Представим теперь примерно равносторонний треугольник. Одной его вершиной будет километровый столб, второй - левый бок мотоцикла, третьей - место соединения проселка с шоссе. В каждой стороне треугольника - пятнадцать шагов. И это все. Я поблагодарил поручика Зеднаржа и отпустил его.
В соседней комнате Гонзик Тужима выскребал ложкой котелок - ему предстояло дежурить до вечера. Кто-нибудь постоянно должен был находиться на месте, а с начала операции "Зет-58" все мы были обязаны сообщать о своем местонахождении, чтоб нас можно было найти в любое время дня и ночи.
Довольно долго мерил я шагами кабинет в бесплодных размышлениях, но вот Тужима и Лоубал приняли новых посетителей. Это были наш старый знакомый надпоручик Скала и Бедржих Фидлер.
4
Скала - опытный криминалист, потративший немало нервов на одного из членов своей группы, называть которого, пожалуй, нет надобности, - на сей раз, кажется, больше злился на Бедржиха Фидлера. По крайней мере такой у него был вид.
- Прошу прощения, что мы так задержались, - извинился он передо мной. - Скажите на милость, пан Фидлер, где вы пропадаете, когда знаете, что в любую минуту можете нам потребоваться? Чей сын исчез - ваш или наш?
Бедржих Фидлер был крайне смущен. Робко поводя вокруг глазами, он едва слышно ответил:
- Я... у меня было много работы...
Он избегал смотреть не только на Скалу и на меня, но даже на любой предмет в кабинете. Потолок, видимо, показался ему слишком высок, и пока он сообразил, что лучше всего уставиться в пол, прошло несколько секунд. Тогда он чуть ли не шепотом добавил:
- Сегодня ведь суббота...
Что за человек! Должен признать, Карличек описал его достаточно верно и сумел заглянуть в эту сморщенную душонку. "Кругловатость" Фидлера он, правда, несколько преувеличил - словно набросал карикатуру.
Бедржих Фидлер был маленький и тщедушный. Но казался он еще незначительнее, чем был на самом деле, - он весь словно съежился от страха или от горя. И ни за что на свете он не согласился бы, пожалуй, выпрямиться во весь рост, особенно при Скале. Жалкое, с первого же взгляда возбуждающее сострадание существо. Густые волосы чуть заметно тронуты сединой. Одет в темный, уже не новый костюм. Даже фотоаппарат, висевший на ремне, болтался на его груди печально и беспомощно, словно удавленник.
Я предложил ему стул и, когда он двинулся к нему, обратил внимание на особенность его походки: Фидлер будто катился на бесшумных колесиках, торопливым и подобострастным скольжением официанта, причем туловище его, руки, плечи, голова оставались неподвижны. Докатившись до стула, он опустился на деревянное сиденье мягко, словно в вату. Затем, неестественно подняв брови, отважился устремить на меня свои карие, довольно красивые, восточного типа глаза, В этих глазах читалась робкая доверчивость - он словно ожидал от меня участия или заступничества перед Скалой, которого он обозлил, заставив так долго себя разыскивать. А Скала и впрямь откровенно злился.
- Я говорил пану Фидлеру, что обнаружение мотоцикла - уже значительный успех, однако это ничуть его не ободрило, - ворчливо заявил надпоручик.
Нет, он, пожалуй, злился не столько на Фидлера, сколько на этот самый "значительный успех", совершенно не объясняющий исчезновения Арнольда и даже сильнее все запутывающий.
- Боюсь, не случилось ли с ним беды, - проговорив Фидлер голосом, в котором дрожали слезы.
Скала нетерпеливо поежился.
- Пан Фидлер, - мягко начал я, - вам бы следовало выражать свои мысли точнее. Если б с вашим сыном произошел несчастный случай, вы об этом давно бы узнали. Но в своем страхе за сына вы ведь из чего-то исходите, правда?
Фидлер помолчал, уясняя себе смысл моего вопроса, затем очень тихо ответил:
- Я уже несколько лет живу в постоянном страхе. Об этом мы уже говорили с паном... - Коротким, боязливым взглядом он коснулся. Скалы. - Мальчик вырвался из-под моего контроля. Я должен был лучше, его воспитывать. У него не было матери, не было семьи, у него был только я. А я в нем души не чаял. Все ему прощал... Позволил самому, вырабатывать принципы... А когда начал этого пугаться - было уже поздно. В сущности, я никогда не умел справляться с ним. Умел только любить его - и только это умею до сего дня. Я сам все рассказал, ничего не утаил. Он такой... необузданный. Это легко может довести до беды...
- Пан Фидлер, не пробуждали ли вы в нем каких-нибудь заманчивых представлений о жизни на Западе? Пускай невольно. Дома вы с ним, кажется, разговаривали по-английски. И конечно же, он расспрашивал вас о матери. В вашей жизни ведь было много такого, что могло его заинтересовать, и, может быть, вы любили рассказывать ему об этом.
Фидлер опустил голову.
- Заманчивые представления? - мягко проговорил он. - Я почти готов поверить, что заморочил ему этим голову. А потом меня поразило... как он все это истолковал. Я ведь знаю, где мое место. Работу свою люблю... Но я о многом вспоминал, не отдавая себе отчета, что... - он поколебался, подыскивая слово, - что этим развращаю Арнольда, обрываю корни, которые он должен был пустить здесь... Не знаю, как это сказать. Да, это было вредно ему, потом-то я догадался, почувствовал и заметил... - Его поднятые брови были как символ раскаяния. - Я ведь делал это не нарочно. У меня такое прошлое, что совершенно естественно вспоминать о нем. В Англии я, правда, жил во время войны, зато там я встретил единственное свое недолгое счастье. И величайшее горе... - Фидлер легко впадал в сентиментальность. - Арнольд, наше дитя... он ведь был постоянным напоминанием. Удивительно ли? Он был как бы олицетворением всего этого. Мать его покоится там вечным сном. Я рассказывал ему о ней... и как же не рассказывать? Говорил - она была хорошая, красивая и благородная, и поэтому сын должен любить ее, хотя и плохо помнит. Рассказывал, как мы там жили... и тем самым действительно пробуждал в нем что-то. Быть может, то, что вы назвали "заманчивыми представлениями". Желание побывать в Англии, а то и остаться там. Сами понимаете, я...
Фидлер говорил тихо, не спеша и довольно связно, но умолк он внезапно, словно от горя у него перехватило горло,
- А не думаете вы, - спросил Скала, - что вы слишком уж нахваливали сыну западный образ жизни?
- Я не хотел...
Мне пришлось вмешаться:
- Конечно, места, где, как вы выразились, человек встретил свое счастье, всегда будут ему нравиться. В Чехословакии вы никогда не были вполне довольны своей жизнью, не так ли?
- Это правда, - тихо сознался Фидлер, - Не был. И если б в Англии я не познакомился со своей женой...
- Вот это и могло стать основой заманчивых представлений, пан Фидлер. У нас никто не может исчезнуть бесследно. Не считаете ли вы вероятным, что ваш сын бежал за границу?
Он медленно и грустно покачал головой.
- Скорее всего, что-то случилось с ним на даче. Это был не просто взлом, это было нападение, и как знать, кто уехал на его мотоцикле...
- На нападение не похоже, - вмешался Скала. - Но оставим пока это дело, оно еще выяснится. Подумаем лучше, не спровоцировали ли вы сына своим поведением на какой-нибудь поступок. Видимо, о пребывании в Англии вы вспоминаете, как о жизни в раю. Мы допускаем, что вы этого не хотели, но вы предоставляли сыну всевозможные удобства, снабжали его деньгами, дали полную свободу, позволяли кутить и бездельничать, купили мотоцикл, отдали в его полное распоряжение прекрасную виллу. А его работа в фотоателье - разве это, в сущности, не липа? За него работали другие, а больше всего вы сами. Не кажется ли вам, что в таком образе жизни ваш сын мог усмотреть всего лишь эрзац настоящего английского комфорта, где каждый по меньшей мере лорд с родовым поместьем и дюжиной слуг? Да вы и сами, пожалуй, так считали. Впрочем, не знаю, что получилось бы, перестань вы окружать сына благополучием. - Скала повернулся ко мне. - Арнольд Фидлер не совершал уголовно наказуемых поступков, но вел он себя так, что некоторое время назад вместе с несколькими приятелями попал в отделение общественной безопасности, куда вызывали его отца.
- Это верно, - сокрушенно признал Фидлер,
- Мы пытались убедить Арнольда Фидлера вести себя приличнее. Тогда речь шла о мелком хулиганстве. Но в последнее время он, по-моему, тратил куда больше денег, чем составляла его зарплата. Пан Фидлер, безусловно, знает, что лень - мать всех пороков, но он, в сущности, поощрял сына в его безобразиях, хотя и понимал, что это может привести к беде. Вот откуда его страх,
- Я сам виноват во всем. - Фидлер сгорбился, и спина его действительно сделалась круглой.
- Есть у вас в Англии друзья, пан Фидлер? - спросил я.
- Есть. Хорошие знакомые.
Я осведомился, не найдено ли в квартире Фидлера или в ателье хоть что-нибудь, по чему можно было бы судить о причине исчезновения Арнольда. Скала ответил отрицательно. Об аппарате для чтения микроточек - если это, конечно, было нечто подобное - он при Фидлере упоминать не стал. Фидлер же сказал, что все шло нормально, ничего особенного он не заметил и что сообщение о разгроме на даче поразило его, точно гром среди ясного неба.
- Я жил как слепой! - каялся он. - Мной владела отцовская любовь. Я не виноват, такая у меня натура. Арнольду не нравилась моя любовь, он начал презирать меня, но я не мог измениться. Я для него ничего не значил. Однажды он сказал мне, что умереть следовало бы мне, а не матери... - Фидлер судорожно сглотнул, - Я подозревал, что у него какие-то секретные дела, ужасался, мне даже кошмары снились... В конце концов я собрался с духом и сказал ему: Арнольд, смотри, не дошло бы до беды...
- Ну хорошо, пан Фидлер, - прервал я его. - Картина отношений в вашей семье достаточно ясна. Но обнаружение мотоцикла, по-новому освещает дело. И действовать мы должны соответственно.
- По-новому освещает?..
Может быть, он отлично понял, что я имею в виду, а может, и нет. Это было неважно.
- Нам надо еще раз осмотреть вашу квартиру и ателье, причем прямо сейчас, не откладывая. Вы даете согласие?
- Да, конечно, ведь я...
- Значит, понимаете. Нельзя упускать ни минуты, - Я дал знак Скале. - Пан Фидлер любезно вручит вам ключи от квартиры и от ателье. Условьтесь обо всем, пожалуйста, с офицером в соседней комнате.
- Но в ателье работают, - напомнил Фидлер, послушно вынимая ключи из кармана. - И еще они ждут вот эти негативы. У нас сегодня был заказ на свадебные фотографии...
- Отдайте свой аппарат надпоручику, он передаст пленку на обработку так же добросовестно, как и вы сами. А вас я еще задержу: у меня к вам несколько вопросов.
Я проводил до двери Скалу, уносившего Фидлеров фотоаппарат и связку ключей. Ни Скалу, ни Лоубала не нужно было инструктировать, что им делать. Я только посоветовал Скале прихватить Карличека. Мои люди прекрасно разбирались во всякой аппаратуре, в том числе и для чтения микроточек. Карличек должен был показать им, какой прибор он имеет в виду. Затем я вернулся к Фидлеру,
- Мне нужны адреса ваших зарубежных друзей, пан Фидлер.
- У меня их нет с собой, - меланхолически, ответил он. - Фамилии могу назвать, по крайней мере большинства, но в адресах боюсь напутать. У меня было много знакомых в Ноттингеме... и в других местах - по армии... Одни переехали, другие не отвечают на мои письма, некоторые уже умерли. Надо как следует посмотреть. У меня дома на телефонном столике лежит записная книжка, там вы все найдете.
- Ваш сын имел доступ к этой книжке?
- Да. И к моей личной переписке. Я складывал письма в ящик стола.
- Поддерживаете ли вы связь с Яндерой, который в тридцать девятом году помог вам бежать в Англию?
Фидлер взглянул на меня с бесхитростным изумлением.
- Он мне не помогал! Я уже говорил. С тех пор я его вообще не видел и не слыхал о нем,
- Вы сами упомянули о нем в своих показаниях?
- Я... в общем, да. Иди нет? Право, у меня голова кругом... Тот господин в очках спрашивал меня о Яндере, но я, честное слово, ничего не знаю. Я рассказывал о своем прошлом, вот это и затронули. Будто я очень уж заблаговременно узнал о вторжении нацистов, тогда меня и спросили, от кого...
- Ваше, бегство в Англию было удивительным, пан Фидлер.
- Но я бежал не в Англию, - устало возразил он. - Я просто бежал, подальше и, между прочим, совсем в другую сторону, мне было все равно, лишь бы вырваться, Это было ужасно - сотни раз я думал, что погибну от голода, от усталости, от отчаяния... Не понимаю, как я выдержал. На пароход меня взяли прислугой за все.
Если верно, что на антигосударственную деятельность соглашаются отнюдь не по идейным соображениям, а только ради корысти, этот странный Бедржих Фидлер был белой вороной. Вот за его сыночком я не подозревал ни идейных, ни сентиментальных мотивов. Даже на фотографии он выглядел совсем не таким человеком.
- С каких пор являетесь вы владельцем загородной виллы, пан Фидлер?
- Она у меня давно, - с овечьим терпением отвечал тот. - С сорок пятого года. Досталась за гроши. Кое-какие деньги я привез с собой, да и здесь хорошо зарабатывал на продаже немецких фотоаппаратов. Американцы на них так и набрасывались, а я умел их доставать. Дача первоначально принадлежала некоему коммерсанту еврейской национальности. Потом ею завладел какой-то Treuhändler. Когда народ прогнал его, Национальный комитет продал дом мне, как выморочное имущество, так как еврей-коммерсант и вся его семья погибли в Освенциме. Я, видите ли, хотел, чтобы Арнольд побольше был на свежем воздухе. Но мальчик отличался строптивым нравом, озорничал и ни одна гувернантка с ним долго не выдерживала. Он жаловался мне на всех, а я корил их за излишнюю строгость, ссорился с ними... Теперь я вижу, что поступал дурно. Я портил сына.
- Вы всегда исполняли все его желания и прихоти?
- Всегда. Ни в чем ему не отказывал.
- А он с годами становился все требовательнее.
- Да. Это так. Моя вина.
- Постепенно у вас и с деньгами стало туговато.
- Я отказывал себе во всем, только бы...
- Понятно. И на мотоцикл он, конечно, не сам скопил.
Бедржиху Фидлеру было тяжко. Он нервно двигал бровями. Ответил не сразу.
- Сначала я купил ему велосипед, потом уж мотоцикл. Ему ведь еще не было восемнадцати, и он не мог получить права.
- И какое-то время ездил на своей "Яве" без прав.
- Да, - уныло сознался Фидлер.
- И с дачи он вас, в сущности, выставил, правда?
- Он не выносил, когда я бывал там. Мне-то все равно, я...
- Давали вы ему деньги?
- Кое-что он зарабатывал сам. - Все эти признания явно угнетали Фидлера.
- Если выразиться точнее, пан Фидлер, в ателье ему кое-что выплачивали под видом заработка. Так?
- Так! - беспомощно вздохнул он.
- И вы полагаете, что этой фиктивной зарплаты и вашей финансовой поддержки ему хватало на тот образ жизни, какой он вел?
Брови Фидлера поднялись еще выше, в глазах отразился страх. И опущенные уголки дрожащих губ действительно образовали полукруг, а когда он наконец ответил, я мысленно признал правоту Карличека с его теорией о героизме трусов. Ибо Фидлер вымолвил с внезапной решимостью:
- Нет. Этого, конечно, не хватало. Я мог бы солгать, но не хочу. Я замечал, он много тратит, Золотые часы купил. Случайно я увидел у него золотую брошь с мелкими бриллиантами - наверное, подарок для женщины. То он в новом костюме появится, из самой дорогой материи, теперь вот купил кожаный, для езды на мотоцикле. И когда я его спрашивал, откуда он берет деньги, он только издевался надо мной. Поэтому я и боялся, что он плохо кончит. Еще он купил дорогой фотоаппарат - понравился ему, а фотографировать он любил, но только то, что сам хотел, и по настроению. А так аппарат валялся без дела. Найдите мне сына, пожалуйста! - Фидлер умоляюще сложил руки. - Допросите и накажите его! Ему только восемнадцать, наказание ему не повредит, напротив, исправит, а я не в состоянии... Он образумится, он уже взял от жизни слишком много, и преждевременно. Наказание будет ему на пользу, а я всегда ведь желал делать все ему на пользу...
В самом деле, это был своеобразный героизм чувства: вдруг, после восемнадцати лет "обезьяньей любви", выкарабкаться из этой трясины, говорить и действовать - не разумнее, нет, но по велению иного, силой обстоятельств более правильно нацеленного чувства.
- Что пропало из дому с исчезновением сына? - спросил я, не выказав никакого сочувствия его волнению.
Он опустил руки, успокоился, вернулся к своей безысходной печали. И слабым голосом ответил:
- Об этом я уже дал показания. Кроме мотоцикла и кожаного костюма - ничего. Его дорогой фотоаппарат дома. В карманах у него, видимо, были какие-то мелочи.
- Так что вы не предполагаете, что он отправился в дальний путь?
- Не думаю. Не знаю, но не думаю. Иной раз он увозил на дачу - на багажнике или в привесных сумках - много вещей, продукты, что ли, или что-нибудь еще - не знаю, с ним невозможно было разговаривать, вечно он все скрывал. А в ту субботу он сумок не брал, они лежат в сарайчике во дворе ателье - там раньше был склад различного реквизита: переносные кулисы, фоны и тому подобное, но Арнольд оборудовал сарайчик под гараж.
- Вы видели, как он уезжал в ту субботу?
- Видел. Через окно салона. Было это часов в девять утра, я как раз собирался выйти с тем самым аппаратом, что взял сейчас пан надпоручик...
- Кто-нибудь еще видел или слышал, как он уезжал?
- Не знаю. Слышать... услышать было трудно. Меня уже спрашивали об этом, и я не мог дать ответа. Дело в том, что жильцы дома добились, чтоб он не шумел во дворе. Он всегда выкатывал мотоцикл на улицу и только там заводил мотор. А видеть его могла наша сотрудница - она оформляет заказы в помещении с дверью на площадь. Но и она говорит, что не заметила, - дверь застеклена только в верхней части, и когда сидишь за столом, улицу не видно. А ворота, через которые Арнольд выводит мотоцикл, в стороне. Слышать мотор она могла, но ведь на площади большое движение. Наш лаборант был в лаборатории, а фотограф с клиентами - в павильоне...
- И вы не можете с уверенностью сказать, что сын ваш поехал именно на дачу, а не куда-нибудь еще.
- Не могу, но по субботам он почти всегда ездил туда, с весны до осени...
- Откуда вы знаете? Можете вы доказать, что ездил он только на дачу?
Бедржих Фидлер подумал.
- Я ему верил...
- Возил он кого-нибудь на заднем сиденье?
- Я никогда никого с ним не видел, а он мне ничего не говорил об этом. В последнее время мы жили как чужие. Мне это причиняло боль, вдобавок я начал бояться, что он занимается каким-то нехорошим делом и вынужден это скрывать...
- Когда он возвращался из своих субботних поездок?
- Когда возвращался? Обычно в воскресенье вечером или ночью. А иногда и в понедельник не приезжал... Случалось, и по нескольку дней отсутствовал. Конечно, на даче он проводил время не один. Но ведь не каждый пользуется такой свободой, как он. Поэтому, видно компания расходилась воскресным вечером, ну и он уезжал.