- Что… кто? - Заправляя с правой стороны прямые, стриженные под пажа волосы за ухо, Керстин смотрела на них непонимающим взглядом.
- Это мужчина, ему тридцать один год. Его зовут Расмус Ульссон. Умер три с половиной года назад.
- И преступление так и не раскрыли?
Йоста обменялся с Ханной взглядом.
- Да, полиция расценила его как самоубийство. Имелись определенные признаки, и… - Он развел руками.
- Но Марит никогда не жила в Буросе. Во всяком случае, насколько мне известно. Хотя спросите еще у Улы.
- Разумеется, мы побеседуем с Улой, - сказала Ханна. - Стало быть, вы не знаете ничего такого, что можно было бы расценить как возможную связь? Одна из вещей, объединяющих смерть Расмуса и Марит, заключается в том, что в… - она посомневалась, - в момент смерти у них в организмах оказалось большое количество алкоголя, хотя оба никогда не пили. Может, Марит состояла в обществе трезвенников? Или являлась членом какой-нибудь религиозной общины?
Керстин засмеялась, и улыбка несколько оживила ее лицо.
- Марит? Религиозная? Нет, я бы об этом наверняка знала. Мы каждый год посещали рождественскую заутреню, но больше Марит порога церкви не переступала. Она была такой же, как я, - не верующей в полном смысле слова, но сохранившей своего рода детскую веру, убежденность в существовании чего-то еще. Во всяком случае, я на это надеюсь сейчас больше, чем когда-либо, - добавила она тихо.
Сотрудники полиции молчали. Ханна уперлась взглядом в стол, и Йосте показалось, что он заметил, как в ее глазах блеснуло нечто влажное. Он ее прекрасно понимал, несмотря на то что сам уже давно не плакал в присутствии скорбящих. Однако они пришли сюда по заданию, поэтому он осторожно продолжил:
- А имя Расмус Ульссон вам ничего не говорит?
Керстин покачала головой, согревая руки о чашку.
- Нет, я этого имени никогда не слышала.
- Тогда, пожалуй, на данный момент у нас все. Мы, естественно, поговорим и с Улой. Если вдруг что-либо вспомните, пожалуйста, позвоните нам. - Йоста поднялся, и Ханна последовала его примеру. Она, похоже, испытала облегчение.
- Обязательно позвоню, - отозвалась Керстин, продолжая сидеть на месте и явно не собираясь их провожать.
Уже в дверях Йоста не выдержал, обернулся и сказал:
- Керстин, пойдите прогуляйтесь. Сегодня очень хорошая погода. Вам надо выходить и дышать свежим воздухом.
- Вы говорите как Софи, - ответила хозяйка, и ее лицо вновь озарила улыбка. - Но я знаю, что вы правы. Возможно, я после обеда немного пройдусь.
- Отлично, - коротко сказал Йоста и закрыл дверь.
Ханна на него даже не взглянула. Она уже шла на несколько шагов впереди, направляясь к зданию полиции.
Патрик аккуратно положил пакет с рюкзаком на письменный стол. Он не знал, так ли это необходимо - ведь полиция уже все обследовала три с половиной года назад, - но на всякий случай надел перчатки. Не только из чисто профессиональных соображений - ему не нравилась мысль прикасаться голыми руками к засохшей на рюкзаке крови.
- Надо же, какая одинокая жизнь. Чертовски трагично, - сказал Мартин, стоявший рядом и наблюдавший за действиями товарища.
- Да, похоже, сын был у нее единственной радостью, - со вздохом отозвался тот, осторожно расстегивая молнию.
- Ей здорово досталось. Воспитывать ребенка одной. А потом авария… - Мартин поколебался, - и убийство.
- А еще ей не захотели поверить, - добавил Патрик, доставая из рюкзака первый предмет.
Про себя он обозначил его как "фристайл", хотя и подозревал, что виной тому его собственный возраст и недостаток интереса к технике. Он знал, что теперь вещицу называют иначе, но не имел представления как. Во всяком случае, перед ним был маленький музыкальный механизм с прилагавшимися наушниками. Правда, он сомневался в том, что вещица работает - похоже, ей крепко досталось при падении с моста, и она жалобно звякнула, когда Патрик ее поднял.
- С какой высоты он упал? - спросил Мартин, пододвигая стул и подсаживаясь к письменному столу.
- С десяти метров. - Патрик продолжал опустошать рюкзак.
- Ой, - скорчив гримасу, произнес Мартин. - Зрелище, вероятно, было не из приятных.
- Да уж, - коротко ответил Патрик. У него перед глазами замелькали фотографии с места происшествия, и он переменил тему: - Меня немного волнует, как нам распределить ресурсы, если надо параллельно заниматься двумя расследованиями.
- Понимаю. И знаю, что ты думаешь. Мы совершили ошибку, позволив СМИ загнать нас в ситуацию, когда нам пришлось забросить расследование смерти Марит. Так оно и есть, но сделанного не воротишь. Единственное, что мы сейчас можем, это распределить наши силы поумнее.
- Я знаю, что ты прав, - отозвался Патрик, вынул бумажник и положил его на стол. - Но все-таки не могу отделаться от мысли, что нам следовало действовать иначе. А еще я не знаю, что нам дальше делать с расследованием гибели Лиллемур Перссон.
Мартин ненадолго задумался.
- Мне кажется, что на данный момент нам надо сконцентрироваться на собачьих волосах и пленке, которую мы получили от компании-продюсера.
Патрик открыл бумажник и начал изучать его содержимое.
- Я мыслю примерно так же. Собачьи волосы - это в высшей степени интересный след, и его необходимо разрабатывать дальше. По словам Педерсена, порода довольно необычная. Возможно, у них есть регистр, перечень владельцев, какие-нибудь общества, что угодно, способное вывести нас на владельца. При наличии двух сотен собак во всей Швеции установить владельца, живущего в наших краях, должно быть довольно легко.
- Звучит разумно, - согласился Мартин. - Хочешь, я этим займусь?
- Нет, я собирался поручить это Мельбергу. Чтобы все было сделано на совесть. - Мартин посмотрел на него с обидой, и Патрик рассмеялся. - А ты как думал? Конечно, я хочу, чтобы этим занялся ты!
- Ха-ха, как смешно, - сказал Мартин. Потом он вновь посерьезнел и склонился над столом. - Что там у тебя?
- Ничего особенно увлекательного. Две купюры по двадцать крон, монетка в десять крон, удостоверение личности и бумажка с его адресом и телефонами матери, домашним и мобильным.
- И больше ничего?
- Нет, или хотя… - он улыбнулся, - его фотография вместе с Эвой.
Патрик показал снимок Мартину: молодой Расмус обнимает мать за плечи и широко улыбается в камеру. Сын на две головы выше, и в жесте угадывается элемент защиты. Вероятно, снято до аварии. После нее они поменялись ролями, и защищать пришлось Эве. Патрик аккуратно положил фотографию обратно в бумажник.
- Как много у нас одиноких людей, - произнес Мартин, задумчиво глядя куда-то вдаль.
- Да, хватает, - согласился Патрик. - Ты думаешь о чем-то конкретном?
- М-да… Я думаю отчасти об Эве Ульссон, но и о Лиллемур. Представляешь, когда человека некому оплакивать. Родители умерли, других родственников нет. Даже сообщить некому. Единственное, что после нее останется, это пленки с записями на несколько сотен часов телевизионного времени, которые будут валяться и пылиться в каком-нибудь архиве.
- Живи она поближе, я бы пошел на похороны, - тихо сказал Патрик. - Никто не заслуживает того, чтобы уходить никем не провожаемым. Но хоронить ее, вероятно, будут в Эскильстуне, а туда я при всем желании поехать не смогу.
Они немного посидели молча, живо представляя себе гроб, который опускают в могилу, - а рядом ни родных, ни друзей. Невыразимо печально.
- Записная книжка! - воскликнул Патрик, нарушив молчание.
Книжка, которую он достал, оказалась довольно толстой, черной, с позолоченным обрезом. Расмус явно ее очень берег.
- Что в ней? - с любопытством спросил Мартин. Патрик немного полистал исписанные страницы.
- Думаю, здесь записи о животных из магазина, - наконец сказал он. - Смотри: "Геркулес, три раза в день, часто доливать свежую воду, каждый день чистить клетку. Гудрун, одна мышь в неделю, террариум чистится один день в неделю".
- Похоже, что Геркулес - это кролик или морская свинка, а Гудрун, вероятно, змея. - Мартин улыбнулся.
- Да, Расмус был очень аккуратным. В точности как говорила его мама. - Патрик осторожно перелистал все страницы записной книжки. Речь, похоже, везде шла о животных. Ничего такого, что могло бы их заинтересовать. - Кажется, все.
Мартин вздохнул:
- Я, собственно, и не ожидал, что мы обнаружим что-нибудь эпохальное. Ведь полиция Буроса уже все пересмотрела. Однако всегда хочется надеяться.
Патрик аккуратно укладывал записную книжку на дно рюкзака, когда его насторожил какой-то звук.
- Подожди, тут есть что-то еще.
Он снова вынул записную книжку, положил ее на стол и запустил руку в рюкзак. Когда он вытащил то, что лежало на самом дне, они с Мартином недоверчиво посмотрели друг на друга. Это было совсем не то, что они ожидали найти. Но теперь у них имелось неопровержимое доказательство наличия связи между смертями Расмуса и Марит.
Судя по голосу, Ула не слишком обрадовался, когда Йоста позвонил ему на мобильный. Он находился на работе и считал, что они вполне могут отложить разговор на вечер. Йоста, которого задел снисходительный тон Улы, пребывал не в самом благодушном настроении и спокойно заявил, что они появятся в компании "Инвентинг" в течение получаса. Ула что-то пробормотал о "государственной власти" на певучем шведско-норвежском наречии, но сообразил, что лучше не протестовать.
Когда они сели в машину и двинулись в сторону Фьельбаки, Ханна, казалось, по-прежнему пребывала в плохом настроении, и Йоста задумался над тем, что с ней такое. У него возникло ощущение, будто у нее какие-то проблемы на домашнем фронте, но он знал ее не настолько хорошо, чтобы спрашивать, только надеялся, что ничего серьезного. Она, похоже, вообще не стремилась к общению, и он дал ей возможность посидеть молча. Когда они проезжали поле для гольфа возле Анроса, она посмотрела в окно и спросила:
- Это хорошее поле?
Йоста более чем охотно ухватился за эту трубку мира.
- Замечательное! Особенно заковыриста лунка номер семь. Мне как-то удалось даже послать мяч в лунку одним ударом, правда, не в седьмую.
- Настолько-то я уже разбираюсь в гольфе, чтобы знать, что послать мяч в лунку одним ударом - это хорошо, - отозвалась Ханна, впервые за день улыбнувшись. - Клуб угостил тебя шампанским? - спросила она. - Кажется, так положено?
- А то как же, - ответил Йоста и просиял при воспоминании. - Разумеется, угостил, да и вообще заход получился удачным. Честно говоря, пока что самым лучшим.
Ханна засмеялась.
- Пожалуй, не будет преувеличением сказать, что ты заражен вирусом гольфа…
Йоста посмотрел на нее и улыбнулся, но был вынужден вновь перевести взгляд на дорогу, поскольку возле Мёрхульта шоссе сужалось.
- Да, у меня ведь почти ничего больше нет, - произнес он, и улыбка сошла с его губ.
- Насколько я понимаю, ты вдовец, - мягко сказала Ханна. - Детей нет?
- Нет. - Он не стал развивать тему. Не захотел рассказывать о сыне, который мог бы сейчас быть уже взрослым мужчиной, но прожил лишь несколько дней.
Ханна больше ничего не спросила, и оставшуюся часть пути они проехали молча. Выйдя из машины, они увидели много обращенных на них любопытных глаз. Рассерженный Ула встретил их, как только они вошли в здание.
- Надеюсь, дело у вас действительно важное, раз вы отрываете меня от работы. Об этом теперь будут болтать неделями.
Йоста понимал, что он имеет в виду, и на самом деле они вполне могли подождать часок-другой. Но что-то в бывшем муже Марит вызывало у Йосты желание гладить его против шерсти. Это, вероятно, было не благородно и не профессионально, но он ничего не мог с собой поделать.
- Пройдемте ко мне в кабинет, - мрачно предложил Ула.
Йоста слышал рассказы Патрика с Мартином об исключительной педантичности этого господина в быту, поэтому вид кабинета его не удивил. Ханна же эту информацию упустила и теперь в изумлении подняла брови: письменный стол сверкал чистотой, как в больнице, - ни единой ручки, ни единой скрепки, только зеленая подкладка для письма, уложенная точно посередине. Вдоль стены стоял стеллаж с папками, установленными ровными рядами и снабженными аккуратно написанными этикетками. Ничего не торчит, все в полном порядке.
- Садитесь. - Ула указал на кресла для посетителей. Сам он сел за письменный стол и оперся о него локтями. Йоста невольно подумал, уж не останутся ли на пиджаке пятна от воска, который, вероятно, пришлось нанести на стол в немыслимых количествах, чтобы довести его поверхность до такого блеска, что в нее можно было смотреться как в зеркало. - В чем состоит ваше дело?
- Мы исследуем возможную связь смерти вашей бывшей жены с другим убийством.
- С другим убийством? - переспросил Ула и, казалось, на мгновение обронил маску сдержанности, но секунду спустя вернул ее на место.
- Что это за убийство? Едва ли убийство этой фифы?
- Вы имеете в виду Лиллемур Перссон? - спросила Ханна. Выражение ее лица со всей очевидностью показывало, как она относится к тому, что Ула так пренебрежительно говорит об убитой девушке.
- Ну да. - Тот махнул рукой, столь же откровенно демонстрируя, что его не слишком волнует мнение Ханны о том, как он выражается.
Йоста почувствовал, что ему хочется действительно насолить этому типу. Возникло горячее желание достать ключи от машины и оставить здоровую царапину на сверкающем письменном столе - это доставило бы ему ни с чем не сравнимое наслаждение. Или сделать что-нибудь другое, лишь бы нарушить тошнотворное совершенство Улы.
- Нет, речь идет не об убийстве Лиллемур, - ледяным тоном произнес Йоста. - Мы имеем в виду убийство в Буросе. Молодого человека по имени Расмус Ульссон. Вам это что-нибудь говорит?
У Улы сделался откровенно растерянный вид. Впрочем, это еще ничего не значило. За свою карьеру Йоста повидал множество артистических талантов, и некоторые их них сгодились бы даже для Королевского драматического театра.
- Бурос? Расмус Ульссон? - Его слова звучали как эхо недавнего разговора с Керстин. - Нет, представления не имею. Марит никогда не жила в Буросе. И она не знала никакого Расмуса Ульссона. Ну разумеется, пока мы жили вместе. После этого я понятия не имею, чем она занималась. Учитывая то, до чего она впоследствии докатилась, могу допустить все, что угодно. - В его голосе так и сквозило отвращение.
Йоста сунул руку в карман и пощупал ключи от машины. У него прямо чесались руки.
- Значит, вам неизвестно о какой-либо связи между Марит и Буросом или данным человеком? - Ханна повторила вопрос Йосты, и Ула перевел взгляд на нее.
- Я что, неясно выражаюсь? Вместо того чтобы заставлять меня повторять уже сказанное, вы могли бы вести записи…
Йоста еще крепче сжал ключи. Однако Ханну язвительный тон Улы, похоже, не задел, и она спокойно продолжила:
- Расмус тоже был трезвенником. Может быть, здесь имеется какая-то связь? Какое-нибудь общество или что-то подобное?
- Нет, - коротко ответил он. - Такой связи тоже нет, и я вообще не понимаю, почему вы так зациклились на том, что Марит не пила. Ее это просто-напросто не интересовало. - Он встал. - Если у вас нет больше ничего существенного, полагаю, вам стоит вновь прийти, когда что-то появится. Только я бы предпочел, чтобы вы посещали меня дома.
За неимением других вопросов Йоста с Ханной поднялись, испытывая жгучее желание уйти из кабинета и как можно подальше от Улы. Они не стали пожимать ему руку или прощаться - подобные любезности казались излишними.
Никакой новой информации этот визит не прибавил, тем не менее что-то не давало Йосте покоя, когда они с Ханной ехали в Танумсхеде. Какая-то реакция Улы, что-то из сказанного или несказанного все время вертелось у него в голове, настоятельно требуя внимания. Но он никак не мог сообразить, что именно.
Ханна тоже сидела молча. Она смотрела на пейзаж за окном и казалась погруженной в собственный мир. Йосте хотелось протянуть руку, сказать какие-то слова утешения, но он удержался. Он ведь даже не знал, есть ли причина ее утешать.
Когда отец уходил на работу, в квартире становилось спокойно и приятно. Софи предпочитала находиться дома в одиночестве. Отец вечно приставал к ней с уроками, спрашивал, где она была, куда собирается, с кем разговаривала по телефону и сколько проговорила денег. Одно сплошное нытье. К тому же ей все время приходилось следить за тем, чтобы в доме был полный порядок. Никаких следов от стаканов на столе в гостиной, никаких оставленных в мойке тарелок, обувь должна стоять рядами на специальной подставке, в ванне не должно оставаться волос после того, как она приняла душ… Перечню не было видно конца. Софи знала, что это стало одной из причин ухода Марит, она слышала их ссоры и в десятилетнем возрасте уже прекрасно разбиралась во всех нюансах взаимных претензий. Но мать имела возможность уйти, и пока она была жива, Софи каждую вторую неделю удавалось передохнуть, вдали от строгости и идеального порядка. У Керстин с Марит она могла закидывать ноги на журнальный столик, ставить горчицу посреди холодильника, а не в специальное отделение на дверце и оставлять бахрому ковра в живописном беспорядке, а не расчесывать ее прямыми рядами. Это было великолепно и позволяло ей потом выдерживать неделю строгой дисциплины. Теперь же свободе и отговоркам пришел конец. Она оказалась в плену чистоты и блеска, где ее постоянно допрашивали, доставали расспросами. Свободно вздохнуть она могла, только если приходила из школы пораньше. Тогда Софи позволяла себе мелкие бунтарские выходки. Например, усаживалась на белый диван и пила какао, заводила поп-музыку на CD-проигрывателе Улы и разбрасывала диванные подушки. Правда, к его приходу она всегда приводила все в порядок. Когда отец переступал порог дома, от ее бесчинств не оставалось и следа. Она ужасно боялась того, что однажды он вернется с работы пораньше и засечет ее. Впрочем, такое было крайне маловероятно: только смертельная болезнь могла заставить отца хотя бы подумать о том, чтобы уйти со службы на минуту раньше. Занимая руководящий пост в компании "Инвентинг", он считал, что обязан показывать пример, не допускал опозданий, краткосрочных больничных и преждевременных уходов домой и требовал того же от подчиненных.
Тепло в дом привносила Марит - теперь Софи ощущала это со всей очевидностью. Ула воплощал собой четкость, чистоту и холод, а Марит - надежность, теплоту, небольшой хаос и счастье. Софи часто задумывалась над тем, что могло изначально привлечь их друг в друге. Как два столь непохожих человека могли встретиться, влюбиться, сочетаться браком и произвести на свет общего ребенка? Сколько Софи себя помнила, это было для нее загадкой.
У нее родилась идея. До прихода отца с работы оставалось чуть больше часа. Софи зашла в спальню Улы, которую прежде он делил с Марит. Она знала, где все находится - в гардеробе, в самом дальнем углу. Большая коробка с тем, что Ула называл "сентиментальной чепухой Марит", но которую пока еще не выбросил. Софи удивляло то, что мама не забрала коробку при переезде, - возможно, ей просто не хотелось ничего брать с собой в новую жизнь. Она хотела забрать лишь Софи, и этого ей бы хватило.