– Ну и что? Ты тут при чем? Если он сам умер – так это его бог прибрал, если убил кто-то – тот и виноват, а твое дело маленькое – исповедуйся батюшке, он задаст пятьдесят поклонов, десять "Отче наш"; еще свечку поставь потолще – и забудешь к понедельнику. В общем, Марик, пойду я, хорошо? Не обижаешься?
Я едва смог помотать головой. Только понедельник, а на мне уже столько грехов: я сотворил себе кумира по образу и подобию тети Дусю, да еще и по самые уши завяз в болоте самой черной на свете зависти. А если бы старина Фрейд услышал то, что тетя Дуся говорила-вообще удавился бы, несчастный.
Цирк имени Залмоксиса
Вернувшись к себе, я прочел ответ Станчу. В письме были уже знакомые мне цифры:
46°36'33"
28°71'37"
Да что ж такое, куда ни кинь – всюду клин, как говорит моя бабушка. Я раскашлялся от злости, а потом, с отвращением глотнув застывшего кофе, стал собираться: камера, фонарик, несколько листов бумаги, скотч. Что еще? Да ничего – диктофон, хоть и паршивенький, есть и в мобильном, ноут тащить – нет смысла. Веревки бы моток на всякий случай… мало ли что. Ладно, веревку куплю по дороге, а еще бутылку воды – тоже на всякий случай. И, значит, придется брать сумку. Так, вроде все. Нож, спички – то есть батарейки, – и физкультпривет юным следопытам.
Цирк – я поглядел на себя в мутное зеркало, – просто цирк.
Надо было дождаться темноты, и я, чтобы не терять времени, позвонил Алексу: утром, решив отдохнуть от теорий, навороченных вокруг раскопа в Рудь, я взялся читать про летаргию. И у меня созрел медицинский вопрос, ответить на который мог только профессионал.
Хорошо что Алекс был свободен: подкинул телефон "узких спецов", и замолвил им словечко за меня, так что через пятнадцать минут я уже разговаривал с местным светилом в области психиатрии.
– Конечно, могло быть и такое, – легко согласился он, – ее могло напугать и что-нибудь незначительное: выскочила собака неожиданно, и бах! – спровоцировала приступ.
– А вы могли бы в двух словах объяснить, какой механизм у этого "бах"?
– Парасимпатическая нервная система. Все дело в ней. В момент стресса именно она отвечает за то, чтобы человек мог успокоиться. Известны даже случаи – хотя, конечно, их не так много, – когда под действием гормонов, которые вырабатываются этой системой, человек умирает. То есть умирая от ужаса, он, грубо говоря, успокаивается навсегда.
– Но почему же все подряд не засыпают на каждом шагу? Стрессов-то, слава богу, хватает.
– Гены. Надо расспросить родственницу: если, допустим, у них в семье проблемы такого плана повторяются из поколения в поколение, то вот вам и объяснение. Хотя, конечно, опасность все-таки должна быть очень серьезная – если рассуждать в общем, – даже если наследственность оставляет желать. Но как я вам и сказал, теоретически можно предположить такую ситуацию: женщина уже находилась в состоянии стресса – неважно, какого рода,
– плюс генетическая предрасположенность, а фактор внезапности – та же собака – послужил спусковым крючком. Вы меня понимаете?
– Да, я все понял, Игорь Анатольевич, Понял, спасибо.
Из кухни донесся бодрый радиосигнал. Четыре. Нервы натянуты до предела, но еще слишком рано. Почитаю-ка что-нибудь завлекательное – да вот хоть про этого готичного Залмоксиса. Что он за птица такая: все про него так важно рассуждают, а я впервые услышал пять дней назад?
К моему стыду, про него, оказывается, писал еще Геродот:
"Я узнал от эллинов, проживающих в Геллеспонте и в Понте35, что этот Залмоксис, будучи обычным человеком, якобы жил в рабстве на Самосе у Пифагора, сына Мнесарха. Заслужив свободу, он нажил большое состояние и вернулся на родину. Фраки жили в страшной бедности и были необразованны. Залмоксис, знакомый с ионийским жизненным укладом и более утонченными нравами, чем во Фракии, к тому же проживший среди эллинов и, главное, рядом с самым мудрым человеком Эллады – Пифагором, решил построить особый дом, в котором он принимал и устраивал пиры для самых замечательных сограждан. Во время пиршеств он учил, что ни он, ни его гости, ни их потомки в будущем не умрут, а лишь переселяться в иное место, где, живя вечно, обретут все блага. Пока Залмоксис принимал гостей и увещевал их таким образом, он строил себе жилище под землей. Когда обитель была готова, Залмоксис исчез, спустившись в свои подземные покои, где и пробыл три года. Фраки очень сожалели о его исчезновении и оплакивали как мертвого. На четвертый год он появился среди сограждан, тем самым заставив их поверить в свое учение. Так рассказывают эту историю эллины. Я сам не подвергаю се сомнению, но и не верю полностью. Думаю, что этот Залмоксис жил задолго до Пифагора. Был ли он простым человеком или в самом деле богом готов – не ведаю, с тем и оставляю его в покое36".
В Сети нашлись энтузиасты, и сегодня верящие, что Залмоксис ждет их не дождется. Только вот для того, объясняли они, чтобы наверняка присоединиться к нему, нужно не расслабляться даже в самый последний свой миг, не пасовать перед смертью, а мысленно кричать, зовя бога по имени. Однако и это только полдела – мало того, что Залмоксис обитает под землей (а значит, лезть туда следует заживо), так еще и никто не знает, как точно его зовут. Потому что Залмоксис – лишь мирской псевдоним, а вот настоящее, сакральное имя ведомо только посвященным.
Что ж, история не новая – в конце концов, христиане тоже не в курсе, как звучит имя их бога, и вряд ли уже узнают когда-нибудь: прочитать тетраграмматон, имя Бога, записанное исчезнувшим языком, невозможно, так что Яхве, Господь, Иегова – тоже лишь псевдонимы. Что толку повторять их? Разве кто-нибудь захочет говорить с тобой, если ты называешь его чужим именем? Я побродил по форуму сообщества и сделал вывод, о там сражались два лагеря – одни усердно напускали туману, делая вид, что они и есть посвященные, а другие издевались над оппонентами – нещадно, нецензурно и несмешно. Растрогал меня только один комментарий – некоего Goth’а, новичка, который написал: ребята, не ссорьтесь – чтобы жить вечно, Залмо вам вовсе не нужен! Гораздо проще стать вампирами – они бессмертные. Тут на беднягу Гота накинулись и посвященные, и все остальные, и мне стало его жалко чуть не до слез. Человек хотел как лучше, а эти…
Спохватившись, я глянул на часы, повесил на плечо сумку и отправился за веревкой. Пока куплю, пока дойду – наверняка стемнеет.
35. По берегам пролива Дарданеллы
36. Элиаде Мирча. От Залмоксиса до Чингиз-хана
На самом дне колодца
Я помнил бегающие глаза смотрительницы Охотничьего домика: за несколько купюр она наверняка пропустила Лялю за забор дворца. А вот дождалась ли назад – не факт.
Координаты тоже указывали на замок Манука. Конечно, полной уверенности быть не может, для этого нужны и цифры, и приборы поточнее, но отступать я не собирался: как только достаточно стемнело, пробрался через дыру в заборе и влез в окно дома.
Внутри было гулко, грязно и пахло пылью. Если задержать дыхание, слышно было, как падают на деревянный пол частички штукатурки. Я не хотел включать фонарь, помня про дедка с дубиной, но нужно было сориентироваться, так что я нащупал в сумке бумагу и скотч и заклеил стекло фонаря. Теперь он светил едва-едва, зато снаружи почти наверняка не было заметно, что в доме кто-то есть.
Почти час ушел на то, чтобы сантиметр за сантиметром обследовать пол, но ни люка, и никакого даже намека на него нигде не оказалось. Что же делать? Я вылез в окно и двинулся вдоль стены – на этот раз вовсе без света, ведь он выдал бы меня с головой. Не успел я пройти и десяти шагов, как мир перевернулся.
Видимо, я лежал на дне колодца. Наверное, он был закидан ветками, землей или чем-то еще, поэтому я его и не заметил, да и что можно увидеть в кромешной темноте? И ведь кто только не говорил мне про провалы в самых неожиданных местах – один такой как-то раз появился даже перед входом в местный универмаг! И моряк дядя Володя тоже предупреждал… я идиот.
Болело буквально все – все, что есть у человека. О господи. Наверное, для начала нужно выяснить, что именно я сломал?
Оказалось – ничего. Только треснулся как следует – хорошо еще, что на дне ничего не было, никаких острых камнней или битого стекла. Похоже даже что я вообще свалился на кучу листьев – просто повезло!
Но как здесь тихо… точно говорят – будто в гробу. И запах похожий.
Отклеив самый краешек бумажной заслонки, я осторожно повел лучом вокруг себя. Корни, куски известняка, здоровенный лаз слева от меня – и очень высоко крошечная тусклая звездочка. Я не мог определить расстояние до края колодца, однако не рискнул полностью раскрыть фонарь: раз удалось не искалечиться, будет глупо звать на помощь прямо сейчас. Вода у меня есть; если придется, буду кричать. В общем – выберусь как-нибудь. К тому же, этот лаз ведет ведь куда-то – может, туда-то мне и нужно.
Войти в него во весь рост невозможно – попробую двигаться на четвереньках. А у входа оставлю веревку: если что, вернусь по ней. Надо только снять скотч с фонаря.
Лаз оказался не слишком длинным и привел меня в галерею – высокою, просторную – по ней мог бы проехать автомобиль. Здесь запах усилился и изменился – стал каким-то угрожающим.
Я посветил по сторонам.
Справа в нескольких шагах- тупик. Похоже, галерея никуда не ведет ("если даже найдешь как влезть, несколько метров пройдешь, и все, стена" – пронеслось у меня в голове). Однако слева я разглядел нишу, а в ней – какое-то сооружение.
Батарейки садились. Я опустился на землю прямо там, где стоял, и стал их менять. Это заняло довольно много времени. К тому же, я сглупил: включив фонарик снова, механически направил его себе в лицо – посмотреть, хорошо ли светит. И временно ослеп. Пришлось стоять с закрытыми глазами и ждать, пока под веками перестанут бесноваться фиолетово-изумрудные сполохи. В конце концов я двинулся вперед, вглядываясь в нишу, в смутные очертания сооружения, похожего на строительные леса.
Дойдя до них, я направил луч прямо.
И не смог даже закричать.
На грубо сколоченных многоэтажных нарах лежали безголовые скелеты в остатках одежды.
Когда дыхание вернулось, меня, как обычно, начало тошнить – еще бы! От ужаса я вообще забыл, зачем пришел сюда, осталась только одна мысль – кто и главное зачем устроил это чудовищное общежитие? Что это – военная тюрьма? Говорят, дакские воины были такими свирепыми, что на них нельзя было надеть оковы – поэтому римляне держали их без кандалов, но в подземных казематах… Стоп-стоп: одежда на этих скелетах вполне современная, да и выглядят они вовсе не так, как те, из раскопов, которым тысячи лет.
Я все-таки не удержался, и меня вывернуло наизнанку.
Ладно, ничего, никто же не видит.
Нужно побыстрее поворачиваться и скорее выбираться отсюда – я стал делать кадр за кадром, потом повесил камеру на плечо и осветил фонарем противоположную стену.
Там тоже была ниша, хоть и не такая глубокая. В ее стене торчали шесть копий – их острия смотрели прямо на меня. Я еще раз нажал кнопку спуска.
Вспышка осветила нишу, и стало видно, что в ее боковой стене есть дверь – металлическая китайская дверь-сэндвич. Двести баксов, с панорамным глазком – мамины соседи такую поставили. Я осторожно нажал на ручку. Закрыто на ключ.
Что ж, пора, нужно привести людей. Один я тут не разгребу, да и не мое это дело. И мобильный не ловит – видимо, слишком глубоко. Ну ничего – буду двигаться к лазу, потом к колодцу, а там попробую вылезти по корням старых деревьев – в детстве мы висли на таких по трое-четверо, так что они наверняка выдержат. По спине прошел холодок. Видимо, стена между нишами не сплошная, раз есть движение воздуха… Ощупывая ее, я светил себе фонариком – здесь обязательно должна быть трещина или что-то в этом роде, иначе откуда бы взялся сквозняк?
Я не успел обдумать это как следует, потому что мой череп внезапно раскололся. Последнее, что я увидел в мигающем свете отлетевшего в сторону фонаря, была гигантская тень в капюшоне.
Я снова был железным змеем, своим собственным двойником. Но потом появился волк с человечьими глазами, и я превратился в плоский, невыразительный, черно-белый портрет. Живыми на нем оставались только губы – они шевелились, хотели что-то сказать, но я уже не помнил языка, на котором они говорили, и только с неприязнью смотрел на свой портрет. А волк, отойдя в сторонку, тихонько выл, подпевая неземной музыке, наполнявшей мой кровавый мир. Хотя нет – сейчас все вокруг было серым, выцветшим и очень, очень холодным.
Я попытался сесть. Не могу сказать, что отлично видел, но либо глаза привыкли к темноте, либо удар стронул что-то у меня в голове: теперь я, похоже, мог существовать под землей. А может, откуда-то просачивался свет – лишь пара квантов, но все же больше, чем ничего.
Голова болела чудовищно, желудок выворачивало до судорог, во рту пересохло. Я страшно замерз. Куртки на мне не оказалось. Сумки, воды, фотоаппарата не было и следа. И карманы совершенно пустые.
И этот жуткий запах. Перевернувшись на живот, я понял, что лежу на земляном полу. И вдруг услышал чье-то дыхание, очень тихое и глубокое. Кто-то еще был здесь же, прямо рядом.
Я пополз на звук. Провел руками по лицу человека, по его телу, ощупал все вокруг… здоровенный парень. Спит как убитый. Что это на нем? Вроде бы шкура… и вокруг тоже шкуры – видно, он лежит на них. Не то что я.
Где-то вдалеке послышался уже знакомый голос волка. Сколько же времени прошло с тех пор как я свалился в колодец?
Больше всего на свете я хотел бы спрятаться, забыться, чтоб все это прекратилось, откатилось назад, не случалось. Но сейчас такие мысли только мешали.
Стараясь не стонать, я пополз вдоль стены, сантиметр за сантиметром обследуя ее и земляной пол в пределах досягаемости. Камень или земля, корни… больше ничего…у меня мелькнула какая-то смутная мысль. Остановившись, я стал медленно ощупывать стену, пытаясь подковырнуть ее там, где было помягче. Через некоторое время все мои пальцы были разодраны в кровь, а ногти – сломаны, зато в руках оказался увесистый булыжник. Я лег на спину и подсунул его под себя.
Труднее всего было не уснуть. Несмотря на боль, несмотря на то, что воздух и пол были невыносимо холодными, я отключался каждую минуту – может, из-за темноты и тишины. Укачивали и звуки, которые я слышал еще сквозь сон – причудливую мелодию, видимо, сплетали сквозняки, свистевшие в подземелье. Мысль о них держала меня на плаву: раз есть сквозняки, значит, выходов отсюда как минимум два. Прямо-таки по Мюнхгаузену, оживился мой внутренний оппонент.
Я усмехнулся, и это было очень больно и странно в моей ситуации. А все же лучше, чем кататься по полу и скулить, как тебе хочется, снова вмешался неугомонный голос. На этот раз я был с ним согласен.
Не знаю, сколько миллионов секунд прошло до тех пор, пока я услышал тихие, очень тихие шаги. Даже не услышал, а ощутил: подземелье гасило звуки, однако в тончайших оттенках передавало вибрацию. Я постарался дышать как тот, на полу: спокойно и размеренно, надеясь что бешено колотящееся сердце не выдаст меня – впрочем, то, что подбирается ко мне в темноте, не должно услышать стук моей крови или успеть хоть что-то понять. Мой единственный шанс – опередить его мысли. И я уже достаточно освоился в темноте, чтобы сделать это, хотя и разваливаюсь на куски.
Потерпи, уговаривал я сам не знаю кого, потерпи, сейчас…
Почувствовав на лице дыхание подкравшейся твари, я коротко замахнулся и расплющил булыжником ее нос. Я вложил в этот удар все, что когда-нибудь ненавидел, любил и проклинал, к чему стремился и чего жаждал, и чуть не захлебнулся собственным безумием и яростью.
Следующие полчаса я почти не запомнил. Наверное, просто нечего запоминать в темноте и тишине, когда не нужны ни зрение, ни слух, когда приходится полагаться только на то, что с невыносимо древних времен сидит где-то внутри тебя. Когда ты, как уродливая куколка цикады, которая вот-вот превратится в звонкое крылатое создание – или как металлический змей, которого сжигает жажда жизни и убийства, – рвешься на свободу, ориентируясь лишь на грохот крови в ушах, и ощущаешь тяжесть замкнутого пространства, и всем телом ловишь сквозняк, который означает – небо.
Под небом я и нашел себя – среди сухой травы и земляных комьев, и подсохших серых, и совсем свежих. Рядом зияла прямоугольная яма, а прямо перед мной, как неуничтожимое чудовище из дешевого триллера, стоял бородатый гад из поезда. Его лицо ниже огромных солнечных очков было замотано платком, а в руках поблескивала профессионально заточенная лопата.
Я не мог поверить, что все оказалось зря. Просто не мог. И не мог молиться о спасении, потому что не находил в себе и капли смирения. И я не знаю, как мне удалось подняться, однако через несколько секунд я уже двигался к дороге. Увидев ватагу мальчишек, я отчаянно замахал руками и закричал во все горло. А может, мне так показалось… Последнее, что я запомнил – спина убегающего вниз по склону бородатого и тревожные, нерешительные движения детей.
Совсем скоро синеву надо мной заслонили их глаза, недоумевающие, жалостливые, любопытные, разноцветные. Я попытался объяснить, что надо позвонить, вызвать помощь, но, по-моему, не сумел.
Друзья человека
Волк сидел у меня в головах, изредка помаргивая, и внимательно смотрел на всех, кто приходил и уходил. Видимо, он сторожил меня – и я был ему благодарен. Мне смутно вспоминалось, что он сделал для меня что-то очень, очень важное… Наверное, поэтому наш с ним мир был уже не кровавым, не черным и даже не пепельно-серым, а синим с золотом… вот только голоса извне мешали наслаждаться тишиной и тем, что боль, которая совсем недавно скручивала жгутом мои внутренности, теперь сама свернулась тонкой белой змейкой и пригрелась под левым боком. Голоса удивлялись, поражались, недоумевали, возмущались, жалели и жаловались…
– Бедный, досталось ему.
– Представляешь, а если бы детей там не оказалось?
– Кто же это сделал? Может, хотели ограбить? А у него что-то было? При нем?
– Выйдите, пожалуйста, посетителям можно только по одному.
– Эй, брат, ну ты как? Марик? Марик, хватит уже, эй!
Кристиан стоял напротив меня как футболист на воротах – на полусогнутых ногах, руки в колени. Казалось, он злится, но глаза его непривычно блестели.
– Ну ты и придумал! Что случилось? Ты можешь говорить?
Я не знал. Но даже если и мог, мне совсем не хотелось. Я спешил назад, в голубое с золотом сияние.
Только Крис не из тех, кому можно долго не отвечать.
– Девушка, девушка, – заорал он в коридор, – он опять отключается! Быстрее!
– Все в порядке, дайте ему отдохнуть, – терпеливо сказал звонкий голосок. – Он одной ногой был на том свете, что же вы хотите?
– Хочу поговорить с ним! – возмутился Кристиан.
– Завтра поговорите, дайте ему поспать. Даже полиция ждет, а вы не имеете терпения.
– Полиция? Где? А ну давайте их сюда!
– Домнул Кучук вышел, он у завотделением. Посидите в холле, пока они освободятся.