- Но ведь ваша мать не ложится спать в четыре утра? А вы вернулись в пять.
- Да, и заметил, что в окнах темно. А он всегда спал при полном освещении.
- В котором часу вы отвезли мать обратно?
- Ровно в десять. А потом, как всегда по субботам, поехал навестить моего пса.
Эмиль достал из бумажника грязную фотографию.
- Вот он. Круглый, как шарик. Я бы мог носить его в переднем кармане, как кенгуру. Когда я угодил в тюрягу в третий раз, сестра сказала, что больше не возьмет к себе пса, а отдаст его другим людям. Но я знал, куда она его отдала - на ферму кузенов Жеро, возле Шатодёна. После ресторана я сажусь в фургончик и еду навестить пса, привожу ему подарки, мясо и все прочее. Он знает, что я приеду, ждет меня в темноте, перепрыгивает через забор, и мы проводим всю ночь вдвоем в фургончике. Он знает: я приеду, даже если на улице льет дождь и воет ветер. Он совсем маленький, вот такой.
Эмиль растопырил и согнул пальцы, изображая круглый предмет размером с мячик.
- На ферме есть лошади?
- Вообще-то Жеро держит коров: три четверти скота у него в молочном хозяйстве, а четверть он сдает на мясо. Но несколько лошадей там есть.
- Кто об этом знает?
- Что я навещаю пса?
- Да, Эмиль. Коровы Жеро меня не интересуют. Водель знал об этом?
- Да. Он ни за что бы не позволил привести в дом животное, но он все понимал. И в субботу вечером отпускал меня поужинать с мамой и навестить пса.
- Но Водель уже не сможет это подтвердить.
- Нет.
- Как, впрочем, и пес.
- А вот он сможет. Поезжайте со мной в субботу, и вы увидите, что я это не выдумал. Увидите, как он прыгает через забор и бежит к фургончику. Вот вам доказательство.
- Но это еще не доказывает, что вы были там в субботу.
- Верно. Но ведь это нормально, что пес не может сказать, в какой день я приезжал. Даже такой пес, как Купидон.
- Пса зовут Купидон, - пробормотал Адамберг.
Он закрыл глаза и прислонился спиной к каменному наличнику двери, подставив лицо солнцу, как Эмиль. За стеной, в доме, заканчивался сбор материалов с места преступления, убирали мостки. Ковры были поделены на квадратные метры, разрезаны, пронумерованы и помещены в контейнеры. Теперь надо будет доискаться до смысла происшедшего. Возможно, это Пьер-младший решил убить старого мерзавца. Или его убила Элен, готовая на все ради мужа. Или Эмиль. Или семья художника, который отливал лошадей в бронзе и однажды, по несчастью, проделал то же самое с женщиной. Выкрасить свою покровительницу бронзовой краской - такое до сих пор никому не приходило в голову, это новая область, открытая на неведомом континенте Стока. А вот убийство богатого старика - это уже классика. Но превратить его тело в кашу и разбросать по комнате? Для чего? Неизвестно. А пока не найдешь объяснения, не найдешь и преступника.
К ним направлялся Мордан. Раскачивающаяся походка, тощая вытянутая шея, седоватый пушок на голове, беспокойно бегающие глаза: точь-в-точь старый аист, высматривающий в воде рыбу. Он подошел к Эмилю и взглянул на Адамберга без малейшего снисхождения.
- Спит, - тихо сказал Эмиль. - Это нормально, можно понять.
- Он говорил с вами?
- Ну и что? Это его работа, разве нет?
- Конечно. Но все-таки надо его разбудить.
- Свинство какое, - с отвращением произнес Эмиль. - Парень задремал на пять минут, а ему сразу нагоняй устраивают.
- Было бы странно, если бы я устроил ему нагоняй. Это мой комиссар.
Мордан тронул Адамберга за плечо, тот открыл глаза. Эмиль встал, ему захотелось отойти подальше. Он был потрясен, узнав, что этот человек - комиссар: как будто изменился привычный порядок вещей и нищие вдруг стали королями. Одно дело рассказывать про отродье и про Купидона рядовому полицейскому, и совсем другое - комиссару. То есть такому типу, который в совершенстве владеет самыми коварными приемами допроса. А этот комиссар, как он слышал, настоящий ас. Он столько всего наговорил ему и наверняка сболтнул лишнее.
- Не уходите, - сказал Мордан, придерживая Эмиля за рукав, - вам тоже будет интересно послушать. Комиссар, мы получили ответ от нотариуса. Три месяца назад Водель написал завещание.
- Большое наследство?
- Не очень. Три дома в Гарше, один в Вокрессоне, большой доходный дом в Париже. Плюс ценные бумаги и страховки на такую же сумму.
- Ничего особенного, - сказал Адамберг, вставая и отряхивая брюки.
- Не считая обязательной доли, причитающейся сыну, Водель оставляет все свое имущество чужому человеку. Эмилю Фейяну.
IX
Ошеломленный Эмиль снова уселся на ступеньку Адамберг остался стоять, прислонившись к дверному наличнику, наклонив голову и скрестив руки на животе: как утверждали коллеги, эта поза была единственным ощутимым признаком того, что комиссар погружен в размышления. Мордан расхаживал взад-вперед, размахивая руками, его взгляд беспрестанно и бесцельно перебегал с одного на другое. На самом деле Адамберг отнюдь не был погружен в размышления; он просто думал о том, до чего же Мордан сейчас похож на аиста, который сжимает в клюве только что пойманную рыбу и гордится своей добычей. В данном случае его добычей был Эмиль. Неловко скручивая папиросу, садовник прервал молчание:
- Это ненормально, когда сына лишают наследства.
Послышалось потрескивание: бумажная трубочка на конце оказалась пустой, она вспыхнула, как факел, и обожгла волосы Эмиля.
- Пусть он и не хотел детей, но все же это его сын, - продолжал Эмиль, потирая тлеющую прядь, которая распространяла запах паленой свиной щетины. - Он не настолько меня любил. Даже если знал, что я буду в меланхолии, а я и правда в меланхолии. Наследство должно было отойти Пьеру.
- У вас доброе сердце, да? - спросил Мордан.
- Нет, просто я говорю, что это ненормально. Но я возьму свою часть наследства, к последней воле старика надо отнестись с почтением.
- Как выгодно иногда быть почтительным.
- Дело не только в почтении, все должно быть по закону.
- Как выгодно иногда быть законопослушным.
- Ага. Так я получу домик?
- Может, этот домик, а может, другие, - вмешался Адамберг. - С причитающейся вам половины наследства придется уплатить очень большой налог. Но вам останется как минимум два дома и внушительная сумма денег.
- Я возьму к себе маму и выкуплю пса.
- Быстро же вы все решили, - заметил Мордан. - Как будто готовились заранее.
- Ну и что? Разве это не нормально, что человек хочет взять к себе маму?
- Вам свалилось на голову наследство, а вы, похоже, не очень-то удивлены. Обычно людям нужно время, чтобы переварить такую новость.
- Мало ли что людям нужно. Я вот уже переварил. С чего бы мне полдня этим заниматься?
- Вы знали, что унаследуете имущество Воделя. Вы знали, что написано в завещании.
- Нет, не знал. Но он обещал мне, что однажды я стану богатым.
- По сути это то же самое, - сказал Мордан и растянул рот до ушей, как человек, который, взяв с тарелки рыбину, впивается зубами ей в бока. - Он заранее предупредил вас, что вы будете его наследником.
- Нет. Он увидел это, когда гадал мне по руке. Он умел читать все эти линии и научил меня. Вот. - Он показал на свою правую ладонь, у основания безымянного пальца. - В этом месте он прочел, что я стану богатым. Но ведь это не означало, что речь шла о его деньгах, верно? Я играю в лотерею и подумал, что меня ожидает крупный выигрыш.
Эмиль вдруг замолчал и стал разглядывать свою ладонь. Адамберг, наблюдавший за жестокой игрой в аиста и рыбу, увидел, как на лице садовника промелькнула тень давнего страха, нисколько не связанного с агрессивным поведением Мордана. Наскоки майора, по-видимому, ничуть не пугали, даже не раздражали его. Нет, это было связано с линиями на его ладони.
- Он прочел у вас на руке что-то еще? - спросил Адамберг.
- Да нет, ничего особенного, кроме будущего богатства. Он считал, что руки у меня самые обычные, и говорил, будто это большая удача. Я не обижался. Но когда я захотел посмотреть на его руки, тут вышла осечка. Он сжал кулаки. Сказал, там и смотреть нечего, у него на руках вообще нет линий. Нет линий! Он так разозлился, что лучше было не настаивать, в тот вечер мы даже не играли в крестики-нолики. Нет линий! Это ненормально. Если бы я мог увидеть тело, я бы проверил, правда это или нет.
- Увидеть тело нельзя. Но так или иначе, от ладоней ничего не осталось.
Эмиль с досадой пожал плечами и стал разглядывать Ретанкур, которая шла к ним размашистой, совсем не грациозной походкой.
- Эта на вид незлобивая, - сказал он.
- Внешность обманчива, - предостерег его Адамберг. - Она самая опасная из всех моих людей. Работает здесь со вчерашнего утра, без перерыва.
- Как же ей это удается?
- Она умеет спать стоя. И не падает.
- Это ненормально.
- Точно, - согласился Адамберг.
Ретанкур остановилась перед крыльцом и утвердительно кивнула обоим коллегам.
- Порядок, - сказала она.
- Отлично, - отозвался Мордан. - Будем двигаться дальше, комиссар? Или продолжим занятия хиромантией?
- Я не знаю, что такое хиромантия, - сухо ответил Адамберг.
Что случилось с Морданом? С этим облезлым старым аистом, славным, приветливым, прекрасно знающим свое дело? Безупречным в работе, неистощимым на смешные и занимательные истории, умевшим складно говорить и улаживать конфликты? Адамберг знал, что Мордан обиделся, когда на коллоквиум в Лондон отправили не его, а Данглара. Однако его включили в состав делегации, которую в ближайшее время собирались отправить в Амстердам. Это вполне достойная замена. Кроме того, Мордан не смог бы надолго затаить обиду, и уж тем более - лишить Данглара поездки в любимую страну.
- Это гадание по руке. Иначе говоря, способ убить время. А времени у нас мало. Эмиль Фейян, вы раздумывали, где вам переночевать сегодня. Кажется, этот вопрос улажен.
- В доме, - предположил Адамберг.
- В сарае, - поправила его Ретанкур. - Место преступления еще опечатано.
- В камере предварительного заключения, - сказал Мордан.
Адамберг отошел от стены и, засунув руки в карманы, сделал несколько шагов по аллее. Гравий скрипел у него под ногами, он любил слушать этот звук.
- Это не в вашей компетенции, майор, - отрывисто выговорил он. - Я еще не звонил дивизионному комиссару, а он еще не обращался к судье. Вы слишком торопитесь, Мордан.
- Это вы запаздываете. Дивизионный комиссар позвонил мне, а затем судья постановил задержать Эмиля Фейяна.
- Что? - спросил Адамберг, обернувшись и скрестив на груди руки. - Вы не позвали меня, когда звонил дивизионный комиссар?
- Он не пожелал говорить с вами. Пришлось повиноваться.
- Вы нарушаете процедуру.
- Вам плевать на процедуры.
- Только не сейчас. Вы допустили сразу два нарушения: задержание явно преждевременное и ничем не обоснованное. С таким же успехом можно было закрыть Воделя-младшего или семью художника. Ретанкур, что это за семья?
- Сплоченная, убитая горем, ослепленная жаждой мести. Мать покончила с собой через семь месяцев после сына. Отец - автомеханик, два брата колесят по дорогам. Один на грузовике, другой в Иностранном легионе.
- Что скажете, Мордан? Этим стоило бы заняться, верно? А сын, которого обделили? Вам не кажется, что он тоже мог знать о завещании? Как удобно было бы свалить убийство на Эмиля, чтобы в итоге получить наследство целиком! Вы доложили об этом дивизионному комиссару?
- Я не владел информацией. А решение судьи было категоричным. Досье Эмиля Фейяна такое пухлое, что двумя руками не поднимешь.
- С каких это пор человека задерживают на основании одного только постановления? Не получив данных экспертизы, не имея никаких весомых аргументов?
- У нас есть два весомых аргумента.
- Отлично. Можете просветить меня. Ретанкур, вам известно, о чем речь?
Ретанкур разрывала каблуком гравий, разбрасывая камешки, словно сердитое животное. При своих выдающихся, сверхнормальных способностях она страдала одним недостатком: у нее были трудности в общении с людьми. Когда возникала сложная, неоднозначная ситуация, требующая тактичного вмешательства или некоторой изворотливости, она оказывалась безоружной и беспомощной.
- Что за бардак, Мордан? - спросила она внезапно охрипшим голосом. - Почему вдруг такая спешка? И кто ее устроил?
- Я не в курсе. Я просто выполняю приказ.
- С усердием, достойным лучшего применения. Так что это за весомые аргументы?
Мордан поднял голову. Эмиль, о котором все забыли, пытался поджечь с конца тоненькую веточку.
- Мы связались с домом престарелых, где живет мать Эмиля Фейяна.
- Это не дом престарелых, где живут, - проворчал Эмиль. - Это больница, где подыхают.
Теперь он раздувал крошечный огонек, который ему удалось зажечь на конце веточки. Не будет гореть, подумал Адамберг, дерево недостаточно сухое.
- Директриса утверждает: как минимум четыре месяца назад Эмиль сказал матери, что скоро они будут жить вдвоем и ни в чем не нуждаясь. Все в доме знают об этом.
- Само собой, - подхватил Эмиль. - Я же говорил: Водель напророчил мне, что я стану богатым. И я рассказал об этом маме. Это же нормально, разве нет? Мне что, еще раз все повторить? К чему эта нервотрепка?
- Объяснение принимается, - спокойно произнес Адамберг. - А второй весомый аргумент, Мордан?
На этот раз Мордан улыбнулся. Он уверен в успехе, подумал Адамберг, он ухватил рыбину за брюхо. Присмотревшись, комиссар заметил, что Мордан выглядит неважно. Щеки впали, под глазами залегли синие круги.
- В его фургончике нашли лошадиный навоз.
- И что? - спросил Эмиль, перестав дуть на веточку.
- На месте преступления найдены четыре катышка навоза. Убийца принес их на подошвах сапог.
- У меня нет сапог. Я не вижу тут связи.
- А следственный судья видит.
Эмиль встал, отбросил ветку, убрал в карман табак и спички. Он покусывал верхнюю губу, на лице вдруг появилось выражение бесконечной усталости. Отчаявшийся, жалкий, он застыл неподвижно, как старый крокодил. Слишком неподвижно. Тогда ли Адамберг догадался или чуть позже? Он так и не смог впоследствии ответить на этот вопрос. Комиссар точно знал только одно: он отступил на несколько шагов от Эмиля, словно хотел дать тому побольше места. И Эмиль перешел к действию - с нереальной быстротой нападающего крокодила, за которым не может уследить человеческий глаз. Мгновение - и хищник вонзил зубы в буйвола. Мгновение - и Мордан с Ретанкур лежали на земле, причем нельзя даже было понять, в какое место ударил их Эмиль. Адамберг увидел, как он несется по аллее, перепрыгивает через невысокую стену и бежит по соседскому саду, и все это на головокружительной скорости, так что догнать его могла одна лишь Ретанкур. Но лейтенант опоздала к старту, она поднялась, держась за живот, а потом ринулась в погоню, устремившись всем своим мощным телом вперед, чтобы усилить рывок, без проблем подняв свои сто десять килограммов, чтобы перемахнуть через стену.
- Срочно пришлите подкрепление, - скомандовал по радио Адамберг. - Подозреваемый убегает в направлении запад-юго-запад. Блокируйте периметр.
Впоследствии он не мог точно вспомнить, была ли в его голосе уверенность.
У его ног лежал Мордан: майор держался за пах, прерывисто стонал, из глаз текли слезы. Адамберг машинально наклонился над ним и ободряюще потряс за плечо.
- Тяжелый случай, Мордан. Я не совсем понял, что вы пытаетесь сделать, но в другой раз делайте это лучше.
X
Опираясь на руку комиссара, Мордан заковылял к остальным полицейским. Лейтенант Фруасси, сменившая Ламара, привезла обед на всех и уже накрывала стол в саду. На Фруасси всегда можно было положиться: она снабжала своих коллег провиантом, как в военное время. Эту вечно голодную худышку неотвязно преследовала мысль о еде; она даже устроила в помещении Конторы хранилища, заполненные продуктами. Подозревали, что эти хранилища более многочисленны, чем тайники, в которых Данглар прячет белое вино. По мнению некоторых, спустя двести лет там еще будет чем поживиться, тогда как бутылки Данглара к тому времени давно уже опустеют.
У лейтенанта Ноэля имелось на этот счет свое мнение. Ноэль был самым грубым человеком в Конторе; женщины говорили, что он пошляк, мужчины - что он троглодит, с задержанными он обращался, как деспот. От него было больше неприятностей, чем пользы, но Данглар считал его присутствие необходимым, утверждая, что Ноэль сконцентрировал в себе все отрицательные свойства полицейского, поэтому рядом с ним каждый из них становится намного лучше. И Ноэль охотно исполнял эту роль. Но странным образом он лучше всех был осведомлен о тщательно скрываемых секретах своих коллег. То ли его напор сокрушал любые заслоны, то ли люди не стыдились обнажать перед ним темные стороны души, поскольку он был большой специалист по этой части. Ноэль утверждал, что постоянная потребность в еде у лейтенанта Фруасси - результат детской травмы: однажды, когда она была грудным младенцем, ее мать потеряла сознание и на четыре дня оставила ее без молока. И теперь, говорил он, глумливо хихикая, Фруасси постоянно ищет материнскую грудь и одновременно кормит других, вот почему она не может поправиться ни на килограмм.
Было три часа. Подкрепившись, полицейские оживились и только тогда стали спрашивать, что, собственно, произошло в саду. Они знали: Ретанкур преследует подозреваемого (а значит, его песенка спета) и ее сопровождает бригада полицейских из Гарша, три машины и четыре мотоциклиста. Но она не выходила на связь, и комиссар уточнил, что она стартовала с трехминутным опозданием, получив удар в солнечное сплетение. И что этот парень, Буйный Эмиль, одиннадцать лет тюряги и сто тридцать восемь запротоколированных драк, вполне способен удрать от Ретанкур. Адамберг бегло упомянул о своих разногласиях с Морданом и описал сцену, которая спровоцировала побег подозреваемого. Никто не решился спросить, почему Эмиль не ударил самого Адамберга и почему комиссар не бросился в погоню за ним. Ретанкур бегала вдвое быстрее, чем любой мужчина в Конторе: ничего удивительного, что Адамберг отпустил ее одну. Мордан методично поглощал еду; вид у него был мрачный, и коллеги думали, что он обеспокоен состоянием своих тестикул. Всем, кто перелистал досье Эмиля, запомнилось, как он одним ударом локтя навсегда лишил мужской силы некоего автогонщика. За эту драку его приговорили к году тюрьмы и выплате компенсации, которая висела на нем до сих пор.
Адамберг наблюдал за подчиненными, не знавшими, как себя вести: хоть им и было жаль коллегу, получившего такую травму, они не решались выразить ему сочувствие. Ибо каждый, включая Эсталера, сознавал, что Мордан зачем-то нарушил существующий порядок, добился постановления о задержании, не поставив в известность Адамберга, и в результате, словно новичок, спугнул подозреваемого.