И он принимает решение. Но не чек предлагает мне этот темнило, а пулю. Я успеваю броситься на ковер. Пуля лишь слегка портит мою прическу. Изо всех сил толкаю кровать, что отделяет нас друг от друга. Он теряет равновесие, но все-таки остается на ногах. Я вскакиваю с пола. Он стреляет снова: пуля дырявит полу моей куртки. Он уже начинает утомлять меня. Я перекатываюсь через кровать, хватаю его за руку и резко тяну на себя. Мы так сильно сталкиваемся лбами, что некоторое время видим друг друга во множественном числе в виде зажженных свеч... Я бью в живот, от чего Консей складывается вдвое. Я бью еще и еще, исполненный ярости, словно раненый зверь... Точку ставлю ударом в рожу. Консей валится на пол...
Я надеваю наручники и оставляю его в покое на несколько минут. Потом переношу на кровать. Он имеет еще право и на пару моих пощечин, как плату за художественную штопку моей куртки.
- Теперь все, ты можешь немного отдохнуть, парень... Но сначала посмотри вот это,- говорю я, показывая ему свое удостоверение.
Для него это еще один удар, и самый болезненный!
- Что, не ожидал такого поворота событий? Правда я сыграл свою роль превосходно?.. Сейчас следовало бы оформить твои показания...
Он молчит.
Снизу доносится гвалт, шум, грохот.
Это мои доблестные товарищи, привлеченные выстрелами, ломятся в открытую дверь.
* * *
- Ты не ошибся,- спрашивает меня Толстяк,- этот подонок действительно замешан в грязном деле?
Он отвешивает ему пинок, отчего месье Консей покрывается румянцем.
- Расшевели немного этого джентльмена, Берю, у него есть что рассказать нам.
- Если у него есть что рассказать, он обязательно расскажет,- уверяет меня Толстяк.
Пино считает, что мы справимся и вдвоем, поэтому присев на кровать рядом с хозяином, тут же засыпает. Не флик, а самый настоящий сурок!
Консей подавлен. Конечно, не просто осознать то, что жизнь изгажена своими собственными руками.
- Консей, вы вступили в сговор с агентом иностранной разведки, неким Грантом,- начинаю я со стандартной фразы.- Он заплатил вам приличную сумму, чтобы склонить вас работать на него, а именно: передать ему секретные документы вашей новой разработки. ...Вы соглашаетесь. Но понимаете, что подозрения могут лечь на вас, так как вы имеете свободный доступ к документам. Поэтому вы организуете вместе с Грантом этот спектакль с ложным ограблением сейфа. Я говорю вам все это только для того, чтобы вы не отпирались, так как видите, что мне известно многое. Теперь же я хочу задать вам еще один вопрос, на который, я думаю, вы с огромным удовольствием мне ответите.
Я набираю полную грудь воздуха и спрашиваю:
- Где документы и макет?
Он молчит. Сначала они все молчат! Разговорчивыми они становятся только после того, когда начинаешь применять по отношению к ним не очень пристойные методы.
- Тебя спрашивают! - Берюрье отпускает ему еще пару пощечин.
- Я не скажу... Делайте со мной, что хотите...
- Спасибо за согласие. Это очень важно,- говорю я.- Могу только сказать, что нам очень нужно, чтобы вы заговорили! И вы заговорите! И кто знает, может, даже вам и запеть захочется...
- Я сейчас научу его соображать,- обещает мне Толстяк.- Если же он нам сегодня ничего не скажет, то завтра скажут о нем его друзья, явившись в дом с цветами...
- Ты становишься поэтом! - не могу я скрыть восхищения высокопарным стилем своего коллеги.
- Особенно, когда приходится иметь дело с подобной нечистью!
И Здоровило, который сегодня явно в ударе, начинает изливать свою злость так же страстно:
Ты только подумай! Этот главный инженер зарабатывает столько же, сколько и я. А в каких хоромах он живет! Но и этого ему мало! И он продаст Францию, чтобы жить еще лучше! А мы вкалываем днём и ночью и остаемся ни с чем, влачим жалкое существование.
Каждую свою фразу Берю сопровождает ударом, от чего инженер сворачивается в комок и становится похожим на зеленое яблоко.
- Да говори же ты, ж...! - подает голос мой второй коллега, Пинюш, Спящий красавец, проснувшийся по велению долга.
Вот уж действительно, от трагического до комического всего лишь один шаг!
Консей внимает голосу снова уснувшего Пино и начинает говорить:
- Французам не нужны военные самолеты. Их больше интересуют еда, автомобили и любовь... Наше правительство знает об этом, поэтому и поощряет увлечения своих сограждан...
Вы понимаете, что он не тот человек, которому надо было бы прочесть лекцию о патриотизме.
- Поэтому ты, мой подонок, торгуешь достоянием народа?
- Я немало потрудился над этим изобретением. В определенном смысле, оно принадлежит мне, и я вправе распоряжаться им.
- Но ведь ты продал и то, что принадлежит твоим коллегам... Но хватит дискуссировать! Не в салоне же находимся, ей-Богу! Берю, спроси этого месье, где находится выкраденная им из сейфа документация?
Я усаживаюсь в кресло: немного устали ноги.
Толстяк, кажется, только и ждал моего приказа о переходе к более активным действиям.
- Игра по крупному? - уточняет он.
- Если необходимо, то да! Я не вижу никакого смысла сентиментальничать с глубоко деградированной личностью.
Берю доволен. Не подумайте только, что он садист, что он находит удовлетворение в чужом страдании. Нет, его надо понять! Тридцать лет рогоносец, тридцать лет на службе в полиции, тридцать лет насмешек, и в течение этих тридцати лет: обложенный со всех сторон налогами, стреляный, презираемый, постоянно под хмельком, жиреющий на глазах, обрабатываемый газето-киноидеологией, госпитализированный и реанимированный после аварий, оболваненный; - это ведь чего-то стоит! Все это накапливается, распирает, бродит, кипит, питает эмоции и требует выхода и, наконец, вырывается наружу! И поверьте, всем подобным ему, наилучшая разрядка в созерцании страдания других! Потому что если те, другие, тоже сделаны из той самой плоти, то не для того лишь, чтобы однажды лечь в землю, как все мы! Если они чувствительны к боли, если они способны страдать, плакать и звать своих матерей, надо чтобы эти способности послужили им, а не оставались невостребованными в течение всей жизни, правда ведь? В этом кроется гармония нашего бытия! Мы обязаны платить за все плохое, что мы творим по отношению к другим! Это самый справедливый закон жизни!
Пока я философствую , Берю готовит свой коронный номер, достойный программы любого мюзик-холла. Если позволить ему, то он, увлекающаяся натура, обнажит своего клиента до самого скелета. А это ведь уже не похоже на мюзикхолловский стриптиз, не так ли?
Он начинает с того, что снимает с инженера пижамную куртку, рубашку... Затем вынимает из кармана складной нож с рукояткой из рога яка. В ноже всего два элемента: тонкое как скальпель лезвие и штопор (вы разбираетесь хорошо, что к чему).
Обычно Берю пользуется своим ножом, чтобы порезать хлеб на мелкие кубики, как это делается при дворе английской королевы.
- Я думаю, что он развяжет твой язык! - произносит Берю.
- Это самосуд хулиганья! - с презрением в голосе выкрикивает Консей.
Толстяк хохочет так искренне, что даже живот, отягощенный божеле начинает лихо трястись.
- Ты прав, я самый отъявленный хулиган!
Он проводит лезвием ножа сверху вниз по безволосой груди главного инженера. Появляется узкая кровавая линия.
Я отвожу глаза в сторону. Постарайтесь меня понять. За всю свою карьеру я разговорил приличное количество своих современников и сломал намного больше челюстей, чем маркиза Тремюий сносила пар обуви. Но все это было продиктовано крайней необходимостью в интересах следствия.
Я просто иначе и не мог действовать.
Толстяк знает, что многие выдерживают самые ужасные боли, но расклеиваются при виде собственной крови. Он колдует над Консеем, словно профессор в анатомической перед студентами.
- Видишь, товарищ, этот разрез делают сверху вниз...
Наконец, наступает мой черед играть роль великодушного человека. Это правило игры при обработке преступника, когда один из полицейских выступает в роли палача, а другой в это время произносит мудрые слова. На это клюют даже самые отъявленные преступники. Когда тип полностью подавлен, ему так необходимо слово сочувствия, рука поддержки, даже если она бряцает парой наручников.
- Консей,- говорю я ему,- перестаньте упрямиться! К чему все это? Вы в наших руках, и у нас есть все средства, чтобы заставить вас говорить...
Он смотрит на меня сквозь пелену слез.
- Вы слышите меня?
Бурже начинает рыдать, словно малыш... Для меня это ой-йой-йой! Конечно же, рыдающий мужчина - зрелище почти патетическое! Но совершенно нет времени ждать, когда он выплачется.
- Итак, мы слушаем вас!
- Документы находятся у Болемье, моего заместителя, инженера Болемье.
- Я сомневаюсь в показаниях такого типа. Вы коллеги по работе... Или вы коллеги по шпионажу?
Он опускает голову.
- Где можно найти Болемье?
- Он сегодня уехал в Гавр... Я недавно проводил его на вокзал...
- В Гавр?
- Да... Он должен передать эти документы и макет иностранному агенту, который завтра утром отплывает из Гавра на теплоходе "Либерте'".
- Где они должны встретиться?
- В морском порту...
- Как зовут агента?
- Не знаю, я не знаю его... я незнаком с ним...
- А ваш подонок-коллега знает?
- Тоже нет... По моим данным, агент должен сам опознать Болемье... Я предполагаю, что у него есть фотография инженера.
Я выхожу из себя.
- Идиот! Наивный простофиля! Это надо же было зайти так далеко, чтобы у них была его фотография! Эти господа-шпионы работают без проколов...
Усталый, обреченный, Консей только кивает головой, соглашаясь со мной.
- А почему это, агент решает плыть на пароме? - интересуюсь я.- Это же не современный вид транспорта. Слишком медленно!
- Морская таможня менее строгая и придирчивая, чем любая другая.
- Макет большой?
- Двадцать пять сантиметров длинной и пятнадцать высотой.
- О'кэй... Нам очень нужна фотография Болемье... У вас, случайно, нет?
- Кажется, есть... Подождите!
Он вытаскивает из комода ящик. Вынимает оттуда большой рыжий толстый конверт и высыпает его содержимое на покрывало.
Консей протягивает мне фотографию, на которой он сфотографирован рядом с молодым человеком, бородатым в стиле "макарони по-флорентийски".
- Это Болемье,- сообщает он мне очевидную вещь.
- Очень приятно.
Я прячу фотографию в карман. Набираю номер телефона Старика и посвящаю его в ход следствия.
- Прекрасная работа, Сан-Антонио... Еще ничего не потеряно. Вы выезжайте сейчас же в Гавр вместе со своими двумя ассистентами и любой ценой задержите Болемье до того, как он передаст документы.
- Хорошо, шеф!
- Я хочу, чтобы вам повезло, Сан-Антонио!
- Я сделаю все необходимое для этого, шеф! Отправьте кого-нибудь к нам, чтобы забрать нового клиента.
- Немедленно отправляю. Диктуйте адрес.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Пока мы передавали Консея в надежные руки Госбезопасности, пока разбудили с помощью стакана воды, выплеснутой в лицо дрыхнувшего Пино, да объяснили ему, что было и что будет еще, часы дотикали до пяти утра... "Либерте" должен отчалить из порта в десять. Мне достаточно трех часов, чтобы докатить до Гавра на своем автомобиле.
Болемье, по словам Консея, сел в поезд в половине первого ночи, то есть он уверенно лидирует. Я должен сократить этот разрыв во времени и постараться встретиться с инженером еще до того, как он выйдет на связь с иностранным агентом. Мне надо будет еще склонить инженера на свою сторону. Но я думаю, что в этом случае мы будем действовать более решительно.
Как вы догадываетесь, мои коллеги спокойно и безмятежно купаются в последнем сне, я же, чтобы не уснуть, иду на скорости до ста тридцати километров по пока свободной трассе.
Через час двадцать въезжаю в Руан. Город только начинает просыпаться. Над Сеной плывут, колышутся космы тумана.
Увидев открытое бистро, решаю немного передохнуть и выпить чашку кофе. Останавливаю свой танк перед соответствующим заведением. Коллег решаю не тревожить: не поймут. Но когда я наслаждаюсь желанным напитком, в бистро вваливает дуэт храпунов в составе Берю и Пино. Хозяйка бистро принимает их, наверное, за бастующих докеров и хмурит брови.
- Значит, пьешь в одиночку? - укоряет меня Толстяк.
- Вы спали словно ангелочки, и я не решился будить вас.
Но Берю не переубедить. В глазах его застыла обида, кажется, на всю жизнь.
Чтобы успокоить свои оскорбленные чувства, Берюрье заказывает для Пинюша коньяк, а себе водку. Вкусы у них скромные, вот только пьют много, черти!
Когда мне удается вывести их из бистро, Толстяк благоухает самогонным аппаратом, а интеллигент Пино - ароматом виноградных лоз. Но такой букет запахов несовместим в салоне моего автомобиля, и чтобы не угореть, я открываю боковые окошка с обеих сторон.
* * *
Часом позже мы в Гавре. Если бы городские колокола звонили в семь двадцать утра, то мы как раз бы поспели к этому торжеству: сейчас семь двадцать две.
- Болемье прибыл в Гавр три часа назад. Как ты думаешь,- обращаюсь я к Берю,- что он должен был бы сделать в такое раннее время? - Не дожидаясь ответа коллеги, отвечаю сам: - Он обязательно зашел бы в отель!
- А тип, с которым он должен встретиться?
- Это специфическая встреча: я тебе, а ты мне! Поэтому начинаем с отелей в районе железнодорожного вокзала. Это наиболее приемлемый для нас вариант.
И мы начинаем с отеля "Терминус". Несомненно вы обратили внимание, что отели с таким названием встречаются повсюду.
Располагаются они почти всегда напротив вокзалов. Все в них пропахло дымом, углем и сыростью...
В холле отеля идет грандиозная уборка. На регистрации сидят двое служащих,- они увлеченно обсуждают вчерашний футбольный матч.
Прикрываемый с флангов двумя верными соратниками, я подхожу к бездельникам.
- Полиция!
Я показываю им свое удостоверение и фотографию Болемье.
- Вы не помните, не поселяли ли вы сегодня ночью этого господина?
Старший по возрасту заявляет, что он только что приступил к дежурству. Его напарник не торопится с ответом, он внимательно изучает фотографию, прежде чем заявить:
- Да, этот человек в нашем отеле... Он в пальто из верблюжей шерсти.
Я ликую. Удача с нами, и это хороший признак. До настоящего момента пока все идет нормально, по намеченному плану.
- Комната?
- Минутку! Его фамилия, кажется, Болемье...
- Абсолютно точно! - кудахтает от восторга Толстяк, перебивая дежурного администратора.
Тот окидывает Берю испепеляющим взглядом и отвечает:
- Комната 214. Вас проводить?
- Спасибо! Найдем сами! - принимает решение мой славный коллега.
Как только стальная клетка лифта взмывает вверх, раздается крик Пино, которому вторит характерный звук рвущейся ткани! Это пола пальто Пино, защемленная дверью
лифта, расстается со своим владельцем.
* * *
Таким же легким и бесшумным шагом, как индейцы племени Живаро-Живатипа-Живати выходят на тропу войны, мы скользим по коридору второго этажа, который, как уже догадались самые опытные среди вас, находится как раз над первым.
Остановившись перед комнатой 214, мы смотрим друг на друга с видом конспираторов, которые хотят подложить бомбу, но не знают против кого.
- Входим? - спрашивает Берю.
Пино сокрушается, разглядывая остатки пальто:
- Что запоет моя жена? Ты не знаешь, Сан-Антонио, можно ли будет компенсировать его за счет наших служебных расходов?
Я очень взволнован, чтобы ответить ему. Я складываю свой указательный палец вдвое и стучу. Тук-тук-тук! Как это делала красная шапочка в тот день, когда страшный волк съел ее бабушку. Но никто мне не отвечает. Очевидно, Болемье спит сном праведника.
Я стучу еще раз и еще раз безрезультатно! Пытаюсь открыть дверь. Не поддается: заперта изнутри. Пускаю в ход свой "сезам", но тщетно: прохвост закрыл дверь на защелку. Но радует то, что он находится в номере. Стучу снова... Ни звука в ответ.
Инициативу берет в свои руки Берю. Он начинает дубасить в дверь своими огромными кулачищами. И снова тишина...
- Возможно, эта комната соединяется с соседней? - предполагает Пино, сторонник дедукции.
- Вполне возможно! Пойди поищи дежурного по этажу!
Но идти никуда не надо: дежурный сам подходит к нам.
- Не открывает? - спрашивает он.
- Нет. Дверь закрыта изнутри на защелку. Нельзя ли попасть в этот номер через соседей?
- Нет.
- Окно?
- Выходит на улицу.
Нет времени вести долгие беседы. Не спрашивая ни у кого разрешения, Берю разгоняется и налетает на дверь.
Она трещит, распахивается, и Толстяк в своем неудержимом порыве исчезает в сумерках комнаты...
Мы слышим грохот бьющегося стекла и вопль.
Это Берюрье, влетев в комнату, переворачивает стол, на котором стояла ваза с цветами. Цветам ничего,- они искусственные. С вазой хуже! И голова моего преданного компаньона украшается еще одной шишкой.
Болемье лежит в постели на спине. Застывшие глаза, посиневшие губы... Он мертв...
- Отравлен,- констатирует Пино.
- Ты думаешь?
- Да. Я даже могу назвать яд... Это... Нет, никак не вспомнить.- Пино почесывает голову, вызывая снегопад перхоти на чудом уцелевший воротник пальто.- Это яд почти мгновенного действия... Он без запаха и вкуса... Глотаешь его, и через час с лишним отказывает сердце.
Служащий "Терминуса" начинает причитать:
- Какая неприятность!
- Когда он появился в отеле?
- Около пяти утра.
- Около пяти... Скажите, он был с чемоданом, с сумкой?
- У него ничего не было.
- Даже пакета в руках?
- Даже пакета! Он сказал мне: "Я ненадолго!"
Несчастный! Он пришел в отель уже после встречи с инкогнито. Я полагаю, что у поезда его встретил агент Гранта. Потом они зашли в буфет, чтобы уладить свои дела... Агент талантливо сработал, без прокола. Немного яда в стакан с соком. А через час - пожалуйста: готовьте венки!
- Серьезное дело! - оценивает ситуацию Толстяк, потирая шишку на голове пятифранковой монетой.
Я тщательно осматриваю одежду умершего, аккуратно сложенную в кресле. В кармане пиджака нахожу сверток. В нем десять тысяч долларов в крупной купюре... Плата за измену!
- Приехали,- говорю я своим соратникам.- А вы,- обращаюсь к хлюпающему носом дежурному по этажу,- позвоните в полицию.
Мы уходим. Спуск в лифте в этот раз для Пино заканчивается благополучно.
* * *