Нужно взять его дерзостью. Я вполне сумею противостоять этому человеку и доказать ему, что я и есть Поль Арман… Доказать! А как я это сделаю, если он уверен, что тот умер? Как бы там ни было, но я должен с ним встретиться. Не бывает в жизни сплошного везения: вот вам и преграда на ясном пути. Ну что ж, придется ее либо преодолеть, либо уничтожить".
Жак вытер выступивший на лбу пот, убрал удостоверение в бумажник, бумажник сунул в карман и - уже вполне готовый ко всему - отправился на бак. Увидев его, Овид устремился навстречу.
- Это вы, сударь… - сказал он, слегка поклонившись. - Я вам очень благодарен за то, что вы сочли возможным прийти сюда, и благодарен тем более, что, хоть и не виделись мы чертовски долго, теперь, глядя на вас вблизи, я почти уверен, что не ошибся и могу пожать руку своему двоюродному брату, своему настоящему брату - вы ведь Поль Арман, не так ли?
- Совершенно верно, - ответил Жак, понимая, что отрицать бесполезно: все данные о нем записаны в бортовом регистре.
- Поль-Оноре Арман, родом из Дижона, Кот д'Ор, родины лучших сортов французского вина! Сын Сезара Армана!
- И Дезире-Клер Соливо… - подхватил Жак.
- Родной сестры моего отца… - сказал дижонец.
- Из чего следует, что вы - мой двоюродный брат Овид Соливо.
- Еще бы! - воскликнул Овид.
Они пожали друг другу руки, потом Овид, со свойственной ему фамильярностью этакого бонвивана, заявил:
- Эх! Черт побери, до чего ж здорово, что мы встретились, братец! А я ведь думал, что ты уже покойник!
- Покойник! - с улыбкой повторил за ним Жак Гаро. - По-моему, дело все-таки обстоит немножко иначе. Какой болван это придумал?…
- Да я лет пять назад ездил на родину, так там все об этом поговаривали, только точно никто ничего не знал.
- А кто же распустил эти нелепые слухи?
- Один рабочий из Женевы был проездом в Дижоне, так он и заверил твою мать. Еще добавил, что ты якобы в какой-то богадельне загнулся. Бедняга собиралась написать, чтобы разузнать все как следует, да и сама от удара померла - как раз через год после смерти твоего отца. Да ты, наверное, знаешь?
- Да… да… - ответил Жак Гаро, очень довольный полученной информацией, - мне тогда сообщили… такое горе! Бедный отец… несчастная мать!…
Мерзавец даже сделал вид, что отер слезу. Овид продолжал:
- Ты тогда, наверное, наведался в родные края за наследством? Невелико, конечно, наследство… Но все равно: получать - не отдавать, всегда приятно.
- В самом деле, совсем невелико оказалось… - сказал Жак.
- Нашел на что сетовать, старина… Я лично в наследство и гроша не получил.
- Так твои родители разве умерли?
- Два года назад. Теперь в Кот д'Ор ни одного Соливо больше нет, из всей семьи я один остался, а ты, старина, - последний из Арманов… Вымерли все Арманы. И ничего не осталось… А мы с тобой, выходит, вроде как сироты! Эх! Ну и здорово же, что мы встретились! Представь себе, я сначала тебя даже никак узнать не мог. Все сомневался. Черт возьми! Не виделись-то мы целых шесть лет, тебе тогда было двадцать пять, мне - двадцать два; тебе есть чем похвастаться: изменился ты здорово… и явно в лучшую сторону. Эх! Знаешь, если бы имя не услышал, ни за что бы тебя не узнал… Да еще в таком наряде! Ну, шмотки у тебя, однако! Прямо барин, причем шикарный такой, ну совсем роскошный господин! Ты что, после нашей единственной встречи шесть лет назад в Марселе состояние себе сколотил?…
- Состояние? Да не совсем. Но тем не менее жаловаться мне не на что. Изобрел кое-что, вот и сумел скопить несколько тысяч франков.
- А, черт возьми! Да, эти изобретения штука такая: либо в один момент пан, либо совсем уж пропал!… А ты, однако, хитрец! Учился в Шалоне, а потом в Национальной школе искусств и ремесел*…
* Высшее учебное заведение.
- Да… пожалуй… работал я много…
Затем, желая сменить тему разговора и получить какие-нибудь сведения об этом братце, спросил:
- Ну, а ты чем теперь занят?
- Черт возьми! Тем же, чем и раньше.
- Чем именно?
Овид удивленно уставился на Жака.
- Как это, чем? - воскликнул он. - Ты что, с катушек съехал? Знаешь же прекрасно, что я - механик…
Бывший мастер прикусил губу.
- И вправду, - заметил он, - я совсем спятил. Извини… О чем-то постороннем задумался…
- Ничего страшного.
- А куда ты сейчас направляешься?
- В Нью-Йорк… как всегда, слесарем-механиком работать.
- И ты надеешься, что легко сможешь устроиться?
- И устраиваться не надо. Все уже на мази…
- Это как? - спросил Гаро.
- Меня уже нанял тамошний инженер, некий Джеймс Мортимер, у которого, к счастью, оказалась вакансия.
- Джеймс Мортимер! - воскликнул бывший мастер.
- Ты знаешь его?
- Только в лицо: это, как я полагаю, тот седовласый господин, что путешествует с совершенно очаровательной девицей…
Овид расхохотался и со всей силы хлопнул лже-Армана по плечу.
- А, дружище, не упустил из виду! Ну, вкус у тебя, что надо! Да… да… она хорошенькая, получше Пьеретты, а?
- Какой еще Пьеретты? - не подумав, брякнул Жак.
Дижонец чуть с ног не свалился от изумления.
- Как, ты забыл Пьеретту?… - наконец вымолвил он. - Ту, что так безумно в тебя втрескалась?
- Ах! Ну да… Пьеретта… - деланно посмеиваясь, ответил Жак. - Так давно все это было!…
"Давно… Да не так уж и давно… - подумал Овид. - Странно… он что, память потерял?… О чем с ним ни заговоришь - ведет себя, как придурок из Шайо… Странно все-таки…"
Жак по выражению лица собеседника понял, что снова повел себя очень и очень неосторожно. И, дабы помешать Овиду особенно задумываться, поспешил возобновить беседу.
- Так, значит, - спросил он, - в Нью-Йорке ты будешь работать у инженера Джеймса Мортимера?
- Принят слесарем-механиком, контракт на три года. Американцы по части точных работ вообще-то уступают французам, а этот Джеймс Мортимер, как и ты, изобретатель, сделал, похоже, новую гильошировальную машину, которая вроде бы обставит все до сих пор существовавшие модели…
Жак Гаро заметно вздрогнул.
- Гильошировальную машину! - с тревогой повторил он.
- Да ты, наверное, как следует в этих штуках разбираешься: их же в Женеве усовершенствовали, а ты там работал.
- Действительно, я неплохо в них разбираюсь.
- Я тоже… Именно потому, что я не одну такую штуковину собрал и наладил, этот тип и нанял меня на три года за пятьсот франков в месяц.
Бывший мастер задумался.
- А какого рода гильошировальную машину изобрел американец?
- Да ничего он не изобрел… только усовершенствовал.
- И что за усовершенствования он придумал? Он нашел способ гильошировать серебряные предметы с круглой штамповкой?
- Ну ты и загнул, братец! - Овид со смехом ткнул Жака в бок. - Уж это-то по твоей части, и ты прекрасно знаешь, что невозможно сделать машину, которая могла бы гильошировать круглую штамповку, обратные выступы, желобки и орнаменты.
- Трудно - да, но отнюдь не невозможно.
- Ну что ж! Выдумай ее, и станешь миллионером.
- Твой хозяин богат?
- Да не беднее Французского банка. Таких мастерских ни у кого в Нью-Йорке больше нет, а он еще собирается все это в два раза расширить за счет внедрения усовершенствованной машины. А знаешь что, братец?
- Что?
- Тебе бы этак как-нибудь к нему в компаньоны заделаться… Голова у тебя варит, опыт есть… И работаешь ты много… Мог бы занять на заводе видное положение… И девчонка хорошенькая, да еще и с приданым. Эх! Слушай! Кто знает? Только робким ничего не достается! Если бы я был таким вот барином, как ты!
Овид внимательно - чуть ли не с подозрением - его разглядывал. Жак в этот момент снял шляпу, чтобы вытереть пот со лба.
С тех пор как он выкрасил волосы, прошло уже пять дней, у корней его иссиня-черных волос появилась рыжеватая полоска. Глаза у Овида были зоркие. Он с первого же взгляда заметил эту странную деталь. И сразу же обратил внимание на щеки собеседника. Но там ничего особенного углядеть не удалось. Лицо было гладко выбрито, ибо Жак Гаро из осторожности тщательно брился каждое утро. Овид размышлял:
"Что еще за штучки, черт возьми! Ей-богу, братец волосы красит. Но ведь когда мы с ним прежде встречались, он был вполне нормальным брюнетом. Не мог же он вдруг порыжеть! И что все это значит? Надо будет как-нибудь выяснить…"
Жак опять призадумался. Встреча, похоже, слишком затянулась.
- Ну ладно, братец, еще увидимся, - сказал он, протягивая Овиду руку. - До свидания!
Возвращаясь в помещения первого класса, он думал:
"Я пренебрег опасностью, но, похоже, этот человек в глубине души не совсем уверен, что я тот, за кого себя выдаю. Во что бы то ни стало нужно сделать так, чтобы сей злосчастный тип оказался мне чем-то обязан. Ах! Если бы я мог вынудить его молчать!"
Жак Гаро не ошибся, полагая, что Овид питает определенные сомнения. Эти сомнения, а точнее - подозрения, были еще слабы, но ничто не мешало им окрепнуть и придать делу опасный оборот.
- Ну конечно же, черт побери! - бубнил Овид себе под нос, зажав в зубах сигарету и быстрыми шагами прохаживаясь по носовой палубе. - Он чертовски изменился, и вид у него какой-то странный. Как он мог забыть, что я механик, если и сам тем же занимается? Как он может не помнить Пьеретту, когда она из-за него столько глупостей натворила?… Да еще и красится! Из-под черных волос рыжина какая-то лезет… я прекрасно видел! Честное слово, все, ей-богу, подозрительно. А если это вовсе и не он?… Может, Поль Арман и вправду умер в Женеве, а этот купил его документы?… Но зачем?… Ох, разговорить бы его как-нибудь! У него таинственный вид, что мне совсем не нравится. За шесть лет он сколотил себе состояние. Впечатляет, ничего не скажешь. Такое, конечно, случается, но ведь чертовски редко. А я возьму и все раскопаю! Устрою маленькое расследование. Если хочешь поиметь хорошо набитую кубышку, нужно уметь воспользоваться случаем. А я очень хочу, и раз уж случай представился…
Тут он внезапно умолк, так и не закончив свою мысль, словно отыскивая кого-то в толпе пассажиров. Взгляд его остановился на человеке лет шестидесяти пяти - через плечо у него висела закрытая на замочек кожаная сумочка.
- А вот и наш случай! - продолжил Овид себе под нос, с вожделением пожирая глазами это очевидное вместилище денег. - Я ведь видел, что там, внутри… по меньшей мере шестьдесят тысяч франков - золотом и банковскими билетами. Осталось только придумать какой-нибудь фокус, с помощью которого незаметно перерезать ремешок, прикарманить то, что внутри, а то, что снаружи - выбросить в море. Провернув этот номер, я стану ездить первым классом, курить сигары по пятьдесят сантимов штука и носить шикарнейшие костюмы от лучших портных. О! Случай может сделать человека совсем другим!
Уроженец Дижона скрутил очередную сигарету, покачал головой и вновь забормотал:
- Меня вовсе не удивит, если я узнаю, что и братцу такой же случай представился! Хотел бы я знать, что за изобретение принесло ему столько денег! Забавная, наверное, штука…
Прикуривая, он замедлил шаги. И вдруг совсем остановился возле двух мужчин - они о чем-то негромко разговаривали, сидя в сторонке в самом конце бака. Один из них, смуглолицый, был, судя по костюму, канадцем; беседовал он с молодым человеком лет двадцати пяти.
Канадец достиг уже весьма почтенного возраста. В волосах пробивалась седина, щеки были впалые, глубоко посаженные глаза лихорадочно блестели, а все тело содрогалось, словно его била нервная дрожь. В руке он держал пузырек с какой-то золотистой жидкостью. Молодой человек - французский врач, решивший попытать счастья в Америке, - говорил:
- Значит, лихорадка изводит вас уже десять лет, и вы спасаетесь исключительно этим питьем?
- Да, - по-французски, ибо в Канаде этот язык весьма распространен, ответил канадец, - только благодаря ему я жив до сих пор. Когда лихорадка усиливается, я принимаю пять-шесть капель, и все как рукой снимает… и слабость проходит…
- А что это за жидкость?
- Настойка из наших местных горных растений…
- И как же она называется?
- Ее по-разному называют, иногда даже "Ликер истины".
"Ликер истины"… - повторил молодой врач. - А почему?
- Есть у этой травяной настойки одна интересная особенность. Если выпить ложку такого ликерчика, смешав ее с какой-нибудь жидкостью - вином, пивом или водкой, - смесь перевозбуждает мозг до такой степени, что наступает нечто вроде более или менее продолжительного безумия: иногда оно длится лишь несколько минут, иногда - целый час. И пока человек находится во власти безумия, им овладевает неодолимая потребность рассказать о себе все - и прошлое, и настоящее, поведать самые сокровенные помыслы; как только действие настойки прекращается, человек тут же забывает все, что с ним только что было. Вот почему эту настойку называют "Ликером истины".
- Любопытная штука!…
Овид Соливо, не показывая виду, напряженно вслушивался, не упустив ни слова из беседы и объяснений канадца.
- Черт возьми! - пробормотал он. - Штука действительно любопытная… будь у меня такое зелье, я бы подлил его братцу и сразу бы узнал, и почему у него волосы порыжели, и откуда взялось состояние.
Мужчины продолжили разговор. Овид опять навострил уши. Канадец объяснял:
- "Ликер истины" обладает и другими достоинствами; одно из них весьма примечательно.
- А именно? - спросил врач.
- Если полить им рану, она быстро - почти мгновенно - каутеризируется. Многим случалось наблюдать, как укушенные ядовитой змеей лесорубы или охотники, капнув на рану немного настойки, мгновенно выздоравливали.
- Но это же прямо панацея какая-то! - с изрядной долей скептизма рассмеялся врач.
- Не стоит смеяться! - с важным видом заметил канадец. - Я сказал правду, и в этом вы сами можете убедиться, если попробуете…
- Чтобы попробовать, надо его иметь. Где его можно достать?
- Вы едете в Нью-Йорк?
- Да.
- Хорошо, тогда запишите то, что я вам продиктую.
Молодой человек достал из кармана блокнот и приготовился записывать. Овид, повернувшись к ним спиной, сделал то же самое. Канадец продиктовал:
- Кучиллино, одиннадцатая авеню, 24.
- Что такое Кучиллино?
- Это человек из моей деревни, переехавший из Канады в Нью-Йорк и открывший там торговлю; ему привозят с гор "ликер истины", и он продает его чуть ли не на вес золота. Он запросит с вас пятнадцать долларов за пузырек, нисколько не больше этого.
- И в самом деле дорого, но я все равно куплю. Очень хочется попробовать…
Овид нацарапал в свою записную книжку имя и адрес.
- А мне-то как хочется! - прошептал он. - Да я и семьдесят пять франков с радостью готов отвалить, лишь бы преподнести ему ложечку зелья… лишь бы разговорить братца и выведать, что у него там в башке таится…
В то время как все это происходило на носовой палубе, Жак Горо, спустившись в салон, нашел наконец повод заговорить с Ноэми Мортимер. На сей раз случай пришел на помощь. Пока Джеймс Мортимер беседовал со своими американскими знакомыми, светловолосая Ноэми села за пианино и принялась наигрывать мелодии из очень модной в ту пору в Париже оперетки.
Жак, чтобы лучше слышать, пересел поближе к девушке.
Ноэми давно уже заметила, что этому пассажиру явно доставляет удовольствие смотреть на нее. Он был одет как джентльмен, путешествовал первым классом - так почему бы ей избегать скромных проявлений восхищения? И она вовсе не избегала их. А может быть, будучи истинной дочерью Евы, даже получала определенное удовольствие - вполне невинного толка. Музыкальный отрывок закончился; последний звук все еще витал в воздухе; Жак наклонился к исполнительнице.
- Сразу видно, барышня, что вы жили некоторое время во Франции, и не просто во Франции, а в Париже.
Девушка подняла большие голубые глаза и взглянула на человека, нарушавшего все правила и приличия: он посмел заговорить с ней, не будучи представленным. Тем не менее она не возмутилась и, чуть улыбнувшись, спросила нежным голосом:
- И откуда же, скажите, пожалуйста, это видно, сударь?
- Вы никогда бы не смогли исполнить мелодию так живо и зажигательно, если бы не слышали ее в Париже, в том самом театре, где она родилась. Такая музыка может звучать только на моей родине.
- А, значит вы, сударь, француз!
- Да, сударыня.
- Ну что ж! Вы абсолютно правы. Эти мелодии я слышала в Париже… в театре Буфф. Они показались мне просто очаровательными, и я постаралась их запомнить.
- У вас удивительная память.
- На то, что понравится - да. А во Франции мне понравилось многое…
- И сколько же времени вы провели в Париже?
- Всего лишь три месяца… Едва даже успела увидеть все интересное, что может предложить этот великий город. Мне хотелось бы прожить там по меньшей мере год, но у отца не было возможности… Дела призывают его в Нью-Йорк, и я вынуждена вернуться туда тоже, ограничившись таким вот недолгим путешествием.
- Хорошо понимаю вас, хотя сам уехал из Парижа без всяких сожалений. Я тоже направляюсь в Нью-Йорк… По профессии я механик и намерен ознакомиться там с некоторыми предприятиями, внедряющими замечательные изобретения, в частности, с заводами Мортимера.
Ноэми с улыбкой посмотрела на него.
- Вы имеете в виду предприятия Джеймса Мортимера?
- Да, сударыня… Джеймса Мортимера - в Европе он слывет просто гением.
- А знакомы ли вы лично с тем, кого так превозносите?
- Нет, сударыня. Как же я могу быть с ним знаком, если впервые направляюсь в Америку? - с невероятным апломбом ответил бывший мастер.
- И по прибытии в Нью-Йорк вы намерены обратиться к нему?
- Первый же мой визит будет именно к нему. Отрекомендуюсь как очень скромный коллега великого человека…
- Тогда, - заявила девушка, снова засияв улыбкой, - тогда вам, наверное, будет приятно оказаться представленным, introduced, как у нас в Америке говорят, Джеймсу Мортимеру?
- Признаюсь, ничего для меня приятнее и не придумаешь… Если меня представят по всем правилам, я буду избавлен от неизбежного в подобных случаях и вполне понятного момента неловкости.
- Да, я хорошо это понимаю… Но уверяю вас: Джеймс Мортимер просто без ума от французов, и я беру на себя обязательство представить вас.
- Буду вам очень признателен. Вы хорошо его знаете?
- Прекрасно знаю и люблю всей душой. Это мой отец…
Сцену изумления лже-Арман сыграл не хуже первоклассного актера.
- Ваш отец! - воскликнул он. - Ах, сударыня, вот так сюрприз! Ну кто бы мог подумать? Если бы я знал…
- Тогда вы отзывались бы о моем отце иначе? - со смехом спросила Ноэми.