Койот извлекает из серебряного футляра, лежащего у него на коленях, губную гармошку и направляется к сцене, наигрывая медленный вариант "Прощай, прощай, черная птичка". Любимая вещь Ионии. На несколько нот он западает, потом вспоминает о Кристиане и ее сплетенных руках на столе. Он смотрит сначала на них, потом на ее лицо. У нее светлые волосы, отливающие в полутьме серебром, длинные и прямые. Он видит излом бровей, бедра, капризные губы великой актрисы.
- Добрый вечер, - говорит Иония.
- Добрый вечер.
Когда она говорит, слова словно повисают в воздухе, и Иония почти видит, как они образуются. Она говорит по-английски с немного странными интонациями, и сначала Иония думает, что это южноафриканский акцент, но потом узнает лондонское наречие, которое она, вероятно, переняла у сохранивших его матери или тетки.
- Куда ты едешь? - Кристиана расплетает пальцы для того только, чтобы ткнуть одним из них в авиабилеты.
- Хочу покататься на лыжах.
- Когда?
- Скоро, а может быть, и еще раньше. В Колорадо снег лежит уже целый месяц. Это часть моих планов.
- И надолго ты там задержишься? - Она немного поддразнивает его.
- Если честно, то не знаю. Дата обратного вылета открыта, а у меня там есть жилье на всю зиму.
- Ты лыжник?
- Это смотря с чем сравнивать.
Он улыбается.
Она берет сигарету из картонной пачки, лежащей на столе, и ловким жестом вставляет ее в рот. На столах стоят припаянные в центре маленькие статуэтки верблюдов. К горбам приделаны черные корзинки, из которых торчат синие спичечные головки. Он чиркает спичкой. Она склоняется к нему и прикуривает.
Благодарит - благодарит? Произносит ли она вообще слово "спасибо"? Звучит ли оно? Он пытается понять, но не может.
Она движется словно в такт тихому калипсо. Такты настолько неуловимы, что если ты не следишь за ней пристально, если ты не полностью открыт для этого ритма, если ты, не дай Бог, моргнул, чихнул или потянулся к чашке кофе, то пропустишь движение. От нее невозможно оторвать взгляд, невозможно поверить, что кто-то способен на это. Позже, когда он перестанет об этом думать, то сам удивится, насколько в действительности все просто. Но это произошло тогда, когда он перестал морочить себе голову, гадая, зачем она взяла его за руку и что за игру затевает.
Оркестр замолкает. Входная дверь открывается и закрывается, в зале запах зимы. В воздухе повисает серебристая нота, за ней другая. Койот играет "Мои беды".
Они неподвижно сидят и смотрят на оркестр. Звуки нарастают, обрываются, вибрируют. Он не замечает ее прикосновения. Потеряв представление о времени и пространстве, он, взглянув на привязанный к поясу мешочек, думает: а что теперь скажет ему книга?
- О чем ты думаешь? - спрашивает она.
- Когда?
- Только что. Только не говори, что ты без ума от песни. Предыдущая понравилась тебе больше.
Он согласно кивает. Она терпеливо курит.
- Я думал о том, что произойдет, если я тебя поцелую.
- И что?
И труба заиграла грустный блюз, зазвучала мелодия другой песни или другой эры, она была похожа на что-то, показавшееся Ионии до странности знакомым. Они не стали целоваться. Музыка заканчивается. Койот возвращается с выпивкой, по его лицу стекают струйки пота. Он ослабляет удавку галстука и подает Кристиане руку. Она движется, движется и движется в танце по выложенному плитками полу.
Подходит Макс, становится рядом с Ионией, обводит глазами зал, прислушивается к ударным, задерживает взгляд на Койоте и Кристиане.
- Хорошие люди? - спрашивает Иония.
- Дружище, у Макса бывают только лучшие.
Оркестр продолжает играть странную песню странной земли. Иония собирается с мыслями, смотрит на танцующих, думает, что страшно хочет снова увидеть ее рядом. Музыка стихает. Они возвращаются к столу рука об руку. Кристиана каким-то образом ухитряется не потеряться за массивным локтем Койота. Он подвигает ей стул. Они садятся рядом с Ионией, едва заметно улыбаясь, довольные своим местом в этом мире.
Иония смотрит на них.
- Вы сможете ответить на один странный вопрос?
- Легко.
- У меня намечается вечеринка - так, надо отметить одно событие - на следующей неделе.
Он слышит себя, произносящего эти слова, как будто со стороны. Он не успел их обдумать, и, возможно, потом он и сам удивится тому, что сказал, но… в конце концов, сегодня пятница, вечер.
- Я думала, что ты собираешься в Колорадо.
Она проводит пальцами по краю стакана. У нее ненакрашенные ногти.
- Да, я собираюсь в Колорадо, и вечеринка будет там.
- Вечеринка - это хорошо. - С этими словами Койот подается вперед. - Скажи мне, что тебе нужно.
- Мне нужны лыжники.
- Боюсь, что я не въезжаю.
- Согласен, эта идея насчет вечеринки очень чудная, но я и сам чудной. Я здесь разрабатывал теорию любви. Много лет я пытался воплотить в реальность каждую гексаграмму "И Цзин". Шесть линий на гексаграмме, шесть возможностей, поэтому мне нужны шесть лыжников. У меня уже есть четыре.
- Ты не скажешь, зачем тебе это надо?
- Каждому нужно хобби.
- Какое-никакое, - произносит Койот.
- Люди, вы катаетесь на лыжах?
- Кролик, ты прыгаешь? - спрашивает Койот.
Кристиана смеется - звонко и от души.
- Хочу, чтобы вы были моими гостями.
- Вот так? - Хотя, конечно, Койот все понимает, но есть люди, которые всегда ведут себя так.
- Билеты на самолет уже есть. - Он достает из кармана пачку билетов. - Макс дал вам добро, это все, что мне надо.
Кристиана молчит, а Койот откидывается на спинку стула, скрестив на груди руки. Что-то бормочет о том, что хотел бы еще раз увидеть старуху. Может быть, это, но может быть, и нет. Иония не разбирает слов, но не переспрашивает.
- Я могу потерять статус беженца, - говорит Койот.
- Остановишься у меня, это, можно сказать, на нейтральной полосе, там много места.
Койот берет билеты, они пожимают друг другу руки. Пауза в музыке, одновременно сверкает молния.
- Темнота - это всего лишь кетер, - говорит Иония.
Это странное высказывание, и Иония никогда бы этого не произнес, будь он в нормальном расположении духа. Что-то есть странного в этом вечере, в этой компании, в понимании Ионией первого из сефирот, понимании первичного и изначального, верно схватившего отношение к темноте.
- Все время повторяешь это для себя, - спокойно говорит Койот, встает и направляется к стойке бара.
Гости приходят, уходят. Возвращается Койот со следующей бутылкой. Они пьют, курят и чувствуют себя друзьями. Во время очередного музыкального затишья он усмехается и оборачивается к Ионии.
- Ты что-то смыслишь в каббале?
- Это Иерусалим, весь мир едет сюда, чтобы общаться с Богом, и так будет до тех пор, пока не переведутся те, кто общается с Ним.
- Значит, собираешь крохи по дороге?
- Разве не все поступают так же?
Сквозь толпу протискивается Макс, наклоняется к столу. Койот касается пальцами лба, поправляет шляпу. Удар грома, мигает свет. Иония чувствует, как расползается тьма.
- Понижение йуд?
- Нет. - Койот отрицательно качает головой. - Пока нет.
Определенно, все они здесь в разговорах пользуются каким-то кодом, причем очень древним. Это самая сложная история в еврейской народной традиции. Идея заключается в том, что само существование Бога не оставляет места творению, что любое производное от этого факта умаляет мощь Бога. Это очень древняя идея и, может быть, даже не еврейская. Большая часть того, что мы знаем, пришла от нахманидов, из Генуи середины двенадцатого века, из тех времен, когда люди любили выносить на свет свои идеи, чтобы получше рассмотреть, как они подходят друг к другу. Для того чтобы создать вселенную, Богу пришлось бы вобрать себя в себя, оставив снаружи первичную пустоту, и именно в мрак тьмы этой пустоты вдохнул Бог жизнь. Всю жизнь. Все сущее. Всю вселенную со всеми ее мельчайшими деталями.
- Подумай об этом, - говорит Койот. - Если Бог - все, а все - это Бог, и Бог хочет сотворить что-то новое - то куда денется это новое? Это парадокс вездесущности Бога. Правда, сам я не понимаю, что это может значить, но звучит это по-настоящему серьезно.
На самом деле он видит все совершенно не так. Он знает почти еретическую истину о том, что первый акт творения не был откровением и эманацией, что, несмотря на все страсти и магию, это был момент сокрытия и отступления, что в действительности то, что осталось позади, было не чем иным, как вечностью трепещущей тьмы и потерянных оттенков кетера.
Снаружи холодная израильская ночь. Солдаты плотнее кутаются при каждом ударе грома. Кристиана зябко прячет руки в рукава старой замшевой куртки.
- Что это происходит? - спрашивает она.
- Мы ждем.
- Это всего лишь гром, - говорит Койот. - Этот Бог евреев всегда был довольно шумным парнем.
- Десять сефирот, - говорит Иония, снова думая вслух.
Кажется, он вышел за пределы не только собственных, но и общепринятых правил.
Кристиана видит, как Иония морщит лоб, произнося свои слова, как загораются его глаза. Ничего удивительного, что он проявляет такой интерес к русскому.
- Кетер - корона; хохма - мудрость; бина - понимание; хесед - милость; гевура - сила; тиферет - красота; неца - победа; ход - слава; йешод - основание; малкуф - царство. - Он пересчитывает сефирот по пальцам, произнося их по очереди. - Вот скрытые аспекты Бога. Цепь спуска, который ведет в мир человека. Кетер - первая перекладина этой лестницы.
- Спуска? - спрашивает Кристиана.
Койот улыбается.
- Спуск и восхождение. Возможно, та воронка, через которую Бог выдул этот мир, но это и лестница, которая может привести назад. По Библии Бог словом воплотил Творение: "Вначале было слово, и слово был Бог". Это первая из тайн Каббалы - если хочешь подняться по лестнице, если хочешь вернуться к Богу по мистическому пути, то ты должен научиться говорить на языке Бога. Как и сефирот, это обратная головоломка; Бог дал Тору ангелам, они же дали ее нам. Верующие убеждены, что вся сила Бога содержится в Торе, поэтому если правильно прочесть и произнести Тору в том же порядке, что и Бог, то можно обрести такую же силу, как Бог.
- Ты видел ортодоксов? - спрашивает Иония. - Они весь день бормочут молитвы. Медленно раскачиваются взад и вперед. Это для ритма. Такой внутренний метроном. Попытка уловить ритм вселенной.
Койот прикладывает палец к губам и на минуту задумывается.
- Ортодоксы делают так, даже если и сами этого не знают. Вначале Бог произнес свое имя, слияние четырех еврейских букв: йуд, хе, вав, хе. Тетраграмматон, Яхве, имя Божие, начало начал. Главное дело Каббалы - это сочетания букв, произнесение, очищение - единственная путеводная карта, Тора, которая сама по себе загадка и головоломка. Это старая как мир шутка - все равно что иметь карту Земли, разорванную на мелкие чешуйки. Но даже великие тайны имеют место рождения, место, где множество нитей сходятся в одно волокно. Нисхождение йуд - это момент творения, когда Бог выпустил воздух, округлив влажные губы, образовав первую часть четырехбуквия, йуд, он создал и опустил лестницу сефирот, одновременно открыв ворота и Творение.
Раздается тяжкий грохот, свет мигает и гаснет. В баре наступила непроглядная темнота. Музыка смолкла. Макс, сразу же оказавшийся у телефона - теперь это почти инстинктивная реакция, - узнает, что это всего лишь отключение электричества из-за падения столба линии электропередач. Толпа тем не менее сбивается в кучу. Люди раздражены.
Койот невозмутимо наблюдает сцену.
- Плохое место для драки, - говорит Иония.
- Оставайтесь здесь. - Койот уходит.
Под покровом темноты Кристиана наклоняется вперед и целует Ионию. Это ласковый, мягкий поцелуй, от ее губ надолго остается ощущение тепла. Он медленно откидывается назад, глядя, как Койот пересекает зал, пересекает сцену и поднимает ко рту свои огромные руки. Иония не видит гармонику, но слышит звук.
- Отбой, - говорит Иония.
- Что такое? - спрашивает Кристиана.
- Этот парень на сцене, - он указывает рукой на Койота, - играет сигнал отбоя.
В зале становится тихо. Они снова целуются. Он не понимает, к чему все это, но если бы ей задали тот же вопрос, то и она не знала бы, что ответить. Есть вещи и вещи, и так ли уж важно, что ты любишь целоваться с незнакомцами?
К сцене подходит Макс, поднимается на нее и объясняет ситуацию. В левой руке у него коробка со свечами, и, перестав говорить, он передает свечи в толпу. Коробка плывет в темноте зала. Люди шарят по столам в поисках спичек. Когда свечи зажжены, гром за окнами стихает, а вместе с ним и голоса, но сохраняется какой-то другой звук, он с трудом различим, это мелодия всего забытого в мире, спустившаяся с небес благословить сегодняшнюю тьму. Может быть, позже, когда придется за что-то цепляться, именно эта мелодия поможет тебе пережить ночь. Это звук одиночества. Утраченная песня, исполняемая без аккомпанемента и танца, и не утруждай себя, не смотри и не ищи, ибо вокруг нет никого, кто пообещал бы тебе счастливый конец.
5
Анхель сидит у окна глинобитной хибарки, состоящей из единственной комнатушки: лежанка, крошечная книжная полка и его рюкзак в углу. Готовить не на чем, и еду он берет у Пены - в доме, стоящем в сотне ярдов от хибарки, ближе к дороге. Туалет на улице - сбитые гвоздями доски, скрипучая дверь и дырки в стенках вместо окон. Все сооружение накренилось набок и до смешного напоминает древнюю телефонную будку. Прошло уже больше месяца, как он здесь, но она ни разу не заикнулась об оплате. Он помогает старухе в саду, ремонтирует дверь в пристройке, выкладывает плиткой пол. Она приносит книги, которые он прочитывает. Ассортимент стар: "Топология древности", "История инквизиции", "Астрономия", "Ветхий Завет", "Римские достопримечательности" - акведуки, архитектура и способы расчленить человека; как выжить в пустыне; книги о евреях и их исходе; разнообразные книжки о папстве; руководство по спелеологии. Поначалу у него не было денег, она узнала и попыталась дать ему небольшую сумму, вместо этого он попросил ее помочь найти какую-нибудь работу. Она провела двадцать минут у телефона, и через неделю он уже зарабатывает сто долларов в день на съемках документального фильма о жизни в пустыне. Ради этого стоило две недели таскать по всему плато оборудование и слушать, как крысы прогрызают себе путь в листьях юкки.
Сейчас он сидит на стуле с прямой деревянной спинкой, рассматривая первые вечерние облачка и дальние горы. Дверь открыта. Слева забор, густо облепленный воронами. Красная земля тверда как камень. На коленях у Анхеля лежит раскрытая книга.
Из дома выходит Пена и не спеша проходит по саду. Когда она останавливается в дверном проеме, за ее спиной сгущаются сумерки. Вопрос звучит из сумрачной тени.
- Ты закончил?
Это была ее манера - задавать вопросы, суть которых знала только она сама. Приходилось шевелить мозгами, чтобы ответить правильно.
- Закончил - что?
- Ты думал о чем-то потустороннем?
Он кивает головой, снимает шляпу. Пучок соломы, торчащий из шляпы, ложится на дубовую столешницу.
У нее длинная морщинистая кисть, и Анхель знает, даже не оборачиваясь, что она сейчас поглаживает мешочек, привязанный к поясу. В мешочке неизменные монеты "И Цзин", с которыми она сроднилась, как с собственным запахом. Вчера вечером он видел, как она, сидя за кухонным столом, таким огромным, что на нем с десяток детишек могли бы одновременно рисовать мелом, разбрасывала монеты, катившиеся, как уличные булыжники. Пена пользуется тяжелыми металлическими монетами, давно вышедшими из обращения, большими, как сжатый кулак. Однажды в ответ на его вопрос она сказала, что этот оракул восходит к 1000 году до нашей эры. Первоначально бросали кости, потом палочки из тысячелистника, а теперь пользуются тремя монетами. Система состоит из шестидесяти четырех гексаграмм, шести линий, расположенных друг над другом. Некоторые линии прерывистые - они представлены двумя раздельными тире, другие - длинные, выглядят непрерывными. В результате броска происходит угадывание одной из монограмм. Каждая линия гексаграммы отражает одну универсальную категорию, то есть слияние определенных энергий, уловленных в момент, когда складываются условия некоего конкретного архетипа. ""И Цзин" - это древнейшая последовательность человеческих абстракций", - сказала она. Увидев его недоуменное лицо, она добавила: "Это не мои слова, так написано в книге". С этими словами она вышла из комнаты.
Ее подвижный силуэт в дверном проеме. Мелодичный звон монет.
- Ты думал об оставленном за плечами? - спрашивает она. Ему потребовался целый месяц, чтобы освоиться с ее манерой говорить.
- Ты когда-нибудь выражаешься как обычные люди?
- Ха.
- Кто-нибудь из твоих знакомых говорит нормально?
- У меня масса знакомых.
- Подлежащее, сказуемое, дополнение - спасибо тебе большое.
- Пожалуйста.
Он достает из пачки сигарету и постукивает ею по запястью.
- Да, - отвечает он наконец, - я думал о стрижке шерсти.
- То скучаешь по ним. У тебя ностальгия по жизни, которая никогда не была твоей. Тяжелы такие мысли.
Она никогда не доходила до того, чтобы прямо спросить его о семье, о причинах бегства.
- Очень трудно не скучать по ним, мне не хватает некоторых вещей. Они были хорошие люди, правда хорошие. Я ушел из дома не потому, что они были плохи.
Пена становится за его спиной. Она не прикасается к нему, просто стоит и дышит одним с ним воздухом.
- Я очень хотел сохранить что-то, - говорит Анхель.
Пена кивает, но она стоит за его спиной, и он видит только темнеющее небо и горизонт. Вороны неподвижны, как сидящие в засаде убийцы.
- В девятой части "Элегии" Рильке говорит: "Возможно, мы здесь для того, чтобы сказать: дом, мост, фонтан, ворота, кувшин, яблоня, окно", - и это волнует тебя сейчас больше всего, тебе нужно расширить словарь.
Пена ставит на стол деревянный ящик. Краска облупилась, петли потускнели и стерлись - это видно даже в неярком электрическом свете. Небо за окном становится темно-синим, горы чернеют, а облака бессильно обвисают. Он знает, что она больше всего любит это время суток, и поэтому всегда оставляет дверь открытой, чтобы впустить в дом как можно больше уютных сумерек.
- Может быть, на досуге посмотришь, что в ящике. Там есть пара интересных вещей. - С этими словами она выходит, свистом подзывает собак, они клубком перекатываются через двор, а потом все вместе они выходят в пустыню, на вечернюю прогулку.
День тускнеет, он встает и подходит к высокой лампе на металлической стойке. Она похожа на тростинку и прикрыта кривым абажуром, сделанным будто из крылышек мотыльков. Свет текуч и так бледен, словно его только что искупали в речке. Анхель снова садится и пододвигает к себе ящик. Ящик длиной в один фут, в полфута шириной и высотой в три дюйма. Выглядит очень элегантно и совсем не похож на гроб. Он зажимает концы ладонями и начинает крутить ящичек до тех пор, пока углы не впиваются ему в ладони. Он ставит ящик на стол. Серебряный замок кажется влажным. С тонким тихим скрежетом замок открывается.