заехали, так я ещё по зиме-то тогда еще здоровый образ жизни вел. Жанна только, вроде как, из Москвы вернулась…
Серега быстро смахнул слезу корявыми пальцами.