Шел Леха уверенно, почти не таясь - сельмаг он высмотрел еще с утра, а потом весь день кружил за длинной изгородью поскотины, не выходя из леса, откладывал в памяти наметанным глазом подходы к магазину. Видел, несли из него печеный хлеб и разные хозяйственные товары. Значит, можно будет разжиться одежонкой, сбросить с себя пронумерованное рванье. В этом одеянии в тайге всякий опознает - лихой человек, беглец. Хорошо, коли девчонка не наблажила...
Около приземистой избы-пятистенки, оборудованной под магазин, Крест замер, прислушиваясь к ночи, тянул шею, будто пытался что-то увидеть в густой темноте. Ни шороха, ни огонечка. Звонкая стоит тишина, сонливая.
На миг показалось, сидит кто-то у небольшого в две плахи крылечка, не шевелясь, поджидает его. Чуть не метнулся за ближний палисад. И под рукой ничего нет. "Эх, была не была. В случае покурить спрошу, а там посмотрим", - решился Крест. Шагнул вперед, протянул руку и чуть не хохотнул истерично. Привалил кто-то к перилам метровый чурбак, темнеет он подобно присевшему человеку. Нет, что ни говори, а везло пока Кресту...
В рассветных сумерках попал он из девственного леса на прикатанный проселок, который и привел его к этому селению со странным названием "Кедровый мыс". Из разговора ехавших на скрипучем ходке женщин уловил для себя желанное - в нескольких километрах отсюда проходит узкоколейка, по которой доставляются на станцию лес и рабочие. А к железной дороге рвался он все эти дни, с ней связывал дальнейшие планы.
Уже на второй день побега Крест понял: погони не будет, видно, затеряла его следы, ушла в другую сторону. Табачок ли помог, его ли хитрость. У него за конвой голова не болит. Ушел и все. Да и кто бы мог подумать, что "ударится" Леха себе на погибель в глубь тайги, вдаль от железной дороги.
Хитрый план свой вынашивал Крест зиму и весну, ждал, когда назреет в тайге ягода, осеменятся кедрачи. Терпеливо ждал своего часа, судьбе своей испытания. Посчастливилось на первой поре, не каждому так фартит. Вопреки всякой логике действовал, удаляясь от обжитых мест, и лишь потом повернул в сторону дальних полустанков, к голосистому поезду, который помчит его (и это тоже входило в его расчет) не куда-нибудь, а в родной уральский город.
Злорадно думал: "Ищите по ближним станциям, вглядывайтесь в лица заросших лесовиков-порубщиков. А он отмахал бездорожьем не один десяток километров и теперь спокойно сядет в проходящий поезд. Главное, навести марафет, повязать галстук, вылить на обкурчавленную голову бутылку "Шипра", добыть денег. И вот судьба дарит ему набитый до потолка товарами магазин.
По-кошачьи, неслышно двинулся Крест к тыльной стороне избы, к ее дощатому пристрою. Ругнулся от радости, когда ладони среди разного хлама нашарили холодное жало кованого лома. Везет, однако.
Замок вместе с широкой пластиной-накладкой отскочил от двери легко, едва успел подхватить его левой рукой, отвести в сторону. Притих снова: не родились ли в поселке какие звуки. Кажется, пронесло. Видать, местных воров не народили, а о залетных не слышали (ничего, завтра услышите!), иначе кряхтел бы какой-нибудь бессонный старикан всю ночь на крылечке.
А хороши сельские магазины. Все-то в них есть для первого обихода. Забит пристрой какими-то мешками, ящиками с пустой посудой. Высветил спичкой внутреннюю дверь. Плахи здесь потолще, а замок и вовсе семечки. Подпер ломом - только звякнула дужка. Сыто, теплом пахнуло из магазина, захватило дух. Снова засветил спичку, огляделся. Вдоль стен - обшарпанный прилавок, на нем навалом тюки материи, обувь, коробки, весы.
Низко нависал от темноты потолок, и все помещение, забитое неходким товаром, казалось тесным и неуютным.
Крест не торопился. Сначала надо отыскать лампу: не приметил он днем, чтобы тянулись к сельмагу провода. А керосинка и впрямь стояла тут же, в углу прилавка, отсвечивала закопченным семилинейным стеклом. Прихватил ее краем подвернувшейся тряпки, не оставлять же пальчики на радость районным сыщикам. Света он не боялся - на окнах ставни.
От крохотного желтого огонька, успевшего лизнуть ему пальцы, тесьма в лампе разгорелась не сразу. Загустела в углах темнота, казалось, таилось там что-то живое. Но Креста этим не смутишь, не про него сказочки. Темные углы для новичков в воровском деле.
На видном месте - старинной работы стояк-вертушка. Крутанул - поплыли перед глазами хороводьем костюмные пары: шевиот, лавсан, сукно. Выбирай беглый Леха Крест себе справу по плечу, сбрасывай казенную одежонку в хозяйственную сумку (тоже ведь уликой не оставишь).
Горка росла на прилавке: костюм, рубашки, коробка с туфлями, белье, носки. Особая в памяти забота - бритва. Обросший на люди не сунешься. Прихватил желтую кружевину сыра, бросил его поверх одежды в объемистый туристский рюкзак. Сгребал с прилавка колбасную обрезь, набивал ею рот. И снова схитрил Леха: рассовал куда мог с десяток бутылок вина и водки. Пускай думают досужие розыскнички, что "сплавал" в магазин кто-то из местных, пусть потрясут в округе пьяниц. А он в это время светофору рукой помашет.
Некоторые "тайны" знал Леха из тюремных рассказов про сельские магазины. Первая - о "черной" тетрадочке, в которой доверчивые продавцы, знающие наперечет своих земляков, делают записи об отпущенных в долг товарах. Но такой "документ" пускай следователя волнует, ему устанавливать после ревизии истинный размер кражи. Кресту это ни к чему. А вот другая "тайна" - прятать в укромное место несданную за день выручку - Леху интересовала. Без денег может осложниться его проезд по железной дороге.
Недолго искал. Что для продавца тайник, для него не в диковинку. Через несколько минут вытянул из мешка с перловой крупой тугой целлофановый сверток. Считать не стал, так прикинул - сотни за три потянет.
Определенно везло в этот день Кресту, светила ему голубая звезда. Уходил, сгорбленный ношей, "бесплатным приданым". И двери не притворил, к чему теперь.
У одного из огородов будто невзначай обронил бутылку, вторую распечатал, поднес к губам.
Но выпил чуток, остатки водки вылил в дорожную пыль. Без шума катанул пустую бутылку в поникшую от первых инеев картофельную ботву. И этот фокус для протокола. Ищите, зануды.
Расступилась тайга, приняла Креста, сделавшего новую зарубку на своей преступной дорожке.
НА ПОЛУСТАНКЕ
Тайга не дала умереть Кресту, выпустила, наконец, из своих зеленых тенет к серебристым нитям железной дороги. Еще утром услышал он дальний гудок - подтверждение подслушанному на проселке разговору - и не поверил сначала. Может, подал призывный голос лесной зверь? Но гудок повторился, вызвал в нем радостные чувства, спрямил оставшуюся дорогу.
Плавились зеркальным огнем рельсы, уходили в широкой лесной прорези вправо и влево, и Леха устало опустился на землю. Резануло в глазах, будто нагляделся голубоватого сияния сварки. Вот они, звенят-гудят родимые. Не приснились ли? Нет, пахнут разогретым мазутом.
Тайга, по которой брел он эти дни, пугала своей неизвестностью, первозданной дикостью, в которой его, Лехина, жизнь была не дороже комариной. А рельсы выведут его к станции, к поездам. А то, что еще недавно лохматилась на теле казенная одежда. Крест позабыл начисто. Теперь-то не пропадет, теперь он снова царь и бог, и не рад будет тот, кто посягнет на его свободу. Побег, кражонка - это небольшие довески на его крутой воровской тропе.
Прокалена его воля судами да следствиями, не в диковинку ему проливные дожди и лютые сибирские морозы. И давно не верит Леха в добреньких следователей, в пряники их подслащенные. Одна у них задача - докопаться до сути да засадить туда, куда действительно Макар телят не гоняет. Вот почему и не бывать никогда меж ними полюбовному разговору...
В кустах бритвой чистил Леха обросшие щеки, отмывал их одеколоном. Мелодично пропела вдали сирена. Крест оправил на себе одежду, без сожаления забросил подальше в кусты рюкзак и торопливо пошел к железнодорожной насыпи. Рядом с нею желтой лентой тянулась торная тропочка. И совсем недалеко, огражденный полосатыми шлагбаумами, виднелся переезд. Сейчас к нему из леса спешили люди. У некоторых в руках были корзинки, за плечами - рюкзаки. Крест присоединился к ним, с нетерпением ждал приближающийся поезд.
Из-за поворота тайга вытолкнула небольшой тепловоз с короткой цепочкой вагонов, и пассажиры на переезде разом скучились, загомонили. Любопытному глазу, пожалуй, приметилось бы, что одет Леха с "иголочки", разве что этикеток на ниточке не хватает. Да удивишь разве этим кого сегодня, тем более северный люд, который не привык скупо перебирать в кошельке деньги, а живет азартно, с размахом.
И вот он, Леха, трясется в грязном вагоне, у которого и цвет обшивки определить трудно, по такому же старенькому пути. Медленно, со скрипом тащился поезд, желто-зелеными пятнами плыла за окном тайга.
На разъездах поезд ненадолго притормаживал, зубной болью отдавался скрежет тормозных колодок. Новые ватаги работного люда, грибников с корзинами и туесами заполняли вагон.
На соседних лавках шумно располагались ребята и девчонки в выцветших штормовках. Беззаботный смех, улыбки - видать, студенты.
- Костик, пощипай струны, - весело заканючило курносое конопатое существо.
А тот уж и сам ладил к груди гитару, расправлял стиснутые с двух сторон плечи, улыбался, обнажая ровные, как лепестки ромашки, зубы.
- Чего тебе, подсолнух?
- Давай нашу, - шумнула компания, и первый звук, рожденный гитарой, заставил всех смолкнуть. Побежали по струнам проворные пальцы, родилась мелодия, а потом приятным до удивления голосом запел этот самый Костик:
На дальней станции сойду -
Трава по пояс.
И хорошо с былым наедине
Бродить в полях, ничем, ничем не беспокоясь,
По васильковой, синей тишине.
И такая грусть слышалась в бархатном баритоне парнишки, что в вагоне все смолкли, оставалась одна песня, так созвучная негромкому перестуку колес.
На дальней станции сойду -
Запахнет медом.
Живой воды напьюсь у журавля.
Тут все мое, и мы, и мы отсюда родом:
И васильки, и я, и тополя.
"Переладить бы слова по-нашему да спеть под завыванье вьюги, барак бы рыдал", - подумалось Лехе. И его захватила вдруг нехитрая песня. Где его станция? Где его родничок с живой водой? Он и до сих пор не знает, чья кровь пульсирует в его венах. Одна память из детства - бесконечные пьянки матери, шумливые компании в их доме. И он, Леха, - чье-то ненароком оброненное семя - рос диковатым, запущенным и не обогретым материнской лаской. А потому и крал все, что плохо лежало. Сначала от зависти к своим обеспеченным сверстникам, потом по привычке. И мать, уловив такое в сыне, била его, а потом как-то разом смирилась. Одной дорогой, но разными колеями катилась у них жизнь, родственной близости не ощущалось.
Спустя девять лет у Лехи появился брат Пашка, такой же безотцовщина, как и он. Правда, Пашку мать приголубливала, но этой привязанности хватило ненадолго. Опекуном младшего брата стал старший. Он и преподал ему первые уроки воровской жизни.
Подрастал Леха, но заботы взрослых его не волновали. К тому времени он окончательно выбрал себе дорогу - стал вором.
Менялись в этой угарной жизни только следователи и судьи, все остальное повторялось. И еще с каждой отсидкой менялся Леха. Последние отголоски доброты и других человеческих чувств покидали его, оставалась и крепла злоба на все и на всех, и прежде всего на свою изломанную жизнь. Но изменить ее направление уже не было ни сил, ни воли, ни желания...
Прервали думы песня, нешумный гомон вагона.
На дальней станции сойду -
Трава по пояс.
Зайду в траву, как в море, босиком.
И без меня обратный скорый, скорый поезд
Растает где-то в шуме городском.
Хрипловатый голос по микрофону объявил: "Поезд прибывает на станцию Тайга".
Хлынул к дверям говорливый людской поток, унося с собой Леху. Впереди его ждало, пожалуй, самое серьезное испытание: сесть в скорый поезд и без документов добраться до дома. Пока он шел в обнимку с удачей, и это переполняло его энергией.
В колонии он думал, если удастся добраться до железной дороги, уехать в сторону Дальнего Востока, по одному из памятных от дружков адресов. Но в самом начале таежных скитаний пришло и вызрело авантюрное решение - только домой. Конечно, там его знают, возможно, и дом под наблюдением, как без этого. Но ведь и ему известен каждый переулок и проходной двор. Там Пашка, надежные друзья найдутся, которые укроют так, что и с собакой не сыщешь.
Лишь бы добраться, отлежаться в тиши чуток, достать надежные документы, провернуть посолиднее дело. На память о себе местной уголовке. А потом исчезнет навсегда Леха Крест. Какая ему разница, кем дальше пойдет он по жизни: Копытиным, Смирнягиным или еще кем. Настоящую-то фамилию, можно сказать, и так позабыл, давно живет под кличкой.
В ПОЕЗДЕ
За стеклянной витриной с овальным оконцем сидела пожилая женщина в сером железнодорожном кителе. Очередь Креста была пятой. Он незаметно огляделся. В полупустом зале на тяжелых деревянных скамьях с высокими спинками и резными буквами МПС - редкие пассажиры. Некоторые дремотно прикрыли веки.
Ничего подозрительного Крест не заметил. Да и не станут к нему принюхиваться, узнают - задержат публично. Милицию не интересует маршрут Лехи, куда да зачем берет билет, важно возвратить его в зону для ровного счета, наказать в назидание другим.
Продвинулась очередь, кассир, несмотря на жару, работала проворно. Одна-две минуты осталось Кресту для размышления. Еще можно изменить задуманное, взять билет на Восток, раствориться в огромной Сибири.
- Вам куда?
Крест вздрогнул и увидел в оконце темные усталые глаза. Не давать ей приглядеться, не дай бог, запомнит. Такие вот с печальным внимательным взглядом всегда памятливы. И не исключено, что его фотография приплюснута стеклом у оперативников в линейном отделе милиции, а, возможно, ее показывали и здесь дежурному персоналу.
- В Гусь-Хрустальный. Только плацкартный вагон.
Почему Леха назвал этот город с таким певучим названием, он и сам не сразу понял. А потом даже улыбнулся. Если эта тетя со временем опознает его физиономию на листке Всесоюзного розыска, она обязательно сообщит о пассажире в милицию и наведет ее на ложный след. Уж что-что, а название Гусь-Хрустальный она не забудет. Не каждый день с этой таежной станции просят билеты до этого города.
Внутри аппарата запощелкивало, и он выкинул из узкой прорези зеленоватый кусок картона. Кассир приняла деньги, пальцы ее ловко пересчитали загнутые уголки радужных десятирублевок. - Следующий.
Уже на перроне Крест вспомнил, почему вдруг назвал этот не виданный им далекий город. С Гусь-Хрустального в их бараке жили два брата, которых по количеству лет отсидки звали Пятаком и Трешней...
Итак, билет в кармане. Пройдет чуть больше суток, и он будет в родном городе, но на радость местной милиции не сойдет на знакомый перрон. Он проедет дальше на тридцать-сорок километров до ближайшего райцентра. Там всегда можно найти свободное такси. А уж на машине окраинными улицами он спокойно попадет в город. Лишний червонец всегда прикроет рот водителю, он забудет, кого вез, куда и откуда...
Раскачавшись на входных стрелках и погасив скорость, пассажирский поезд плавно притормозил у широкой станционной платформы. Из всех вагонов к вокзалу, лоткам и киоскам кинулись пассажиры.
- Ввиду опоздания, стоянка поезда номер девяносто три сокращается до пяти минут, - громко прохрипел в динамике голос невидимого дежурного.
Загомонила пристанционная площадь. Пассажиры, не торгуясь, скупали у местных бабок все съедобное и спешили обратно.
Крест немного выждал и не спеша направился к своему вагону. За время ожидания поезда он побывал в парикмахерской, подровнял отросшие в скитаниях волосы, побрился и теперь благоухал одеколоном "Красная Москва".
В ближайшем магазине Леха приобрел темно-зеленые очки и красной кожи неходовой портфель - транзитный пассажир без вещей мог вызвать подозрение.
Сбив на решетчатой подножке несуществующую на туфлях пыль, Крест поднялся в тамбур и протянул проводнице билет.
- Полочка командированному найдется?
Та взглянула на него не видя, ответила ни грубо, ни ласково, в рамках вынужденной служебной этики.
- Ищите, вагон не купейный.
За короткое время Крест усмотрел довольно пожилое, но, видно, когда-то миловидное лицо, которое покрывал густой налет пудры. Вишневым настоем горели губы.
"Штукатурится старь, видать, еще нравиться хочет", - презрительно подумал Крест и боком хотел проскользнуть мимо, но неожиданно, как часто с ним случалось, в его голове родился небольшой планчик, суливший определенные выгоды. Он решил приволочиться за этой "крашеной мымрой", как мысленно обозвал ее.
Чтобы не раздражать человека, облеченного хлопотливой службой, Крест решил на время исчезнуть. А потому, не спрашивая, направился по ходу поезда - где-то впереди был вагон-ресторан.
Спустя три часа он возвратился в свой тамбур, поставил у ног портфель. Чуть позднее, к остановке, вышла проводница. На этот раз ее взгляд задержался на смуглом, немного нездоровом лице Креста.
- Что, места не нашлось?
- Да, знаете, дети, пожилой народ, а вагон переполнен...
Понемногу разговорились. Через несколько остановок Леха уже знал, что ее зовут Тасей, живет она в Чите с матерью и пятнадцатилетней дочкой. И жизнь у нее не сложилась из-за "того паразита, по которому не лечебно-трудовой профилакторий, а тюрьма плачет".
Крест, уже повидавший на своем веку многих женщин, умело плел разговор, своевременно поддакивал или ругал "несознательное мужское племя, которое за водкой не видит жизни, разбивает семьи, сиротит детей, покидает таких славных женщин".
Спустя час-другой они уже были на "ты", и как-то совсем естественно (иначе вроде и быть не должно) Тася, по паспорту Таисия Николаевна Чупрова, пригласила Креста в служебное купе. Он недолго отнекивался, боялся переиграть.
За окном давно густела темнота, изредка вдали мелькали огни деревень. Поезд шел ходко. Новые знакомые совсем по-домашнему устроились у откидного столика и иногда их колени касались друг друга. Леха больше слушал, еще не совсем привыкнув к тому, что она называет его Володей, как он ей и представился.
Спросив разрешение, Крест достал из портфеля бутылку коньяка и таким же царственным жестом извлек заигравшую на свету рябиновую настойку. И Тася молчаливо приняла ненавязчивое, но, в общем-то, решительное ухаживание.
После нескольких глотков настойки она порозовела, не жеманилась и даже показалась Кресту привлекательной. Но он решил, что не будет торопить события. Перезрелая ягодка сама упадет к нему в ладонь. А потом захмелевшими глазами следил, как Тася накрывает матрацы чистыми влажноватыми простынями. Да и проводница не винила себя в том: что здесь плохого, сошлись два одиноких человека, обогрели коротким счастьем друг друга...
Весь следующий день Крест спал, заботливо закрытый на внутренний замок. Рядом, за стенкой служебного купе, размеренно текла дорожная жизнь: пассажиры от нечего делать часто ели, подолгу спали, быстро знакомились и прощались. Скорый поезд с каждым часом приближал Креста к дому.