- В чем?.. Нет. Не оправдывает. - Он снова уставился в окно. - Теперь это чувство все равно уже куда-то уходит, и я об этом сожалею больше всего. Все что угодно, только не это животное, эта Мильнерова! Что бы дурного ни совершил мальчик - ничто не подействовало бы на меня так ужасно, как это.
Он уже снова был во власти какого-то странного чувства.
- Вам следовало бы разумнее относиться к этому, пан Фидлер, - заметил я.
- Разумнее? Да никакого разума здесь и быть не может! Рассудку тут делать нечего.
- Как вас понимать?
Ответил он не колеблясь, и ответ прозвучал сравнительно спокойно:
- Еще полтора года назад Мильнерова была моей любовницей. Я порвал с ней, чтобы не оскорбить чувств сына. Но теперь думаю, какое-то время она путалась с нами обоими. Задохнуться можно в этой грязи...
Тут уж я не сразу нашелся, что сказать. Фидлер растирал горло, словно его на самом деле душило.
- Так какой же вы составили план? - спросил я немного погодя.
- План... Я его и осуществил. Выждал два-три дня, а потом сказал сыну, что его спрашивали двое незнакомцев. Он же, вместо того чтобы испугаться и во всем довериться мне, исчез. Теперь вот скрывается и, возможно, убежит за границу. Быть может, он подозревал, что кто-то украл камеру, что возникло целое дело, потому-то и на дачу вломились... Не знаю. На меня он не подумал, ко мне не обратился. Вот почему я так обрадовался, когда увидел его из окна ресторана. А он убежал... Я хотел остановить его, сказать, что бояться ему нечего, никто его не спрашивал, что камера у меня...
- То есть вы хотели попросить у него прощения и вернуть камеру ему?
- Бог весть что я сделал бы... - упавшим голосом проговорил Фидлер.
Я встал.
- Покажите мне стол, с которого вы взяли "зажигалку" .
Я понимал его чувства - рецепт к ним дал мне Карличек. Когда-то Бедржих Фидлер не превозмог отвращения к фотогеничной вдове владельца фотомагазина, и никогда он не переставал любить свою жену-англичанку. С этой позиции и следовало оценивать его отношение к Флоре Мильнеровой - отношение, конечно, совершенно иного рода, однако, вернее всего, не лишенное глубокого чувства. А душевные, эмоциональные побуждения Бедржиха Фидлера и порождали его, скажем, героические поступки. В конечном счете, по его разумению, подвигом могла быть даже ложь.
Первая из двух левых дверей вела в комнату Арнольда, обставленную очень просто. Посередине стол с двумя стульями, хромированная кровать с пуховым одеялом, заправленная заботливыми руками пани Ольсецкой. Шкаф, комод, радиатор газового отопления. Окно закрыто. Уличный шум явственно проникал сюда даже через двойные рамы.
Я не стал производить подробного обыска - это уже было сделано. Простота обстановки характеризовала обитателя комнаты с неожиданной стороны. Ни одной картины, ни одной книги. Окно без занавесок уводило взгляд через широкую улицу на откос, поросший травой. Единственным украшением был довольно дорогой ковер на навощенном желтом паркете. На полированном столе бювар для письма и подставка для вечной ручки. Больше ничего. Ни вазочки, ни салфетки. На ночном столике только ночник. Будильника у Арнольда Фидлера не было. К чему?
Зато соседняя комната - Бедржиха, - точно такая же по размерам, была забита мебелью. И если, несмотря на двухдневное отсутствие пани Ольсецкой, там был еще порядок, то, верно, только потому, что со вчерашнего утра у Бедржиха Фидлера не было ни времени, ни желания его нарушать. Но на диван-кровати подушки были разбросаны, простыни сбиты, свидетельствуя о беспокойной ночи. На письменном столе у окна высилась стопка журналов, преимущественно по специальности, и лежало несколько книг. За этим столом Фидлер, наверное, часто работал при свете настольной лампы. Или погружался в думы, а то читал, усевшись в кресло под большим торшером. Была у него и пишущая машинка. На столике для цветов под стеклом - фотографии сына и умершей жены. Возле двери столик с телефоном. Радиатор газового отопления казался здесь уже лишним. Большой секретер с узеньким шкафчиком сбоку еле втиснулся. В секретере - целые залежи альбомов с фотографиями, неровные ряды книг. На крышке секретера - глобус, настольные часы и несколько фотоаппаратов. На стене картина маслом, изображающая пристань на Темзе. Окно затянуто тюлем. Общее впечатление - что здесь всего слишком много, глаза разбегаются, трудно сосредоточиться на чем-либо.
Отец и сын жили бок о бок - и каждый совершенно по-иному.
- Разрешите позвонить? - спросил я.
- Пожалуйста, - с тупым безразличием отозвался Фидлер.
Я набрал номер своего отдела.
- Немедленно пришлите сюда двух человек. С бумагами.
Фидлер сел в кресло под торшером. Брови его теперь не были подняты дугой. Если я правильно догадался, что поднятые брови для него нечто вроде плотины, задерживающей проявления его взволнованности, то в эту минуту ничто не волновало Фидлера. Какое-то новое чувство заморозило или разрушило все прежние.
- Если под "бумагами" вы разумеете мои письма в Англию, - устало проговорил он, - то не стоило труда. Они мне уже не нужны. Мне теперь вообще ничего не нужно.
- Вам нужно одно, - возразил я. - Встряхнуться, поступать разумно и говорить правду.
Он не ответил. Опершись на подлокотник кресла, опустил голову на ладонь и закрыл глаза. Он отдыхал. Игнорировал меня.
- В сущности, - произнес он так тихо, что я с трудом расслышал его, - я душевно нездоров. Надеюсь, это достаточно разумное суждение. - После этого он уже ни разу не шевельнулся.
Я терпеливо ждал своих людей. Порой стекла закрытого окна слабенько дребезжали, сотрясаемые уличным движением. Шум неприятно контрастировал с мирным видом на травянистый откос, видневшийся из окна. И это еще в воскресенье! Что же тогда тут делается в будни, когда движение куда больше? Фидлер не проявил ни малейшего интереса, когда наконец-то прозвенел дверной звонок. Я пошел открывать и впустил двух сотрудников своего отдела.
Фидлер не обратил на них внимания. Догадывался, наверное, что его ждет.
Один из вошедших протянул мне ордер, и когда я внес в него фамилию и подписался, он подошел к Фидлеру.
- Вы пойдете с нами. Одевайтесь.
Фидлер даже не пошевелился. Я подошел к нему сам. Положил руку ему на плечо.
- К этой мере, пан Фидлер, я прибегнул по двум причинам, - сказал я. - Во-первых, чтобы подвергнуть вас официальному допросу, а во-вторых, чтобы помешать вам совершить какой-нибудь опрометчивый поступок, которым вы все равно ничего не достигнете. Вставайте.
Я отвел руку, которой он подпирал голову. Утратив опору, голова бессильно упала набок. Вслед за нею склонилось набок и все его тело.
Бедржих Фидлер был мертв.
13
Мы вступили в неравную борьбу со смертью. Мои сотрудники отнесли его в машину, я тем временем позвонил в больницу - так получалось скорее. Судя по последним словам Фидлера, я вправе был заподозрить отравление. Он воспользовался минуткой, когда мое внимание отвлеклось, и проглотил что-то. Я предупредил врачей, что Фидлер отлично разбирался в фотохимикалиях - чтоб они могли как можно скорее сориентироваться и принять эффективные меры. Сам я еще задержался в квартире. Потом запер ее, а ключи взял с собой.
Все усилия вернуть Фидлера к жизни оказались тщетными. Что-то напрочь парализовало сердечную мышцу.
- Вскрытие покажет, - проворчал патологоанатом, мой хороший знакомый, с которым я, однако, встречался преимущественно при таких вот печальных обстоятельствах. - Если он был специалистом, как вы говорите, то, несомненно, мог пользоваться в работе средствами, к которым обязательно прикладывается предостережение насчет того, что может произойти, если кто вздумает полакомиться ими. Вот он, видать, и сделал из этого выводы. Послезавтра можете хоронить.
Карличека мы не стали беспокоить. Сам он не появлялся - значит, отдыхает еще. Впрочем, с тех пор, как он удалился на отдых, прошло не так много времени. Скала полагал, что Карличек объявил бы смерть Фидлера последним примером его эмоционального героизма.
- Это я наперед знаю, - добавил он, - а посему сей потомок доктора Фауста нам пока не нужен.
Возможно, то был действительно один из эмоциональных подвигов Фидлера. Но какое чувство заставило его принять яд? То, которое у него возникло, когда он узнал о любовной интрижке Мильнеровой? Я не забыл, до чего претил Фидлеру гедонизм фотогеничной вдовушки. Но в данном случае я склонен был думать, что Фидлер, покончив с собой, стремился чего-то избежать. Его ложь осталась неопровергнутой. Если все свои действия он предпринимал ради сына, то и самоубийство его было в интересах сына. Фидлер защищал его, но почувствовал слабость своей обороны, разглядел свои оплошности - и решился на вечное молчание. Ибо - в этом я был уверен, и он, вероятно, тоже - на первом же допросе из-под наносов лжи и притворства всплыла бы истина.
Группа Скалы - за исключением Карличека - снова отправилась на квартиру Фидлера с заданием искать главным образом химикалии. Я не пошел с ними.
Под вечер я получил странное донесение.
Сорок пять минут назад Вера Климова вышла из дому и взяла такси на ближайшей стоянке. Но прежде, чем она уехала, с ней заговорил наш наблюдатель.
Он растолковал девушке, что мы не имеем права ограничивать свободу ее передвижений, однако в ее же собственных интересах нам надо знать о них. Пока не разыскан Арнольд Фидлер, мы не можем выпускать ее из поля зрения. Так что, если она не согласна на иное, ему придется следовать за ней на машине. Вера язвительно осведомилась, что имеется в виду под словом "иное".
Наш сотрудник ответил, что под этим подразумевается ее согласие на то, чтобы он поехал вместе с ней. Вера благосклонно разрешила. Она старалась держаться как благородная дама. Заявила, что считает своего провожатого человеком надежным, ибо его рекомендует само служебное удостоверение, и пригласила сесть рядом с собой в такси, добавив, что разрешает провожать себя, пока у того силенок хватит.
Таксист подвез необычную парочку к британскому посольству. Тут Вера простилась, объяснив, что она-то приглашена некоей значительной особой на чашку чая, а он - нет. Уплатив за проезд, она вошла в посольство, а наблюдатель остался на улице.
После этого таксист охотно и очень быстро подвез к нам постового в форме, который и доложил ситуацию.
Я решил, что наблюдатель должен остаться у здания посольства и ждать Климову. На всякий случай послал к нему еще одного человека.
Нет, все-таки интересно, до чего быстро подружилась Элизабет Госсарт с Верой Климовой! Приглашение на чай, конечно же, могло исходить только от нее. Видимо, Госсарт сделала это предложение, когда везла Веру домой. Тогда возможно, что Карличек не так уж далек от истины, предполагая, что Арнольд Фидлер скрывается в английском посольстве.
Сам я отправился на квартиру Климовой. Почему-то мне никак не удавалось сохранять спокойствие, вернее, непреклонность духа. Со вчерашнего дня настроение мое основательно изменилось, причем к худшему. Сияющий летний день, теплый и радостный даже под вечер, казался мне окутанным какой-то странной грустью - и это несмотря на то, что навстречу мне попадались люди с целыми охапками цветов, много детей, мальчиков и девочек, похожих на пестрых бабочек. Она была завоевана в боях, эта жизнь, и заслуживала того, чтобы ее защищали от ползучих страхов. Но на все это падала тень трагедии Фидлера, омрачавшая даже солнечный свет. Сам ли бросился Фидлер навстречу злополучной участи или его толкнула какая-то чужая сила? Он жил и умер как достойный жалости бедняга. По всей видимости, его захватил своим колесом и вверг в пропасть профессиональный шпионаж, служащий совершенно иным интересам, чем были его собственные. Он погиб потому, что не понял вовремя простую закономерность: подрывая или допуская подрыв строя своего общества, человек неминуемо подрывает и губит собственное существование. От этого не уйдешь. Самоубийством Фидлер изобличил себя. В чем точно - мы еще не знали. Но он себя изобличил. Избрал бегство такого рода, чтоб сделаться недосягаемым. Ускользнуть. Будь у него чистая совесть или будь на его счету только ошибки, в которых он, кстати, частично признался, он бы этого не сделал. Надо рассуждать трезво. Его слепая, преданная отцовская любовь тоже не могла дать такую серьезную трещину от того только, что́ он узнал из очной ставки Арнольдовых любовниц. Допустим, Бедржих Фидлер до смерти стыдился самого себя; хорошо. Допустим, его убила его собственная ненормальная чувствительность. Но зачем он тогда отдал мне "зажигалку", зачем рассказал ее историю, дав тем самым серьезные доказательства антигосударственной деятельности сына? Он мог спокойно оставить ее в кармане и тем обратить подозрение на самого себя! После смерти ему ведь было бы все равно...
И еще интересно, как разовьется дело с Гадрабой. В его показаниях не фигурировал пресловутый летний полотняный костюм. Но возможно, вскоре будет фигурировать кое-что из его прошлого, и его не спасет даже бегство Фидлера в смерть...
Наконец я добрался до дома, где жила Вера Климова с матерью, и убедился, что Карличек был прав, описывая отношения в этой семье. Мать Климовой, беспечная и равнодушная, с улыбкой, слегка окрашенной непреходящей горечью, открыла мне дверь, держа в руке какое-то белье; на носу у нее были очки. Белье и очки она положила потом на столик швейной машинки, и разговор мог начаться.
- Что-то вы уж очень этим интересуетесь, - сказала она с несколько наигранным спокойствием. - Но я свои принципы не скрываю и менять их не собираюсь.
- Да я вовсе не хочу ни в чем вас переубеждать!
- Стало быть, вы разумнее того, кто был тут до вас. Он даже распространялся, что надо бы учредить интернат усиленного воспитательного направления для молодежи с ущербной моралью и испорченным характером. Смешной он, право, не сердитесь.
- Это он из добрых чувств, - заступился я за Карличека.
- К кому, господи? - Она вроде немножко обиделась.
У старшей Климовой были совершенно белые, пышно-волнистые волосы и бледное лицо. Зато очень живые, окруженные морщинками глаза; такие же морщинки разбегались от уголков ее губ.
- Не знаю, - начал я, - делится ли с вами дочь всем, что переживает...
- Об этом не печальтесь! - перебила она меня, махнув рукой. - Доверия между нами хватает - как раз потому, что она знает: никогда я не стану надоедать ей своими поучениями.
- И даже советами?
- Какие там советы! Что я знаю-то? Работу да домашнюю каторгу... Не обучать же ее этому.
Самым деликатным образом я высказал мнение, что обе крайности нехороши. Она это выслушала уже с более приветливым видом.
- Ваша дочь влюблена в не очень надежного парня. Вы с ним знакомы?
- Он за ней на мотоцикле приезжает, - кивнула она.
- И увозит ее в компанию, которая изо всех сил старается вести себя неприлично. Был среди них даже один уголовник.
- Вы не сказали мне ничего нового.
- И вас это не пугает?
Климова с нетерпеливым жестом возразила:
- Как постелет, так и ляжет. Я только говорила ей, что сама бы на такое не решилась. За всю жизнь ни разу не провела я ночи вне дома. Не будь она мне дочкой, я бы ей просто позавидовала. Девчонка сама зарабатывает на жизнь, значит, и ума у самой должно хватать. А приберет меня господь - она не пропадет. Не нужны ей ни я, ни мои советы. Разве что вот оторванную лямку пришью. Конечно, парень стоит ей много нервов, да какая же любовь без страданий? Этак и романы не о чем было бы писать.
- Надеюсь, вы знаете - парень ее исчез.
- По-моему, там уже все в порядке.
Я спросил, как вела себя Вера, вернувшись после очной ставки в ателье. Климова-старшая, в своей равнодушной искренности, ничего не стала скрывать:
- Сначала все насвистывала. Когда она злится, всегда свистит, чтобы думали, будто ей нипочем. Свистеть она еще в школе научилась, даже в два пальца. Дома я ей запрещаю свистеть, иной раз и у меня терпенье лопается. Не такая уж я мягкая - просто не вмешиваюсь в ее дела. Иногда она и сама перестает свистеть и тогда рассказывает мне, что с ней такое; а то и не рассказывает.
- Что же она рассказала вам сегодня? Что все в порядке?
- Ничего не рассказала. Ушла к себе в комнату. Что она там делала, не знаю. Потом позвонили в дверь, я пошла открывать, а Вера меня перегнала. Это опять явился ваш очкарик. Вера его не впустила. А он и не собирался входить, просто порадовался, что она добралась до дому в целости. Вера ответила, что лучше бы он сам постарался добраться домой в целости, да и захлопнула дверь у него перед носом. И опять ушла к себе, а я пошла на кухню, и мы ни о чем не разговаривали. Только уж за обедом она сказала, будто какая-то баба хотела отбить ее парня и она за это разорвет ее на куски,
- Так это и значило, что все в порядке?
- Нет. У Веры даже аппетит пропал. Опять засела у себя в комнате, видно, думала, как бы отомстить. А потом к нам поднялась соседка снизу - у нее телефон есть - и сказала, что кто-то Веру спрашивает. Дочка так и бросилась вниз, чуть не по перилам съехала. Потом примчалась обратно и давай красоту наводить.
- Кто же ей звонил?
- Не знаю. Я только спросила, вернется ли она к ужину. Она ответила: не мое, мол, дело. - Климова пожала плечами. - Вот я и думаю, что все в порядке.
Узнав фамилию нижней соседки, я спустился к ней.
- Я охотно оказываю соседям эту услугу, - сказала радушная женщина, - тем более что звонят им не слишком часто.
А звонил Вере какой-то мужчина, голос вежливый такой, звучный. Себя не назвал, только извинился: мол, по срочному делу.
- Часто ли звонят Вере Климовой?
Соседка припомнила, что за последний год это было раза два.
- И тот же голос, что сегодня?
- Вот не скажу, простите. Этого я не могу упомнить.
- Вы слышали, что говорила Вера по телефону?
Женщина ответила, что считает неприличным торчать рядом в прихожей и подслушивать чужой разговор. Но Вера была взволнована и страшно нетерпелива, первые слова чуть ли не выкрикнула, когда она не успела еще закрыть за собой дверь в комнату. Слова эти были следующие: "Вера у телефона... Арнольд, это ты?!" Или "Адольф". Она не ручалась, что точно расслышала имя.
Дальше Вера понизила голос. Сама говорила мало, больше слушала. В конце концов сказала что-то вроде "приду обязательно". Закончив разговор, продолжавшийся не более минуты, она, все еще немного взволнованная, постучалась к хозяйке, поблагодарила и побежала домой.
Я тоже поблагодарил ее и поспешно откланялся. Неподалеку от дома была стоянка такси - именно здесь Вера брала машину, - и я уехал.
В отделе мне сообщили, что Вера Климова еще не выходила из посольства. Я послал туда дополнительно людей, так что мы полностью оцепили здание, тихое и безлюдное в нерабочий день, словно заколдованный замок. Упустить Веру Климову мои люди никак не могли.
Я позвонил на квартиру Фидлера и еще застал там Скалу. Мы обменялись информацией. Скала удивился:
- Неужто девица бегает на свиданки в посольство? Вот это уровень! Я, например, всегда назначал свидания на базарной площади или где-нибудь в этом роде... А здесь у нас - ничего нового. Нудная работенка. Скоро кончаем.