~~~
- Мартин, чем мы, черт возьми, занимаемся? - Патрик раздраженно бросил ручку на письменный стол.
Она проехала по столу и упала на пол. Мартин спокойно поднял ее и воткнул в подставку.
- Патрик, прошла всего неделя. Ты же знаешь, требуется время.
- Я знаю только, что, по статистике, чем больше времени занимает раскрытие преступления, тем меньше шансов, что оно будет раскрыто.
- Но мы делаем все, что можем. В сутках ведь только двадцать четыре часа. - Мартин испытующе посмотрел на Патрика. - Кстати, не стоит ли тебе провести хоть одно утро дома, подольше постоять под душем, немного поспать? У тебя довольно измотанный вид.
- Отдыхать посреди этого цирка? Едва ли. - Патрик запустил руку в волосы, которые уже и так были настолько растрепаны, что стояли дыбом.
Внезапно пронзительно зазвонил телефон, и Мартин с Патриком оба подпрыгнули. Патрик сердито поднял трубку и сразу положил обратно. После минутной тишины телефон зазвонил снова. Патрик с раздражением вышел в коридор и закричал:
- Черт подери, Анника, я же велел отключить мой телефон!
Он вернулся обратно в кабинет, с шумом захлопнув за собой дверь. Несколько других аппаратов полицейского участка непрерывно звонили, но при закрытой двери их было почти не слышно.
- Послушай, Патрик, так продолжаться не может. Ты уже просто на грани срыва. Тебе необходимо отдыхать. Ты должен есть. А сейчас тебе лучше пойти и попросить у Анники прощения, иначе тебе угрожает сглаз. Или семь лет несчастий. Или тебя лишат возможности лакомиться по пятницам Анникиными домашними кексами.
Патрик тяжело опустился обратно на стул, но не смог сдержать улыбку.
- Кексами, говоришь… Думаешь, она проявит такую беспощадность, что откажет мне в кексе…
- Может, даже не подпустит перед Рождеством к корзинке с домашними карамелями и помадкой… - Мартин кивнул с напускной серьезностью.
Патрик поддержал игру и широко раскрыл глаза.
- Нет, только не помадка, так подло Анника поступить не сможет!
- Думаю, сможет. Так что лучше сбегай и попроси прощения.
Патрик засмеялся.
- Ладно, я понимаю, попрошу. - Он еще раз запустил руку в волосы. - Я просто никак не ожидал такой… осады. Газетчики и телевизионщики просто с ума посходили. Похоже, у них совсем нет совести! Неужели они не понимают, что, атакуя нас таким образом, тормозят расследование! Ведь просто ничего невозможно делать!
- Я считаю, что за неделю мы успели очень многое, - спокойно ответил Мартин. - Мы опросили всех соратников Лиллемур, просмотрели все видеозаписи с того вечера, когда она исчезла, и проверяем каждую полученную наводку. Я считаю, что мы очень хорошо поработали. А с тем, что вокруг преступления возникла кое-какая дополнительная шумиха, связанная с шоу "Покажи мне Танум", мы ничего поделать не можем.
- А как тебе то, что они продолжают транслировать это дерьмо? - Патрик взмахнул руками. - Девушку убили, а они используют это как развлечение в лучшее эфирное время. А остальная часть Швеции сидит, прильнув к ящику, и пялится! Я считаю это жутким… - он запнулся, подыскивая подходящее слово, - неуважением!
- Ты снова прав, - сказал Мартин, теперь уже резче. - Но что мы, черт возьми, можем поделать? Мельберг и этот проклятый Эрлинг В. Ларсон пребывают в таком возбуждении от внимания СМИ, что их даже не посещает мысль закрыть программу, а следовательно, нам приходится работать, исходя из предлагаемых обстоятельств. Что есть, то есть. И я по-прежнему настаиваю: нам с тобой и расследованию пойдет на пользу, если ты немного передохнешь.
- Если ты думаешь, что я поеду домой, так не жди. На это у меня времени нет. Но мы можем пообедать в "Постоялом дворе". Это сойдет за краткий отдых? - Он бросил на Мартина сердитый взгляд, вместе с тем сознавая, что слова коллеги не лишены смысла.
- Ладно, сойдет, - согласился Мартин, вставая. - И заодно по пути ты сможешь попросить у Анники прощения.
- Да, мамочка, - сказал Патрик, взял куртку и вышел вслед за Мартином в коридор. Только тут он понял, насколько на самом деле проголодался.
Вокруг них, не переставая, звонили телефоны.
Она не могла заставить себя ходить на работу. Да этого и не требовалось - она по-прежнему пребывала на больничном, и врач советовал ей не торопиться. Но она выросла с сознанием того, что человек обязан работать, чего бы это ни стоило. По мнению ее отца, единственным приемлемым оправданием невыхода на работу было, если ты лежишь при смерти. Впрочем, сейчас именно так она себя и чувствовала. Ее тело функционировало - шевелилось, поглощало еду, мылось и механически делало все, что положено. А изнутри она словно бы умерла. Ей все было безразлично. Ничто не вызывало чувства радости или даже интереса. Все промерзло и омертвело. Внутри ее осталась лишь боль, становившаяся порой настолько сильной, что приходилось ходить, согнувшись пополам.
С тех пор как в дверь позвонили полицейские, прошло две недели. Едва услышав звонок, она каким-то непостижимым образом поняла, что он изменит ее жизнь. Каждый вечер, когда она ложилась, чтобы попытаться заснуть, у нее в голове проигрывалась роковая ссора. Она никак не могла отделаться от мысли о том, что их последний разговор вылился в ругань. Керстин безумно хотелось взять обратно хотя бы часть тех жестоких слов, которые она бросила в лицо Марит. Какое это теперь имеет значение? Почему она не могла просто оставить подругу в покое? Почему ей так упорно хотелось, чтобы та решилась открыто заявить об их отношениях? Почему это казалось ей таким важным? Ведь самым важным было то, что они обрели друг друга. То, что знают, думают или говорят посторонние, вдруг стало для нее настолько несущественным, что она даже не могла понять, почему когда-то, в далеком прошлом, которое вообще-то отделяли от настоящего всего две недели, считала это основополагающим.
Не в силах решить, чем себя занять, Керстин улеглась на диван и включила пультиком телевизор, потом натянула на себя плед, который Марит купила во время одной из своих немногочисленных поездок домой, в Норвегию. От него веяло причудливой смесью запаха шерсти и духов Марит. Керстин уткнулась лицом в плед и несколько раз глубоко вдохнула в надежде, что запах сможет заполнить все пустоты тела. Несколько шерстинок угодили в нос, и она чихнула.
Ей вдруг ужасно захотелось увидеть Софи. Девочку, в которой было так много от Марит и так мало от Улы. Софи приходила к ней дважды и изо всех сил пыталась утешить Керстин, хотя сама, казалось, вот-вот сломается. За эти дни Софи разом повзрослела, что сказалось даже на ее внешности, придав ей вид какой-то болезненной зрелости. Керстин хотелось бы сделать ее вновь юной, стереть эту взрослость, перекрутить часы назад, вернуть щенячью незрелость, положенную пятнадцатилетним девочкам. Но она исчезла навсегда. Керстин также знала, что теперь лишится Софи. Девочка этого еще не понимала и явно намеревалась держаться за подругу матери, но жизнь этого не допустит. С одной стороны, ее потянет ко многому другому, к тому, что возьмет верх, когда уляжется горе, - к друзьям, мальчикам, вечеринкам, к школе, ко всему тому, чему положено присутствовать в жизни подростка. С другой стороны, Ула сделает все, чтобы помешать им поддерживать отношения, и со временем Софи устанет бороться. Ее визиты постепенно будут становиться все более редкими, а потом прекратятся вовсе. Через год или два они станут здороваться при случайной встрече на улице, возможно, обмениваться несколькими словами, а потом отводить взгляды и разбегаться в разные стороны. Останутся лишь воспоминания о другой, совместной, жизни, воспоминания, которые, подобно тонкому туману, будут рассеиваться, если они попытаются их удержать. Софи она потеряет. Это неизбежно.
Керстин рассеянно переключала каналы: в основном шли передачи, куда можно было звонить за большие деньги и угадывать слова. Страшно неинтересно. Мысли вновь вернулись туда, где часто блуждали в последние две недели. Кто мог желать Марит зла? Кто подловил ее в состоянии отчаяния из-за ссоры, в приступе гнева? Испугалась ли она? Все произошло быстро или медленно? Было ли ей больно? Знала ли она, что ей предстоит умереть? Вопросы крутились в голове, оставаясь безответными. Из газет и телепрограмм Керстин узнала об убийстве девушки из реалити-шоу, но осталась на удивление равнодушной - ее до краев заполняла собственная боль. Вместе с тем ее не переставало беспокоить то, что это убийство отвлекает ресурсы от расследования смерти Марит. Ведь из-за внимания СМИ полиция бросила все силы на расследование убийства девушки, и гибель Марит больше никого не волновала.
Керстин села на диване и потянулась за лежавшим на столе телефоном. Если остальные бездействуют, то придется ей проследить за соблюдением интересов Марит. Это ее долг перед подругой.
После смерти Барби они стали собираться в кружок в зале клуба каждый день. Поначалу не обошлось без протестов. Угрюмое молчание нарушалось лишь язвительными замечаниями, но после того, как Фредрик объяснил, что иначе съемки продолжаться не будут, участники нехотя пошли на сотрудничество. Спустя примерно неделю они даже каким-то непостижимым образом начали ждать встреч с Ларсом. Он не разговаривал с ними свысока, слушал, высказывал соображения, не казавшиеся неуместными, и говорил с ними на одном языке. Даже Уффе, сам того не желая, начал относиться к психологу с некоторой симпатией, хотя скорее бы умер, чем открыто признал это. Групповые встречи перемежались индивидуальными беседами, что больше ни у кого не вызывало никаких возражений. Особых восторгов, правда, никто не высказывал, но все вроде бы смирились.
- Как вы пережили последнее время, учитывая все, что произошло? - Ларс одного за другим оглядел всех членов кружка, ожидая, что кто-нибудь возьмет слово. Под конец его взгляд остановился на Мехмете.
- Я считаю, нормально, - ответил тот, немного подумав. - Все так закрутилось, что я вроде как и не успевал задумываться.
- Задумываться о чем? - спросил Ларс, призывая его продолжить и развить свою мысль.
- О том, что произошло. О Барби. - Парень замолчал и опустил взгляд на руки.
Ларс оставил его в покое и оглядел прочих.
- По-вашему, это хорошо? Когда не надо задумываться? Вы тоже считаете, что шумиха сыграла положительную роль?
Снова непродолжительное молчание.
- Я нет, - мрачно ответила Йонна. - Я считаю, что было тяжело. Чертовски тяжело.
- В каком смысле? Что именно показалось тебе тяжелым? - Ларс склонил голову набок.
- Представлять себе, что с ней произошло. Когда перед глазами картины. Как она умерла, ну и все такое. И как она лежала в этом… мусорном контейнере. Омерзительно, блин.
- А другие тоже видят картины? - Взгляд Ларса остановился на Калле.
- Ежу ясно, что видим. Только об этом лучше не думать. Я хочу сказать, что это даст? Барби все равно не вернешь.
- А ты не думаешь, что тебе станет легче, если разобраться с этими картинами?
- Эх, полегчает, только если взять еще пивка! Правда, Калле? - Уффе стукнул приятеля по ноге и засмеялся, но, увидев, что никто его не поддерживает, снова помрачнел.
Ларс переключил внимание на него, отчего Уффе неловко заерзал на стуле: он единственный по-прежнему отказывался полностью включаться в процесс, как это обычно называл Ларс.
- Уффе, ты всегда изображаешь крутизну. А что творится у тебя в голове, когда ты думаешь о Барби? Какие возникают воспоминания?
Уффе огляделся по сторонам, словно не веря собственным ушам. Какие у него воспоминания о Барби? Он захохотал и посмотрел на Ларса.
- Смею утверждать, что если кто и говорит, будто первым делом вспоминает не ее сиськи, то он просто врет! Так что главное - силиконовые бомбы! - Он поднял руки, показывая размер, и вновь огляделся в поисках поддержки. Однако и на этот раз никто не засмеялся.
- Уффе, блин, очухайся, - раздраженно сказал Мехмет. - Ты что, совсем дурак или только прикидываешься?
- Откуда ты, блин, такой взялся! - Тот угрожающе наклонился к Мехмету, но где-то в глубине своего куриного мозга осознал, что его комментарий оказался, может, и не слишком в тему, и нехотя вновь угрюмо замолчал. Он просто ни черта не понимал. При жизни никто ее не любил, а теперь все сидят тут, как последние слезливые слюнтяи, и говорят о ней так, будто умерла их лучшая подруга.
- Тина, ты пока в основном молчишь. Как повлияла смерть Лиллемур на тебя?
- Я считаю это жуткой трагедией. - Она замотала головой, в глазах у нее стояли слезы. - Я хочу сказать, у нее ведь вся жизнь была впереди. И крутая карьера. По окончании сериала ее собирались фоткать для "Слица", уже была договоренность, а еще она общалась с каким-то парнем на тему поездки в Штаты, чтобы попробовать пробиться в "Плейбой". То есть она могла стать новой Викторией Сильверстедт. Виктория уже почти старуха, а тут появляется Барби и занимает ее место. Мы с ней об этом много болтали, она ведь была с такими амбициями. Такая крутая. Тьфу, блин, какая трагедия. - Слезы полились из глаз, и она стала осторожно вытирать их рукой, чтобы не потекла тушь.
- Да, блин, трагедия, - сказал Уффе. - Что мир лишился новой Виктории Сильверстедт. И что ж теперь миру прикажете делать? - Он засмеялся, но, увидев обращенные к нему злобные взгляды, поднял руки. - Ладно, ладно, молчу. Можете спокойно рыдать, лицемерные идиоты.
- Тебя, похоже, все это очень раздражает, Ульф, - мягко заметил Ларс.
- Да не то что раздражает. Я просто считаю, что они чертовски лицемерят. Развели тут сопли по поводу Барби, хотя плевать на нее хотели, пока она была жива. Я, по крайней мере, честен. - Он развел руками.
- Ты не честен, - пробормотала Йонна. - Ты просто идиот.
- Смотрите-ка, психопатка заговорила. Засучи-ка рукава и покажи мне последнее произведение искусства. Совсем чокнутая. - Он опять засмеялся, и Ларс встал.
- Думаю, сегодня нам дальше не продвинуться. Ульф, а с тобой мне, пожалуй, стоит сейчас провести индивидуальную беседу.
- Ладно, валяй. Но не рассчитывай, что я там расплачусь. Этим успешно занимаются другие придурки. - Он встал и хлопнул по затылку Тину, которая повернулась и попыталась ударить его. Уффе только засмеялся и поплелся за Ларсом. Остальные смотрели ему вслед.
Она приехала в Танумсхеде на обед. После ужина в "Постоялом дворе" им пока больше не удалось встретиться, и Мельберг ждал двенадцати часов, сгорая от нетерпения. Он посмотрел на часы, которые неумолимо показывали "без десяти", и продолжил топтаться перед входом. Стрелки медленно ползли вперед, и он поглядывал то на циферблат, то на машины, периодически сворачивающие на парковку. В этот раз он снова предложил "Постоялый двор". Ему хотелось романтической обстановки, а лучшего места было просто не найти.
Через пять минут Мельберг увидел, что на парковку въезжает ее маленький красный "фиат". Сердце как-то странно заколотилось, и он почувствовал сухость во рту. Машинально проверил, хорошо ли лежат волосы, вытер руки о штаны и пошел ее встречать. Увидев его, она просияла, и он подавил желание повалить ее и выдать ей настоящую порцию секса прямо посреди парковки. Сила нахлынувших чувств его поразила - он снова ощущал себя зеленым юнцом. Они обнялись и поздоровались. Мельберг пропустил ее в двери первой, и, когда на секунду коснулся ее спины, рука задрожала.
Зайдя в зал ресторана, Мельберг испытал настоящее потрясение. За одним из столиков возле окна сидели Хедстрём с Мулином и смотрели на него с изумлением. Роз-Мари переводила любопытный взгляд с него на коллег, и Мельберг с неохотой осознал, что придется их познакомить. Мартин и Патрик пожали Роз-Мари руку и широко улыбнулись. Мельберг вздохнул про себя: теперь в полиции сразу начнутся пересуды. С другой стороны… Он распрямил плечи. Показаться с Роз-Мари уж точно не стыдно.
- Не хотите присесть с нами? - Патрик показал рукой на два свободных стула за их столиком.
Мельберг только собрался отказаться, как услышал, что Роз-Мари радостно соглашается, и молча выругался. Ему хотелось немного побыть с нею наедине, а совместный обед с Хедстрёмом и Мулином явно не сулил романтической интимности, о которой он мечтал, однако ему оставалось только стиснуть зубы. За спиной Роз-Мари он бросил сердитый взгляд на Патрика, но покорно отодвинул ей стул. На лицах Хедстрёма и Мулина читалось, что они не верят своим глазам. Ничего удивительного - сопляки их возраста, вероятно, даже не слышали слова "джентльмен".
- Приятно познакомиться… Роз-Мари, - сказал Патрик, с любопытством разглядывая женщину через стол.
Она улыбнулась, и морщинки вокруг глаз углубились. Мельберг едва мог оторвать от нее взгляд. В том, как сверкали ее глаза, как открывались в улыбке губы, было что-то… нет, он даже не мог подобрать слов.
- Где же вы познакомились? - В голосе Мулина слышались едва уловимые веселые нотки, и Мельберг посмотрел на него, нахмурив брови. Он очень надеялся, что парни не решили, будто смогут поразвлечься за его счет. И за счет Роз-Мари.
- На сельских танцах. В Мункедале. - Глаза Роз-Мари сверкали. Нас с Бертилем обоих затащили туда друзья, что не вызвало у нас большого восторга. Но судьба порой избирает нам причудливые пути. - Она посмотрела на Мельберга с улыбкой, и тот почувствовал, что покраснел от счастья. Значит, не он один такой сентиментальный дурак. Роз-Мари тоже ощутила особое значение их встречи уже тем первым вечером.
К их столику подошла официантка, чтобы принять заказ.
- Выбирайте что хотите, я угощаю! - Мельберг с изумлением услышал, как произносит эти слова. На мгновение он пожалел о них, но восхищенный взгляд Роз-Мари укрепил его решимость, и он впервые в жизни осознал истинную цену денег. Что такое пара сотен крон в сравнении с восхищением в глазах красивой женщины? Хедстрём с Мулином посмотрели на него растерянно, и он сердито фыркнул: - Ну, заказывайте, пока я не передумал и не вычел обед из ваших зарплат.
По-прежнему пребывая в шоковом состоянии, Патрик выдавил из себя: "Длинную камбалу", а Мулин, столь же онемевший, сумел лишь кивнуть, показывая, что хочет то же самое.
- Я возьму рагу, - заявил Мельберг и посмотрел на Роз-Мари. - А что хотела бы вкусить сегодня моя прекрасная дама?
Хедстрём закашлялся, поперхнувшись водой, и Мельберг взглянул на него с укоризной, подумав, как неловко, когда взрослые мужчины не умеют себя вести. У современной молодежи и впрямь имеются большие пробелы в воспитании.
- Я бы с удовольствием съела свиное филе, - сказала Роз-Мари, развернула салфетку и положила ее себе на колени.
- Вы живете в Мункедале? - вежливо спросил Мартин, подливая ей воды.