- Потому что накануне я уже продала ей четыре литра керосина. Я даже сказала ей об этом, а она ответила, что ее мальчишка, играя, опрокинул бидон… я еще ее предупредила: "Он мог все спалить, ваш парень. Нужно быть осторожнее… завод мигом может сгореть".
- А какого вы мнения о Жанне Фортье?
- Я думаю, она слишком многого хочет.
- Что заставляет вас предположить это?
Матушка Франсуа почти дословно пересказала следователю их разговор, и, не имея ничего добавить, получила разрешение вернуться домой. Тут же был отдан приказ о розыске и задержании Жанны Фортье.
- Поскольку господин доктор уже написал заключение, - сказал прокурор кассиру Рику, - я могу дать разрешение на погребение тела господина Лабру. По этому поводу вы переговорите с госпожой Бертэн - она, вне всяких сомнений, уже выехала, получив вашу телеграмму. И соблаговолите сообщить мне о ее приезде. Благодарю вас за преданность делу и проявленное рвение.
Кассир выпятил грудь колесом, а представители закона отбыли в Париж, оставив на месте преступления двух полицейских.
Глава 8
В тот самый день, в час пополудни, еще довольно молодой, хорошо сложенный человек в необыкновенной шляпе и очень приличном сером суконном костюме, поверх которого было наброшено демисезонное пальто, вышел из коляски на вокзале Сен-Лазар. Через плечо у него была перекинута дорожная сумка, в руке он нес явно легкий чемодан. Внешностью и манерами он напоминал богатого фабриканта или приезжего коммерсанта. У него были матово-черные, лишенные блеска волосы, лицо гладко выбрито.
- Ведь сейчас должен отправиться скорый на Гавр, сударь? - спросил он у вокзального служащего.
- Да, но билеты, сударь, уже не продают. Поезд вот-вот тронется.
Путешественник, однако, лишь сдвинул брови в знак разочарования.
- Ничего не поделаешь! - только и сказал он. - Будьте добры, а в котором часу следующий поезд?
- В шесть часов тридцать минут.
Путешественник ушел с вокзала и направился к Амстердамской улице.
- Я ведь был уверен, что опоздаю! - пробормотал он. - Конечно, лучше было бы ехать днем. По крайней мере видишь, кто сидит рядом с тобой. Ну ладно, воспользуюсь паузой, чтобы поесть: я зверски голоден.
Тут же, на Амстердамской улице, он зашел к кабачок, расположенный на первом этаже какой-то гостиницы, - как раз напротив входа в вокзал; этот кабачок был особенно популярен у англичан и американцев.
Подошедший к нему официант спросил:
- Прикажете подать обед, сударь?
- Да. Принесите мне меню, расписание поездов, бумагу и ручку. Я хотел бы отправить телеграмму, пока мне будут готовить обед.
- Это несложно. Телеграф совсем рядом. Если желаете, один из служащих гостиницы отнесет туда вашу телеграмму.
- Прекрасно. Сейчас я ее напишу.
Официант ушел, а путешественник, открыв справочник на страницах, посвященных западным железным дорогам, принялся просматривать размещённые там объявления. Его взгляд остановился на перечне гаврских гостиниц.
- Все равно, которая из них, - пробормотал он, - главное - не метаться по городу, как очумелому, который и сам не знает, куда его несет. Впрочем, в Гавре я задержусь ненадолго. Хотя бояться мне решительно нечего - все считают, что я погиб в огне пожара, пытаясь спасти кассу, - и узнать меня совершенно невозможно. Все же будет благоразумнее не засиживаться во Франции.
Взгляд его задержался на первом же прочтенном им названии: "Объединенные гостиницы "Де л'Амироте" и "Де Пари", владелец - Лемель".
- Годится не хуже любой другой… - сказал он. - Даже лучше, чем какая-либо другая: находится она, как я вижу, напротив причала, откуда уходят корабли на Саутгемптон. Воспользуюсь этим, чтобы как можно реже появляться в городе. С первым же кораблем отправлюсь в Англию, а оттуда быстренько умотаю в Нью-Йорк.
Путешественник закрыл справочник, взял лист бумаги, ручку и написал следующее:
"Гавр, гостиница "Де л'Амироте", Лемелю…
Прибываю сегодня вечером из Парижа поездом в одиннадцать ноль пять. Просьба забронировать комфортабельный номер.
Поль Арман."
Он подозвал официанта.
- Вот телеграмма, - сказал он, протягивая ему листок бумаги. - А теперь принесите обед.
Несколько минут спустя наш герой приступил к трапезе, да с таким удовольствием, что на всех окружающих произвел бы впечатление человека с отменным аппетитом и абсолютно чистой совестью. В шесть часов тридцать минут он сел в поезд, после Манта остался в купе один, чему явно очень обрадовался, и тут же, пользуясь отсутствием посторонних, открыл чемодан, достал какие-то бумаги и принялся их рассматривать чрезвычайно внимательно. Это был Жак Гаро, старший мастер альфорвилльского завода; Жак Гаро - поджигатель, Жак Гаро - убийца своего хозяина.
Проникнув в объятый огнем флигель, Жак крикнул: "Спасите! Помогите! Умираю!", дабы в глазах всех присутствующих выглядеть человеком, попытавшимся в силу своей преданности спасти деньги и бумаги господина Лабру. Старший мастер был мошенником - ловким и смелым, способным поставить на карту все, и, дабы обеспечить себе спокойное будущее, не колеблясь, рискнуть собственной жизнью. Нужно было подстроить все так, чтобы ни одна душа не могла усомниться в его смерти, так, что если Жанна Фортье и попробует что-то доказать, ее никто и слушать не станет.
Флигель Жак давно уже изучил вдоль и поперек. И знал, что одно из окон на лестнице, ведущей в квартиру господина Лабру, выходит в поле за заводом. Бросаясь сквозь дым и огонь, он уже имел в голове вполне определенный план.
Под ногами у него все трещало. Все вот-вот готово было рухнуть на голову. Вместо того чтобы броситься в кабинет, он в три прыжка взлетел по раскаленным ступеням лестницы, добрался до окна, из которого уже от невозможной жары вылетали стекла, позвал на помощь, испустил отчаянный вопль, посеяв ужас и смертельную тревогу в сердцах всех собравшихся перед флигелем, и - полуослепший, едва не задохнувшийся, - бросился в оконный проем.
Немного погодя раздался чудовищный треск: крыша флигеля и его второй этаж рухнули вниз.
Старший мастер - цел и невредим - оказался в чистом поле, и в то время, как все представляли себе, как он корчится, обугливаясь, под обломками, бежал по бороздам в поисках надежной дороги. Час спустя он рухнул от усталости в одном из уголков Венсеннского леса.
"Ну, - сказал он себе, - вот я и спасся".
Он отдышался и, уверенный в том, что никто не станет его преследовать, дождался утра. Как только начало светать, он полез под рубаху и вытащил оттуда пачки денег и бумаги, украденные из сейфа, которые все это время носил на груди. Тщательно сложив свою преступную добычу, он завернул ее в носовой платок, встал и пошел в направлении Парижа. Усталости он уже не ощущал.
В тот момент, когда Жак входил в столицу через заставу Трона, часы пробили семь утра.
Он остановился возле чистильщика обуви, велел вычистить и натереть себе башмаки; затем, вновь приняв облик аккуратно одетого рабочего, направился к магазину готового платья, откуда вышел час спустя, преобразившись полностью. Лишь лицо его по-прежнему можно было узнать; оно даже обращало на себя особое внимание: волосы и борода были рыжие, причем на редкость необычного и яркого оттенка.
Жак вошел в парикмахерскую и велел побрить себя и подстричь волосы.
- А не найдется ли у вас какой-нибудь краски для волос? - спросил он, посмеиваясь. - Рыжий цвет совсем не в моде, и это вечно подводит меня в отношениях с дамами.
- Конечно, найдется, сударь, - ответил парикмахер.
- И долго она держится?
- По меньшей мере неделю. Нужно будет лишь время от времени подкрашивать корни.
Полчаса спустя волосы старшего мастера были уже самого что ни на есть черного цвета, и, взглянув на свое отражение в зеркале, он себя не узнал.
Довольный достигнутым результатом, Жак Гаро приобрел великое множество флаконов краски, сел в коляску и направился на вокзал Сен-Лазар, где пообедал и отправил в Гавр телеграмму, подписанную Поль Арман. Имя это отнюдь не было выдуманным. Поль Арман в самом деле существовал в свое время. Он был механиком, Жак работал с ним в одном цехе и был его другом в Женеве, где тот и умер. Он оставил ему свое удостоверение, и Жак сохранил его.
Обдумывая все детали и собираясь уехать из Франции вместе с Жанной - тогда он еще надеялся, что она решится последовать за ним, - он заранее приготовил это удостоверение, ибо такой бумаги было достаточно, чтобы избежать возможных неприятностей. Внешние данные Поля Армана были почти те же, что у Жака Гаро, за исключением цвета волос и бороды. Приказав себя побрить и выкрасить волосы, старший мастер усилил это сходство.
Отныне, уверенный в своей безнаказанности, он мог смело шагать по пути удачи.
Вернемся, однако, к Жанне Фортье. Несчастная, вконец измученная мать проспала около двух часов. Когда она проснулась, солнце стояло высоко над горизонтом. Жорж все еще дремал, обеими руками прижимая к себе картонную лошадку.
Жанна пристально всмотрелась в него, и из ее глаз побежали слезы. В этот момент Жорж чуть пошевелился. Жанна склонилась над ним.
- Мамочка, я есть хочу… - произнес ребенок, открывая глаза.
- Держи, мой милый…
И вдова протянула сыну часть купленных ею продуктов. Жорж их взял, с аппетитом принялся за хлеб и шоколад и спросил:
- Ты сама не ешь? Почему?
- Я не голодна.
Хотя дело обстояло совсем наоборот: пустой желудок мучил Жанну все сильнее и настойчивее. Но могла ли она притронуться к скудной еде, купленной для ребенка? Когда эта несчастная еда кончится, как сможет она купить другую, если у нее нет работы? И бедная женщина попыталась не думать…
День показался ей долгим, очень долгим, почти бесконечным. Она боялась появляться средь бела дня на оживленной дороге под самым Парижем; кроме того, ей хотелось, чтобы Жорж хорошенько отдохнул. Наконец наступила ночь.
Госпожа Фортье дала сыну еще немного хлеба и шоколада и наугад пустилась в путь, шагая, куда глаза глядят. Но силы свои она переоценила: натруженные ноги едва держали ее; за ночь удалось пройти совсем немного, и частенько приходилось останавливаться от голода и усталости.
Ночь прошла. Наступил день. Вдова, прижимая к себе уснувшего Жоржа, все еще шла вперед. Потом увидела дома какой-то деревушки. Навстречу ей попалась крестьянка. Остановив ее, Жанна спросила:
- Не скажете ли, сударыня, что это за деревня?
- Это Шеври, под Бри-Конт-Робером… - ответила крестьянка и пошла своей дорогой.
Госпожа Фортье уже просто изнемогала. Ноги решительно отказывались идти. Она вынуждена была сесть на обочину дороги. Девочка лет десяти, гнавшая корову на пастбище, остановилась возле нее. Жанна спросила:
- Скажи, детка, а где в деревне Шеври дом кюре?
- Дом господина кюре вон тот, первый, видите, с белой башенкой, заостренной крышей, под большими деревьями.
- Спасибо, детка.
Жанна встала, взяла Жоржа на руки и деревянной походкой сомнамбулы, пребывающей в гипнотическом сне, двинулась в путь.
Кюре деревни Шеври жил в очень простом, уже довольно старом, но на редкость веселом домике. Перед ним простиралась заросшая травой лужайка, усеянная цветочными клумбами. За домом был большой огород с множеством фруктовых деревьев. Вот уже более двадцати лет в этом приходе, численность которого не превышала четырех сотен душ, служил один и тот же священник.
У аббата Феликса Ложье, человека пятидесяти восьми лет, было открытое, улыбчивое лицо, мягкий чистосердечный взгляд. Все прихожане любили его, относились к нему с большим почтением и уважением. Жил он в Шеври вместе с сестрой, шестидесятилетней женщиной, и служанкой.
Его сестра, госпожа Кларисса Дарье, овдовевшая семь лет назад, приехала сюда после смерти мужа, оставившего ей совсем неплохое состояние, но не оставившего детей. К брату она относилась с нежностью и почтением; любовь прихожан распространялась также и на нее, ибо большую часть своих доходов она употребляла на благотворительность.
Утром того дня, когда после грозовой ночи над дымящимися руинами сожженного завода вставало солнце, а Жанна Фортье с сыном спали в лесу, часы в приходе Шеври показывали половину девятого. Молодой человек двадцати трех лет сошел с поезда. Нагруженный оснащением художника-пейзажиста - мольбертом, складным стулом, зонтиком, муштабелем, ящиком с красками, - он быстрым шагом, весело зашагал по дороге в тени больших деревьев по направлению к Шеври.
Это был красивый парень с тонкими, правильными чертами умного, улыбчивого лица. В синих глазах светились решимость и интеллект. Звали его Этьен Кастель. Он никогда не знал своей матери. Отец его, оптовый торговец в квартале Монмартр, умер четыре года назад, оставив Этьену небольшое состояние, позволившее юноше выбрать жизненный путь себе по вкусу и попытаться сделать артистическую карьеру, в которой он надеялся преуспеть благодаря упорному труду; он мечтал занять в искусстве достойное место.
Когда Этьен вошел в Шеври, попадавшиеся навстречу крестьяне приветствовали его как хорошего знакомого. Художник, поздоровавшись с ними, пошел дальше - к дому кюре, возле которого остановился, подергал за звонок, потом повернул ручку, открыл калитку, которую никогда не запирали, и вошел в сад. Аббат Ложье, вооружившись лопатой, возился в огороде. Заметив Этьена, он радостно вскрикнул, воткнул лопату в грядку и пошел навстречу.
- Добро пожаловать, сынок! - воскликнул славный кюре, сжимая руки художника. - Какой приятный сюрприз!
Затем, раскрыв объятия, прижал Этьена к груди и горячо поцеловал его.
- Значит, - улыбаясь, сказал молодой человек, - вы прощаете мне мою бестактную выходку: свалился, как снег на голову?
- Я прощу тебе этот нелепый вопрос, если ты обещаешь погостить у нас подольше.
- Я пробуду у вас неделю.
- Всего лишь неделю! Это слишком мало!
- Большим временем я просто не располагаю.
- Ну и ладно! Пусть у нас будет неделя - неделя славных прогулок… добрых бесед… Но ты, наверное, устал?
- Не без того.
- Ступай, избавься от своего снаряжения и поздоровайся с моей дорогой сестрицей: она тебе страшно обрадуется.
- Надеюсь, она, как и вы, пребывает в добром здравии.
Аббат Ложье проводил Этьена в комнатку на первом этаже и позвал:
- Кларисса! Кларисса!
- Что, друг мой? - спросила вдова, стоя на верху лестницы.
- Спускайся скорее! У нас гость… Гость, которому ты будешь рада. Наш художник приехал.
- Этьен! - воскликнула госпожа Дарье, живо спускаясь по лестнице. - Прелестный сюрприз, но, если бы он предупредил нас заранее, мы хотя бы его комнату подготовили.
- А я как раз собирался устроить вам сюрприз, сударыня, - ответил художник, расцеловав сестру кюре в обе щеки. - Вот и приехал на неделю.
- Как мало - на неделю; ну ничего, отведать всех сортов моего варенья времени у тебя хватит. Может, поешь чего-нибудь?
- Нет, пообедаем, как обычно, - в одиннадцать.
- Где твоя комната, ты знаешь… иди устраивайся… А я пойду дам нужные распоряжения Брижитт. У тебя по-прежнему хороший аппетит?
- Как всегда… волчий.
И госпожа Дарье отправилась вносить дополнения в обеденное меню. Художник затащил свое снаряжение в комнату, которую обычно занимал, приезжая сюда, затем пошел в сад к аббату.
- Сколько всего ты должен рассказать мне, сынок; мы не виделись целых полгода. Как твоя работа?
- Работал я много… с большим рвением, а стало быть, и с радостью.
- И каковы результаты?
- С материальной точки зрения, вполне удовлетворительные. Мои картины начинают покупать довольно активно. Но деньги - еще не все.
- Ты мечтаешь о славе?
- Если не о славе, что было бы слишком претенциозно в моем возрасте, то хотя бы об известности.
- Но ведь ты уже известен как художник?
- Недостаточно… Мне хотелось бы одним махом стать не имеющим себе равных.
- А что для этого нужно?
- Найти отличный сюжет картины и мастерски исполнить ее. Две, как видите, очень простые вещи, - смеясь, ответил Этьен.
- Может быть, ты найдешь свой сюжет здесь, сын мой.
- Очень хотелось бы, я даже почти надеюсь на это, ведь ваша дружба всегда приносила мне удачу.
Лучшего кюре, чем аббат Ложье, и вообразить трудно. Умный и прямодушный, он был священником по призванию, а не по обязанности. Будучи в свое время товарищем по учебе и очень близким другом отца Этьена Кастеля, после его смерти он перенес к сыну, выросшему у него на глазах, ту привязанность, что долгие годы питал к отцу, тем более что понимал: Этьен - одна из тех редких натур, которые ни при каких обстоятельствах не сворачивают с пути истинного. И следует отметить, что художник к священнику относился точно так же.
Ровно в одиннадцать три вышеописанных персонажа собрались в столовой. Госпожа Кларисса Дарье была дамой почти богатой; поэтому благодаря ей стол ее брата был если и не роскошным, то вполне приличным: вряд ли кому-либо приходилось вставать из-за него голодным. Этьен поел с большим аппетитом и, поскольку работать в этот день он не собирался, вышел прогуляться.
На следующий день он встал очень рано, приготовил палитру, спустился вниз и, устроившись в саду, принялся быстро набрасывать этюд, изображавший едва начавшую просыпаться деревню в прозрачной утренней дымке. Около половины восьмого вернулся с мессы священник. Он застал Этьена за работой.
- Удачи тебе, сынок! - сказал он. - Я, конечно, не слишком разбираюсь в живописи, но, наверное, не ошибусь, если скажу, что этот этюд очень хорош. У тебя, похоже, верный глаз, и ты умеешь перенести на холст то, что видишь.
- Никакая другая похвала не могла бы польстить мне в большей степени.
- Она, по крайней мере, искренняя, работай, сынок.
И аббат устроился под каштанами. В доме госпожа Дарье хлопотала по хозяйству. Брижитт - служанка - кормила кроликов и птицу на заднем дворе рядом с садом: их разделяла лишь живая изгородь из бирючины. Прошло минут десять. Звякнул колокольчик у входа в сад. Служанка бросила кормить кроликов и цыплят, поставила к стене метлу и побежала к калитке. У садовой ограды какая-то совсем выбившаяся из сил женщина рухнула на колени, прижимая к груди ребенка. Брижитт поспешила к ней.
- Ради Бога, - с трудом проговорила Жанна, - ради Бога, помогите мне и моему ребенку…
Брижитт, страшно растроганная и взволнованная, обняла вдову, пытаясь помочь ей подняться. Жанна сделала над собой усилие, но поднялась лишь наполовину: сил больше не было, и она едва не упала навзничь.
- Господин кюре, - закричала Брижитт, - пожалуйста, подойдите скорей сюда!
Аббат Ложье и Этьен вскочили и бросились к калитке.
- Что случилось, Брижитт? - спросил священник.
- Здесь какая-то женщина, ей нужно помочь, она того и гляди сознание потеряет.
- Мамочка, что у тебя болит? - закричал Жорж, целуя бледные щеки матери.
- Эта несчастная женщина просто умирает от усталости, да и ребенок тоже… - сказал Этьен, поддерживая Жанну.
- А может быть, и от голода… - добавил кюре.