- С чистейшей совестью, - мстительно ответил Карличек. - Арнольд или уже за границей, или кто-то его где-то насильственно удерживает, или же он мертв. Будь он свободен, не бегал бы так идиотски, как это хотят нам представить - то в кожаном, то в полотняном. Если он удрал за рубеж, то оставил здесь ключи и еще что-то опасное, и старый Фидлер с Гадрабой в тревоге разыскивают это что-то. А может, мальчик решил сыграть над папенькой злую шуточку перед тем, как убраться за пределы родины, и намекнул ему об этом - он ведь ненавидел отца. Или он забыл что-то компрометирующее, и это надо было найти. Второй вариант: если Арнольд где-то задержан, то дело не обошлось без Госсарт, и тогда понятно, отчего она все время смеется. Пожалуй, она - третья возлюбленная Арнольда Фидлера. Вот и удерживает его - для любовных утех и из политических соображений - на территории посольства, куда нам доступа нет. То-то выгодно! Арнольд сидит там добровольно или нет, но, по-видимому, с ведома, согласия, а то и по совету своего папочки. Менее вероятно, что старик сам его держит где-то взаперти. Но допустим, посадил сына на цепь где-нибудь в подвале, а теперь у самого галлюцинации, когда выглядывает в окошко... Третий вариант: Арнольд убит. В этом Фидлер-старший вряд ли виновен непосредственно, но если он знает, кто и за что кокнул его сыночка, то все равно вынужден приписать это на свой счет - и вынужден молчать. Здесь уже попахивает шпионажем, а в этой профессии убийство - вовсе не убийство, а просто устранение помехи. В таком случае Бедржих Фидлер покрывает, конечно, уже не сына, а того, кто его убрал, что вполне могло привести старика в то состояние, в каком мы его находим. Из этого вытекает, что надо бы еще раз, да основательнее, пошарить в лесу вокруг дачи. И горячо рекомендую вам не прекращать поиски в лесу у девятнадцатого километра.
Я встал и положил руку на плечо Карличеку.
- А вы разве слышали, чтоб я отменил прочесывание леса, после того как Фидлер и Гадраба заявили, что видели Арнольда?
Карличек выпрямился:
- Значит, вы не верите, что он объявился! Это хорошо. Редкий мертвец разгуливает по улицам и вскакивает в трамваи.
- Да, такого не бывает, вы правы. Что же до интриг с разведками и бегства за границу, то мы предпринимаем кое-какие шаги. Идите спать, юноша! Я вас прямо видеть уже не могу!
- Иду, - Карличек с трудом встал. - Пора уже. Замечу еще только - между старым Фидлером и Гадрабой должны существовать какие-то более близкие отношения, если оба так дружно врут. Не носил ли Гадраба раньше другую фамилию? Например, Яндера?
Он неизбежно должен был прийти к такому смелому предположению.
- Сделаем так, Карличек, - успокаивающим тоном сказал я. - Это я тоже беру на себя, чтоб вы могли спать спокойно. Яндера исчез. Но мы расследуем прошлое Гадрабы и попробуем выйти на Яндеру с противоположной стороны. Довольны вы? Ну то-то же! И пока не думайте больше ни о чем. Не такой уж у вас сильный организм. Или хотите, чтоб у вашего Карлуши был больной папочка?
- Не хочу. Только я еще думаю...
Я нежно вытолкал его, за порог. Но он обернулся и, пока я затворял дверь, успел договорить:
- Только я еще думаю, этот микроаппарат может быть у Гадрабы.
Лишь после этого он окончательно удалился.
12
Болеть у Карличека должен был скорее язык, чем ноги: он столько наговорил со вчерашнего дня, что голос его так и звенел у меня в ушах.
Или в моей голове роились все эти путаные, не согласующиеся друг с другом мысли, подавляющее большинство которых возникло в мозгу Карличека, причем часть их легла в основу работы моего отдела, гоняющегося за чем-то, что могло оказаться ничем?
В воскресенье мне удалось пообедать - сейчас уже не вспомню, где и как. Я с трудом мог упомнить, над чем работают мои сотрудники, хотя обычно мне не нужно даже заглядывать в какие-либо записи. Мои товарищи перемешались с многочисленными подчиненными надпоручика Скалы; даже его самого я не мог разыскать, когда надо было сообщить, что ухожу потолковать с уборщицей Фидлера - по совету Карличека. Пришлось передать это заместителю Скалы. Изучить прошлое Гадрабы я поручил той группе, которая занималась розыском знакомых или родственников Яндеры. Родственники его что-то никак не всплывали; напрасно напрягал свои силы уголовный розыск, причем благодаря Карличеку уже со вторника. Я понимал, что совершенно некритично нацелился на Гадрабу: не было ведь никаких доказательств, что он солгал о появлении Арнольда.
Уборщица Фидлеров пани Ольсецкая жила на окраине в районе Панкрац. К счастью, я застал ее дома. Она была одна, занималась уборкой. Это сидело у нее в крови - поддерживать порядок. Ольсецкая была уже пожилая, но статная, высокая и сильная женщина, по виду добрая душа. В ее квартире пахло грудным младенцем и красками. И верно, вскоре я узнал, что ее дочь замужем за рисовальщиком реклам и что у них недавно родилась дочурка. Еще вернее я догадался, что супруг самой пани Ольсецкой - каменщик: я заметил его рабочую куртку, приготовленную для стирки, и типичную для строителей коротенькую трубочку-носогрейку. Я также сравнительно легко сообразил, что молодые вышли погулять с ребенком. А вот чего никак не мог угадать, так это того, что старый Ольсецкий с утра строит дачку где-то за Збраславью. Узнав же об этом, я ни на минуту не усомнился в том, что трубки у него две - вторую он взял с собой.
Строительство дачки Ольсецких послужило отличным переходом к разговору о вилле Фидлеров - разговору дружескому, ибо с пани Ольсецкой только так и можно было разговаривать. Эта женщина, видно, никогда не раздражалась. Зарабатывала семья прилично и жила довольной, мирной жизнью. Мое появление ничуть не удивило Ольсецкую - на этой неделе ей уже приходилось общаться с работниками уголовного розыска. Муж ее сколачивает загородный домишко тоже ради ребенка, как в свое время это сделал пан Фидлер. Я сидел на добела выскобленной табуретке. Передо мной благоухало блюдо домашних булочек. К своему сожалению, я вынужден был с благодарностью отказаться от них - а скажите сами, когда это холостяку выпадает счастье отведать домашнего печения?!
Ольсецкая назвала Арнольда шалопаем, но осуждать его не стала. К Фидлерам она ходит уже два года, конечно же, пан Арнольд рос и мужал у нее на глазах. Мальчик нуждался в более сильной руке, в таком человеке, которого бы он боялся и уважал.
- Сколько раз бывало - меня бы он скорее послушался, да что толку, когда отец слаб! Уж я-то сумела бы выгнать мальчишку из постели, когда он отсыпался по полудня! Да разве сладишь, коли отец потакает...
Я не стал спрашивать у Ольсецкой того, о чем, как я полагал, ее уже спрашивали работники уголовного розыска. Но при первой же возможности завел речь о новом костюме Арнольда.
- И еще куртка новая? - удивилась она. - А как, скажите, это выглядело?
Я терпеливо описал полотняный костюм - все, что услышал от Бедржиха Фидлера.
- Ну нет, - хорошенько подумав, сказала Ольсецкая. - Ничего такого я у них не видела. А могу перечислить все, до последнего галстука, хотите?
- Не надо, спасибо. Значит, вы уверены, что не было у Арнольда такого летнего костюма?
- У него есть коричневые брюки отличного качества, светлая куртка, в прошлом году куплена... Вещи все дорогие. И сохранились прекрасно. Впрочем, молодой пан не постеснялся бы выбросить денежки и на какую-нибудь обнову. Может, купил что вчера, в субботу... Нет? А где вы это нашли?
- Видите ли, пани Ольсецкая, - тут я несколько покривил душой, - нам нужно доказательство, что эти вещи принадлежат Арнольду.
- Я этого доказать не могу, - решительно заявила она. - Только вряд ли это его костюм. Да что, уж не утонул ли бедняга? Вещи-то где сыскались, на берегу, у плотины?
- Нет, - улыбнулся я. - Они пока что только у меня в голове.
Итак, костюмчик-то старый Фидлер выдумал!
Мы и раньше подозревали, что он догадался о слежке за собой. И не мог Фидлер считать своего "ангела-хранителя" слепцом, неспособным заметить парня в кожаном костюме, с рюкзаком за плечами. Потому и одел он призрак своего сына в другой костюм - причем, конечно, не в те вещи, которые остались висеть дома. Скажем, Арнольд купил вчера новый костюм. И, скажем, переоделся прямо в примерочной, а кожаный костюм велел завернуть и оставил там на хранение. Очень милая версия. Но Бедржих Фидлер не продумал до конца свою ложь: стремясь придать ей правдоподобие, он заявил, что еще в прошлый вторник искал ключи в карманах несуществующего костюма...
Итак, благодаря Карличеку не отсутствие костюма привело нас к сомнениям в правдивости Бедржиха Фидлера, а, наоборот, ложь Фидлера привела нас к уверенности, что такого костюма у Арнольда и не было.
- Понимаете, пан Фидлер думает, будто видел на улице своего сына в этих брюках и куртке, - объяснил я Ольсецкой. Не было смысла скрывать это от нее, Фидлер мог и сам ей сказать. - Значит, он ошибся, видел другого человека, похожего на сына. Тем более что этот человек не обернулся на его зов. Вы пока ничего пану Фидлеру не говорите, эта встреча немножко успокоила его, а то он серьезно тревожился об Арнольде.
- Ну... - Ольсецкая пожала плечами. - Встревожиться ему следовало бы давно. Повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову сложить... Кто их знает, что они там творили, на даче-то...
- В понедельник вы ведь убирали их квартиру?
- А как же.
- Ничего особенного не приметили?
- Ничего. Разве что молодой пан уже ушел. Такого еще не бывало. По понедельникам он обычно спит чуть ли не до обеда.
- А может, он и не ночевал дома в ночь на понедельник?
- Не знаю. Постель-то была смята, но это еще с пятницы могло остаться. Сами они никогда не застилают и постельное белье не проветривают.
- В котором часу пришли вы туда в понедельник?
- Около половины одиннадцатого. Я на трамвае езжу, от нас это далековато. Окна у них стояли настежь, это я еще с улицы заметила.
- Вы сочли это признаком, что оба уже ушли?
- Да нет...
- Я тоже так думаю. Летом лучше спится при открытых окнах.
Ольсецкая засмеялась, словно я сказал что-то смешное.
- Только не там, что вы! Как же, выспишься там при открытых окнах! Дом-то угловой, на перекрестке, а вы не знали? С трех сторон по стрелкам трамваи громыхают, три остановки там, машины, мотоциклы, гудят, скрипят тормозами, и вообще... Даже ночью немногим лучше поди. А с утра в понедельник вдобавок, помню, рельсы там меняли, целый день грохали под окнами. Квартира на втором этаже, с улицы все слышно. Ну, привыкнуть, конечно, можно, и поначалу, видать, шум не мешал пану Фидлеру, он ведь с войны вернулся. А у молодого такой привычки нет, ребенком он больше на даче жил. Одним словом, спят они при закрытых окнах. Открываю уже я сама. И это не лучше, а хуже: столько сажи да пыли налетает, что поскорей закрываешь. Особенно когда через перекресток какой-нибудь грузовик пыхтит. Нет, не хотела бы я там жить.
- Почему же тогда у них были открыты окна? Вы усматриваете в этом какое-то исключение?
- Исключение? Ну, разве так... Да все объяснилось. У них молоко убежало. Целый литр! Пан Фидлер в ванную ушел, а про молоко-то и забыл. Оно убежало и пригорело, всю квартиру зачадило - не видать ничего. Пан Фидлер и отворил окна. А запах пригорелого еще и в полдень чувствовался. Я битый час кастрюльку ножом отскребала.
Пригоревшее молоко и открытые окна в седьмом часу утра почти доказывали, что Арнольда дома не было.
Я попрощался с Ольсецкой и ушел с намерением зайти к Бедржиху Фидлеру на квартиру. Я надеялся, что застану хозяина дома - ему ведь рекомендовалось находиться там, где его можно легко найти в случае надобности. К тому же он должен был понимать, что мы за ним ведем наблюдение.
О моем местонахождении тоже всегда должны были знать, поэтому я позвонил в свой отдел из уличного автомата.
Трубку взял Лоубал. Сообщил, что Фидлер уже дома, причем вид у него прямо-таки больной. Видимо, здорово развеселил его Карличек очной ставкой двух любовниц сына. Я сел в трамвай. По дороге все поглядывал на часы. Ага, вот: шестнадцать сорок две! Почти наверняка в эту минуту "ГР-2" начал передачу. Полковник не отменил своего разрешения.
Шестнадцать пятьдесят.
Сейчас, наверное, полковнику уже докладывают о передаче... Трамвай прополз через всю Прагу и наконец добрался до другого конца города, к старому дому на углу Т-образного перекрестка. За домом велось наблюдение, но я никого не заметил. Наблюдатель не получал приказа вступить со мной в контакт. Тем более что он из группы Скалы и мог просто не знать меня в лицо.
А шум на этом перекрестке и впрямь оглушающий.
Я позвонил в квартиру Фидлеров. Бедржих открыл сам. Глянул на меня помертвевшими глазами из-под поднятых дугами бровей. Он был без пиджака, в рубашке и брюках.
- Разрешите войти, пан Фидлер? - мягко спросил я.
Он - ни слова. Оставив дверь открытой, медленно повернулся ко мне спиной и поплыл своей неслышной походкой в глубь квартиры. Я сам запер дверь и двинулся за ним.
В квадратную прихожую выходило пять дверей: прямо напротив входа две небольшие, справа побольше, слева еще две. Правая дверь была открыта, за нею виднелась сумрачная, неуютная кухня с кафельным полом. С потолка свисала опускающаяся лампа со старомодным стеклянным абажуром. Печь с кухонной плитой явно не служила своему назначению - на ней стояла газовая плитка на две конфорки. Обставлена кухня была скудно, случайной мебелью. Полка с книгами, буфет, шкаф, доверху забитый жестянками, стол, на нем немного посуды, кушетка... Окно во двор.
Бедржих Фидлер вошел в кухню, я последовал за ним. Он сел на кушетку и уставился в окно.
Беспорядок в кухне явно доказывал отсутствие пани Ольсецкой по субботам и воскресеньям.
- Ну как, пан Фидлер? - заговорил я.
Он не шевельнулся. Видно, и до моего прихода сидел здесь вот так - апатично, равнодушно. Если вчера он был воплощенное несчастье и жалобные излияния, обнаруживал хоть что-то похожее на желание надеяться, то сегодня он был подавлен до тупого безразличия.
- Вы не хотите разговаривать со мной, пан Фидлер?
Он даже не взглянул на меня. Промямлил упавшим голосом:
- Не о чем...
- Что вы скажете по поводу любовных интрижек вашего сына?
- Ничего.
- Вы правы - лучше ничего не говорить. Вы не покажете мне квартиру?
- Идите сами куда хотите. Мне уже все равно. Погубил я сына, теперь он губит меня. Так мне и надо. Его будут допрашивать. Сердца у вас нет. Бьете меня безжалостно... - Все это он произносил очень вяло. - Да, был у меня беспорядок, за то и расплачиваюсь. Какой из меня заведующий. Ну, выгонят. Никто никогда меня не понимал, одна только покойница жена. Умру я. Покончу с собой. Это мне нетрудно.
Я подсел к нему на кушетку.
- Повремените с таким решением, пан Фидлер, пока мы не отыщем вашего сына...
- А я уже и видеть его не хочу. Он виноват. Должен теперь скрываться. И придется ему убираться отсюда.
Внезапная твердость его тона поразила меня.
- В чем он виноват?
Фидлер выдавил вымученную улыбку, уголки его губ опустились, подбородок поднялся, выражая мучительную горечь. Ни у кого я еще не видел подобной маски. Быть может, это и была та самая душевная решимость, на которую рассчитывал Карличек.
- Я ведь вам уже намекал. - Голос Фидлера стал таким же глухим и безнадежным, как прежде. - Его доходы, его образ жизни... все - нечистое. А сколько я ему внушал, что это плохо кончится! Я-то знаю больше, но все скрывал, хотел защитить, разве это удивительно? А теперь - нет. Больше не защищаю. Меня мутит от его связи с этой Мильнеровой. Она просто самка, а он - животное. Они предавали меня, почву из-под ног выбивали. Что угодно я заслужил, только не это. Я и сам толком не понимаю, как это, но чувствую, что именно поэтому перестаю его любить. Он окончательно стал мне чужим. И не заслуживает никаких моих забот. Посмотрите, - он сунул руку в карман, - вот этого вы не могли найти в его вещах, потому что я ношу это при себе.
На его дрожащей ладони лежала обыкновенная хромированная зажигалка, только чуть побольше обычной.
- Вы знаете, что это? Самая современная шпионская камера для микрофильмов. Вот, видите? Нажимаешь пружинку, крышечка откидывается - и снимаешь. Прекрасная вещь, исключительная...
Я взял "зажигалку" у него из рук, захлопнул крышку и открыл кассету. Миниатюрная камера была пуста.
- А, вы в этом разбираетесь, - сказал Фидлер.
- Это не первая подобного рода кинокамера, которую мы конфисковали, - ответил я. - Как она к вам попала?
- Конфискуете... - задумчиво кивнул Фидлер. - Понятно. И я показал ее вам вовсе не затем, чтобы вы ее мне вернули. Я тоже ее конфисковал. У Арнольда. Тайно. Украл.
- Из нового летнего костюма?
- Нет. Как-то раз он пришел домой пьяный. Вывалил на стол все из карманов. Я зашел к нему. Он был груб со мной. Я просил, я говорил, что так продолжаться не может, попробовал даже пригрозить, что придется ему уйти с работы в ателье, а он меня высмеял, оттолкнул, да, толкнул так, что я пошатнулся. А сам ушел в ванную. Тогда-то я и нашел это среди его вещей на столе.
- С пленкой?
- Без.
- Вспомните хорошенько, пан Фидлер.
- Без пленки. От ужаса я так и застыл, не мог двинуться с места, пока он не вышел из ванной, и тогда, сам не зная для чего, я сунул "зажигалку" в карман. Арнольд со мной не разговаривал, в ванной он лил себе воду на голову, весь облился и, как был, одетый, бросился на кровать и тотчас заснул.
- Странно, - сказал я. - Как только кто-нибудь из вас уходит в ванную, так роковым образом забывает что-нибудь. То шпионскую камеру, то молоко на огне...
Фидлер недоуменно посмотрел на меня.
- Продолжайте, продолжайте, - подбодрил я его. - Наверняка это еще не все.
- Да я ведь... На другой день он стал ее искать. Я нарочно задержался дома. Он разбрасывал вещи, а когда я его спросил, что он делает, огрызнулся: потерял, мол, что-то, до чего мне дела нет, и соваться нечего. Он не хотел сознаться, что у него была эта камера, и мои подозрения укрепились. Он слова не сказал про "зажигалку", знал, что меня не обманет невинная внешняя форма. Я много думал, что же теперь делать. Прямо заговорить с ним об этом не решался. А он вскоре хлопнул дверью и был таков. Помчался в ателье, вывел свой мотоцикл и опять до ночи пропадал. Думал, видно, что забыл где-то камеру или выронил, и отправился искать. Накануне пьян был, вот и не вспомнил, что привез ее домой. Возможно, он отдал куда-то проявить пленку и мог подумать, что по небрежности оставил там и камеру.
- А когда вернулся?
- Когда вернулся, только хмурился.
- А вы что?
- Я?.. Я составил план, как заставить его бросить это дело. Поймите же, я отец. Не доносить же мне на родного сына! То, что он уже совершил, же исправишь, знал же я это. Да и доказательств у меня не было, только камера да его беспокойство. Господи, если б он мне хоть немножко доверял!.. Быть может, надо было поступить как-то иначе, разумней, но мой план возник не из соображений разума, я просто чувствовал, что так будет лучше всего. Удержать мальчика от дальнейших шагов по дурному пути, прошлое все скрыть - вы понимаете, конечно, какое чувство мной руководило...
- Понимаю. Но вы полагаете, оно вас оправдывает?