- Понимаю, понимаю. Вероятно, из тех же соображений вы не хотите поделиться со мной информацией?
- Могу вам сообщить то, что уже знают соседи. Это произошло в ночь с субботы на воскресенье, тело обнаружили вчера утром. Тревогу поднял садовник, который пришел домой в пять утра.
- Почему? Он слышал крики?
- По его словам, Водель никогда не выключал свет на ночь. А когда он вернулся, все окна были темными - притом что его хозяин панически боялся темноты.
- Знаю. Это у него с детства.
- Вы терапевт или психиатр?
- Терапевт, а также остеопат и соматопат.
- Ясно, - ничего не поняв, ответил Адамберг. - Он вам рассказывал о себе?
- Никогда: он ненавидел психиатров. Но я многое узнал, изучая его кости. В медицинском смысле они меня чрезвычайно интересовали. Водель - это был особый случай.
Доктор спохватился и умолк.
- Я понял, - сказал Адамберг. - Вы больше ничего мне не расскажете, пока я чего-нибудь не расскажу вам. Нам обоим приходится соблюдать профессиональную тайну, и это препятствует обмену информацией.
- Совершенно верно.
- Но вы понимаете, что я должен знать, где вы были в ночь с субботы на воскресенье, между одиннадцатью часами вечера и пятью часами утра?
- Понимаю и нисколько не обижаюсь. Однако, учитывая, что по ночам люди спят, а у меня нет ни жены, ни детей, какой ответ я могу вам дать? Ночью я в постели, если нет срочного вызова. Вам это знакомо.
Врач задумался, достал из внутреннего кармана ежедневник, одернул пиджак.
- Примерно в час ночи меня вызвал Франсишку, наш консьерж: он паралитик, я лечу его бесплатно. Хотел перебраться с кресла-каталки на кровать, упал, и большая берцовая кость вышла из сустава. Я вправил ему ногу и уложил его в постель. Через два часа он опять позвонил: колено распухло. Я послал его к черту, а утром зашел проведать.
- Спасибо, доктор. Вы знаете Эмиля, человека, который здесь работал по дому?
- Любителя игры в крестики-нолики? Занятный тип. Тоже мой пациент. Конечно, Эмиль не хотел лечиться, но Водель настоял: он был к нему привязан. За три года мне удалось существенно уменьшить его агрессивность.
- Да, он признает, что изменился, но говорит, что это возраст так на него действует.
- Ничего подобного, - усмехнулся доктор, и Адамберг вдруг увидел веселое, живое, лукавое лицо, которое, как он и предполагал, скрывалось за пренебрежительной гримасой. - С возрастом неврозы, как правило, не проходят, а усугубляются. Но я лечу Эмиля и постепенно добираюсь до зон оцепенения и возвращаю им подвижность, несмотря на то что этот хитрый зверь всякий раз закрывает за мной двери. Но я его одолею. Когда он был совсем маленьким, мать колотила его, однако он в этом ни за что не признается. Он обожает ее.
- Так откуда вы это знаете?
- Вот отсюда, - сказал доктор, ткнув указательным пальцем в основание черепа Адамберга, чуть выше и правее затылка.
Комиссар почувствовал едва ощутимый укол, словно на кончике пальца у доктора было жало.
- Тоже интересный случай, с вашего позволения, - вполголоса произнес доктор.
- Эмиль?
- Нет, вы.
- Но меня не били в детстве, доктор.
- Я этого и не говорю.
Адамберг шагнул в сторону, чтобы любопытствующий врач не мог дотянуться до его головы.
- У Воделя были враги? Думаю, это не является профессиональной тайной.
- Множество. Отсюда и его проблема. Причем это были опасные, а то и смертельные враги.
Адамберг, прохаживавшийся по узкой аллейке, остановился.
- Я не могу назвать их имена, - жестко сказал доктор. - Да и не вижу смысла. Это никак не связано с вашим расследованием.
У Адамберга зазвонил телефон, и он извинился, прежде чем ответить.
- Лусио, - проворчал он в трубку, - ты же знаешь, я на работе.
- Я никогда тебе не звоню, hombre, сегодня это в первый раз. Одна из малышек не может сосать, она чахнет. Я подумал, ты мог бы почесать ей лобик.
- Мне не до этого, Лусио, да и что тут сделаешь? Если она не умеет сосать, тем хуже для нее, таков закон природы.
- А если бы ты ее успокоил?
- От этого она не напьется, Лусио.
- Ты негодяй и сукин сын.
- Знаешь, Лусио, - чуть громче произнес Адамберг, - я все-таки не волшебник. И у меня был очень тяжелый день.
- У меня тоже. Представляешь, мне было трудно закуривать. Потому что я плохо вижу и не могу разглядеть конец сигареты. А дочка помогать не хочет, так как же мне быть?
Адамберг закусил губу, и доктор подошел ближе.
- Младенец не может сосать? - вежливо осведомился он.
- Котенок пяти дней от роду, - сквозь зубы ответил Адамберг.
- Если ваш собеседник не против, я бы попробовал что-нибудь сделать. Вероятно, ПДМ нижней челюсти блокируется на выдохе. Вполне возможно, закон природы тут ни при чем, это результат травмы, полученной при рождении. Роды были трудные?
- Лусио, - резким тоном спросил Адамберг, - это один из тех двоих, кого пришлось вытаскивать?
- Да, это которая вся белая, только кончик хвоста серый. Единственная девочка.
- Точно, доктор, - подтвердил Адамберг. - Лусио ее выталкивал, а я тащил, ухватив за подбородок. Может, я слишком сильно дернул? Это девочка.
- Где живет ваш друг? Если, конечно, он согласен, - скромно добавил доктор: казалось, мысль об опасности, грозившей живому существу, вдруг сделала его кротким и смиренным.
- В Париже, в Тринадцатом округе.
- А я в Седьмом. Если не возражаете, поедем вместе, и я вылечу малышку. Если, конечно, сумею. А пока пусть ваш друг протрет ее влажной тряпочкой, но так, чтобы она не промокла.
- Мы уже едем, - сказал Адамберг: у него было впечатление, что он дает сигнал к началу сложной полицейской операции. - Протри ей все тело чем-нибудь влажным, но только смотри, чтобы она не промокла.
Слегка ошалев, с ощущением, что он выпустил руль и теперь им помыкают все кому не лень - буйные невротики, иммиграционные потоки, врачи, однорукие испанцы, - Адамберг приказал подчиненным оцепить сад и повел доктора к своей машине.
- Забавно, - сказал он, выехав на окружную автостраду. - Я везу вас лечить кошку, а Водель угодил в пасть к дьяволу, прямо на острые клыки.
- Так это спланированное преступление? Он ведь был богат.
- Да. Думаю, все отойдет его сыну, - соврал Адамберг. - Вы его знаете?
- Лишь заочно, постольку, поскольку мне известен психологический тип Воделя-старшего. Желание, запрет, желание, запрет, и так далее: каков отец, таков и сын.
- Водель не хотел этого сына.
- Водель вообще не хотел детей: они стали бы легкой добычей для его врагов.
- Каких врагов?
- Если бы даже я назвал их, вам бы это ничего не дало. Все дело в маниях, долгие годы разъедавших душу, заполнивших самые потайные ее складочки и уголки. Это работа для врача, а не для полицейского. Или даже для спелеолога, если учесть ту стадию, на какой находился Водель.
- Другими словами, это были вымышленные враги?
- Не надо строить догадки, комиссар.
Лусио ждал их, сидя у сарая и похлопывал своей лапищей котенка, который лежал у него на коленях, завернутый во влажную салфетку.
- Ей конец, - произнес он сквозь слезы. Адамберг смотрел на него, не понимая, как можно так убиваться из-за кошки. - Она не может сосать. Кто это? - неприветливо сказал он, увидев доктора. - Нам тут не нужны зрители, hombre.
- Это специалист по челюстям кошек, не умеющих сосать. Уступи ему место, Лусио, и отдай котенка.
Лусио почесал отсутствующую руку и с хмурым видом выполнил приказ. Доктор сел на скамью, обхватил голову котенка своими толстыми пальцами - руки у него были удивительно крупные для его роста, почти сравнимые с громадной лапищей Лусио - и стал осторожно ощупывать ее то здесь, то там, то опять здесь. Шарлатан, подумал Адамберг, глядя на это крошечное, полуживое тельце и волнуясь больше чем следовало бы. Затем доктор принялся ощупывать таз, забарабанил подушечками пальцев по каким-то двум точкам, словно пианист, исполняющий трель, и раздалось едва слышное мяуканье.
- Ее зовут Шарм, - пробурчал Лусио.
- Сейчас вправим тебе челюсть, Шарм, - сказал доктор. - И все будет хорошо.
Теперь его толстые пальцы - Адамбергу показалось, что они постепенно разрастаются вширь, и он вспомнил Шиву с десятью руками - держали котенка за подбородок.
- Что случилось, Шарм? - тихо проговорил доктор, обхватив ее челюсть большим и указательным пальцами, как клещами. - Ты повредила сустав при рождении? Это комиссар его вывихнул? Или это ты испугалась? Потерпи минутку, сейчас у тебя все заработает. Вот, хорошо. Займемся твоим вчс.
- Это еще что такое? - подозрительно спросил Лусио.
- Височно-челюстной сустав.
Котенок не сопротивлялся, был вялым, податливым, как тесто, а когда доктор поднес его к кошке, начал сосать.
- Ну вот, - убаюкивающим голосом произнес Жослен, - в правой ветви челюстной кости головка сустава выдавалась вперед, а в левой была вдавлена. Конечно, при таком повреждении она не могла сосать. Сейчас дело пошло. Но хотелось бы точно удостовериться, что все в порядке, поэтому давайте подождем еще минуту-другую. Заодно я вправил ей крестец и подвздошные кости, они тоже слегка вдавились. Не сердитесь, но все это из-за того, что ее так энергично извлекали из материнского чрева. Она будет смелой и предприимчивой, приглядывайте за ней. Но при этом совсем не злой, наоборот, милой и ласковой.
- Да, доктор, - почтительно произнес Лусио: он не сводил глаз с котенка, который жадно, чуть не захлебываясь, сосал материнское молоко.
- И она всегда будет рада поесть. Из-за этих пяти дней.
- Как Фруасси, - пробормотал Адамберг.
- Это другая кошка?
- Это одна из моих подчиненных. Она без конца ест, она прячет еду про запас, и при этом она страшно худая.
- Тревожное расстройство, - устало проговорил доктор. - Надо бы и ею заняться. Всеми надо бы заняться, в том числе и мной самим. Я бы выпил вина или чего-нибудь другого, - сказал он вдруг, - если это никому не помешает. Сейчас время аперитива. Возможно, вам так не показалось, но я потратил много сил.
Сейчас в нем не осталось ничего от надменного сноба, которого Адамберг увидел по другую сторону живого барьера. Доктор ослабил узел галстука и запустил пальцы в седую шевелюру: так выглядит человек из народа, сумевший справиться с тяжелой работой, хотя еще час назад не был уверен, что справится. Этому человеку захотелось выпить, и Лусио отреагировал немедленно.
- Куда это он? - спросил доктор, увидев, что Лусио торопливо шагает к живой изгороди в глубине сада.
- Дочь запрещает ему пить и курить. Он прячет спиртное и сигареты в кустах. Причем сигареты у него хранятся в двойной пластиковой коробке, чтобы в дождь не намокли.
- Дочь, конечно, знает об этом.
- Конечно.
- А он знает, что она знает?
- Конечно.
- Так устроен мир: он движется по лабиринту наших тайных мыслей. Что произошло с его рукой?
- Оторвало взрывом во время гражданской войны в Испании, когда ему было девять лет.
- Но до этого было что-то еще, верно? Какая-то незажившая рана? Или травма? В общем, что-то такое, что не удалось исправить?
- Пустяк, - проронил Адамберг. - Укус паука, который так и не перестал чесаться.
- Он будет чесаться всю жизнь, - философски заметил доктор. - Это у него сидит здесь, - добавил он, постучав по лбу, - впечаталось в нейроны. Нейроны, так и не понявшие, что руки уже нет. Это тянется годами, и рассудок ничего не может с этим поделать.
- Для чего тогда нужен рассудок?
- Для того чтобы успокаивать, а это уже немало.
Лусио шел к ним с тремя стаканами, зажатыми в руке, и бутылкой, которую он придерживал подбородком. Зайдя в сарай, он поставил все это на пол, а потом озабоченно взглянул на котенка, все еще сосавшего мать.
- А она не лопнет? От объедения?
- Нет, - сказал доктор.
Лусио наполнил стаканы и предложил выпить за здоровье малышки.
- Доктор знал про твою руку, - сказал Адамберг.
- Ну ясное дело, - отозвался Лусио. - Укус паука чешется так, что до нутра пробирает.
XII
- Может, этот парень и мастер своего дела, - сказал Лусио, - но я бы не хотел, чтобы он трогал мою голову. Чего доброго, он и меня заставит сосать.
Именно это ты и делаешь сейчас, подумал Адамберг, глядя, как Лусио сосет край стакана с характерным чавкающим звуком. Лусио предпочитал пить из бутылки. Стаканы он принес только ради доктора. Доктор ушел час назад, и теперь они вдвоем допивали бутылку, глядя на спящих котят. Лусио считал, что бутылку надо обязательно допить, иначе вино испортится. Не можешь выпить сразу - не открывай.
- Мне тоже не хочется, чтобы он меня осматривал, - сказал Адамберг. - Он всего только положил палец вот сюда, - комиссар показал на затылок, - и вроде бы там обнаружилась какая-то сумятица. "Интересный случай" - так он сказал.
- На их языке это значит: что-то не в порядке.
- Да.
- Но если эта сумятица тебе по душе, тогда не о чем волноваться.
- Лусио, представь на секунду, что ты - Эмиль.
- Ладно, - согласился Лусио, в жизни не слышавший об Эмиле.
- Драчун, не умеющий контролировать агрессию, пятьдесят три года, рассудительный и смирившийся с судьбой, спасенный старым чудаком, который нанял его выполнять всю работу по дому, в том числе и играть с хозяином в крестики-нолики, по вечерам, у камина, за рюмочкой "гиньоле".
- Нет, - сказал Лусио. - Меня тошнит от "гиньоле".
- Представь, что ты - Эмиль и старик угощает тебя "гиньоле".
- Ну допустим, - недовольным тоном сказал Лусио.
- Забудь о "гиньоле", это не так важно. Думай о чем-нибудь другом.
- Ладно.
- Представь, что твоя мать живет в доме престарелых, а твоя собака - на ферме у твоих родственников, ее туда отдали, когда ты был в тюрьме, где провел в общей сложности одиннадцать лет, и еще представь, что каждую субботу ты садишься в фургончик, заезжаешь за матерью, ужинаешь с ней в ресторане, а потом едешь к собаке и везешь ей в подарок мясо.
- Минутку. Я должен мысленно увидеть фургончик.
Лусио разлил по стаканам то, что еще оставалось в бутылке.
- Он синий, с закругленными углами, краска облупилась, заднее стекло закрыто занавеской, на крыше - заржавленная лестница.
- Теперь вижу.
- Представь, что ты ждешь пса возле фермы, он перескакивает через забор, ест вместе с тобой, и ты полночи сидишь с ним в фургончике, а в четыре утра едешь домой.
- Минутку. Я должен мысленно увидеть пса.
- А мать? Ее ты видишь?
- Ее вижу.
- Пес длинношерстый, грязно-белый, с редкими темными крапинами, с длинными висячими ушами, маленький, как мячик, метис с большими глазами.
- Теперь вижу.
- А теперь представь, что старого чудака убили, а он оставил тебе наследство, обделив сына. Ты стал богачом. Представь, что легавые считают тебя убийцей и хотят арестовать.
- Тут и представлять нечего. Ясное дело, они хотят меня арестовать.
- Ага. Представь, что ты отбиваешь яйца одному легавому, ломаешь ребро другому и смываешься.
- Ладно.
- Как тебе быть с матерью?
Лусио пососал край стакана:
- Встретиться с ней я не могу, легавые следят за домом. Значит, я пошлю ей письмо, чтобы она не волновалась.
- А как быть с псом?
- Легавые знают, где он живет?
- Нет.
- Ну, значит, я поеду к нему: надо его успокоить, сказать, чтобы не волновался, если меня долго не будет, потому что я вернусь.
- Когда?
- Когда я вернусь?
- Нет, когда ты к нему поедешь?
- Да прямо сразу и поеду. Они же меня вот-вот поймают, надо успеть предупредить пса. А мать - у нее голова работает?
- Да.
- Очень хорошо. Значит, если я попаду в тюрягу, легавые ее предупредят. А пса они предупреждать не будут. Сам понимаешь. Одно дело можно оставить на них, другое - нет. Выходит, пса должен предупредить я. И как можно скорее.
Адамберг погладил кончиками пальцев живот Шарм, покрытый мягким пушком, вылил то, что оставалось у него в стакане, в стакан Лусио и встал, отряхивая брюки на ягодицах.
- Слушай, hombre, - сказал Лусио, поднимая свою лапищу, - если хочешь встретиться с тем парнем, пока он один, до того, как он встретится с псом, и до того, как пес встретится с полицией, тебе надо ехать сейчас.
- А я не сказал, что не поеду сейчас.
- Нет, ты не сказал.
Адамберг ехал медленно, он чувствовал, что усталость и вино подорвали его силы. Садясь в машину, он выключил телефон и GPS на случай, если какой-нибудь легавый окажется столь же смышленым, как Лусио, - хотя такое вряд ли было возможно, даже в сказках и легендах Мордана. У комиссара не было никакого плана насчет тупицы Эмиля. Только идея Лусио: надо успеть добраться до Шатодёна, пока легавые не добрались до пса. Почему? Потому что в фургончике был другой навоз? Нет. Ведь он еще не знал об этом, когда увидел, что Эмиль убегает, и все-таки дал ему убежать. Так в чем дело? В том, что Мордан встал у него на пути, как носорог? Нет, Мордан был не в себе, вот и все. В том, что Эмиль - славный парень? Нет, Эмиль не был славным парнем. Потому что Эмиль мог сдохнуть с голоду, как крыса, отсиживаясь в кустах по милости неуравновешенного полицейского? Возможно. Но разве в тюряге ему будет лучше, чем в кустах?
Адамберг был не любитель возводить сложные логические конструкции, основанные на слове "возможно", а Данглар обожал это занятие: любая попытка заглянуть в будущее буквально завораживала его. Адамберг просто ехал на ферму, всей душой надеясь, что никто из легавых не подслушал утром его разговор с тупицей Эмилем, с богачом Эмилем, владельцем домов в Гарше и Вокрессоне. А в это время Данглар тосковал в туннеле под Ла-Маншем и без конца пил шампанское, и все оттого, что ему захотелось узнать, кому принадлежали ноги, отрезанные каким-то психом в далеких горах, - его дяде, кузену его дяди или кому-то еще? А в это время Мордан пустым взглядом смотрел на стены тюрьмы Френ, и, черт возьми, что можно было сделать для Мордана?
Адамберг оставил машину на обочине, в тени деревьев, и последние пятьсот метров прошел пешком, не спеша, пытаясь сориентироваться. Где-то здесь должен быть забор, через который прыгает пес, - но как его найти? Полчаса он кружил возле фермы - три четверти скота в молочном хозяйстве, одна четверть на мясо, - пока не нашел подходящий забор. Другие собаки учуяли его издали и захлебывались лаем. Он прислонился к дереву и застыл неподвижно, проверяя, при нем ли его сумка и пистолет. Вокруг пахло навозом, и этот запах подействовал на него успокаивающе, как на любое человеческое существо. Не спать, ждать, надеяться, что Лусио был прав.