Дыхание восстановилось. Я мог дышать. Что ж, пора подниматься? Но мне что-то не хотелось. Полежать бы еще, хватая воздух пастью. Хорошая идея? Я не знал. И в это время в голове зазвучал голос Берни: "Вставай на лапы, старина".
Я поднялся. Может, это был не голос в голове, а сам Берни? Как я на это надеялся! Я подполз к гребню и высунулся на другую сторону, совсем чуть-чуть. Ух как же высоко я забрался! Вниз ко дну ущелья убегал местами совсем отвесный склон; я разглядел кладбище и рощицу, которая с вершины казалась садовой клумбой, а дальше - сторожевую башню. И нигде ни души. В переводе с человеческого языка это означает, что люди исчезли. Во всей округе осталась всего одна душа, если я правильно понимаю это слово, - моя. Хотя могу и ошибаться: слова такая замысловатая штука. Впрочем, это сейчас не важно, а важно другое: Берни, капитан Панса, ребята в форме, тип с винтовкой и тип с автоматом - все куда-то подевались. Мне показалось, что я разглядел облако пыли на одном из склонов двугорбой горы. Но не мог поручиться, что это было не самое обыкновенное облако - такое, из которого получается дождь. Я оглядел небо: больше ни одного облачка, только сияющее солнце на фоне синевы. Я почувствовал легкую жажду.
Может, Берни в ущелье и его просто не видно. Я присмотрелся. Нет, напарника там не было. Я гавкнул - раз, другой, третий. Со дна ущелья мне ответили лаем. Но я не заметил никого из собратьев. Оставалось бегать туда-сюда по гребню, как я обыкновенно делаю, когда становлюсь невменяемым. Невменяемый - это выражение Берни. Нам на нашей работе лучше этого избегать. Тут я вспомнил еще один урок: не показываться на вершине. "Нет лучшей цели, старина". Немного спустился с обратной стороны и скрылся из виду.
Но вскоре оказалось, что я снова бегаю взад-вперед по гребню. Где же Берни? Я гавкнул, и звук вернулся ко мне. Раз, другой, третий, и я снова стал невменяемым. Смутно вспомнилось, что напарник объяснял, почему так долго не затихает лай; может, даже тысячу раз объяснял - а это, должно быть, очень много. Почему это происходит, так и не вспомнил, но пришел в себя.
Я стоял на гребне и дышал. Подо мной была Мексика. "А здесь все по-другому, как в Мексике", - еще одна фразочка Берни. Он это говорит, обхватив голову руками. После чего все успокаивается и становится так тихо, что я чувствую его мысли словно дуновение легкого ветерка в воздухе. Но сейчас воздух вокруг меня был теплым, прозрачным и удивительно неподвижным.
25
- Этот исключен, - показал на меня кинолог.
- Вот как? - хмыкнул Берни, хотя тогда я еще я не знал, что он Берни. Просто мне понравился его запах: яблок, виски, соли с перцем и еще чего-то такого, что напоминало меня самого. - Понятно.
- Очень жаль, - продолжал кинолог. - Он самый быстрый и сильный из всей группы.
- И самый умный, - вставил Берни.
- Вы так считаете? В таком случае, почему же он выбыл из игры?
- Не знаю. Но в нем что-то есть. Как его имя?
- Мы назвали его Чет. Хотя, должно быть, раньше у него была другая кличка. Ребята из десятого участка нашли его в доме, где продавали крэк. Он был еще совсем щенком.
- И что с ним теперь будет?
- Скорее всего поместят в приют, - ответил кинолог.
- Ну, знаете ли… - возмутился Берни.
Так мы и познакомились. Странно, что я вспомнил об этом теперь - на вершине горы в Мексике, где все не так, как у нас, и где мне, казалось бы, следовало думать совсем о других вещах.
И что из этого следует?
"И что из этого следует?" - тоже словечки Берни. Он говорит так, когда хочет… я не уверен, но мне кажется, когда хочет, чтобы люди что-то сделали. Я испытал эти слова на себе. Сказал: эй, старина, - и добавил: и что из этого следует?
Но ничего не вышло.
Присмотрелся к ущелью и особенно к кладбищу. На таком расстоянии трудно было судить, но мне почудилось, что тело Даррена Куигли исчезло. На нашей работе нам приходится сталкиваться с мертвецами. По виду они будто спят, так по крайней мере кажется сначала, но по запаху ясно: ничего подобного - спать они не в состоянии, потому что из них ушел запах жизни, и с этим ничего не поделаешь.
Над ущельем быстро промелькнула тень. Я поднял голову и увидел большую темную птицу. Должен вам сказать, что я не любитель птиц. Эта взмыла высоко надо мной и принялась кружить, а мне, не знаю почему, стало как-то муторно. Я сделал несколько шагов вниз по противоположному склону и снова посмотрел вверх: птица, совершая в синеве неспешные круги, будто сместилась вместе со мной. Она не хлопала крыльями - просто скользила по воздуху.
В пасти у меня совсем пересохло.
В нашем дворике на Мескит-роуд есть фонтан, который еще давным-давно установила Леда. Ох эти бедные рабочие… Фонтан в форме лебедя, и когда Берни его включает, искрящаяся струя воды бьет у лебедя из клюва. Мне нравится подставлять под струю язык. Почему? Может, потому что это самая вкусная в мире вода? Хотя если честно, то нет. Как-то мы с Берни забрались высоко в горы, и там на скале висела сосулька. Вот это да, я вам скажу! Один-единственный раз я видел такое. До сосульки мы дотянуться не могли, но с ее заостренного кончика капала вода и сбегала по камню. Я ее лизнул и понял, что это самая вкусная вода, какую я когда-либо пробовал. Вот бы сейчас такую - чистую, холодную, отдающую камнем. От этих мыслей жажда разыгралась еще сильнее.
Я взглянул вниз по другую сторону горы. Склон круто уходил из-под ног и был не менее, если не более, отвесным, чем тот, по которому я забрался на вершину. У подножия расстилалась равнина, а за ней до бесконечности тянулось холмистое пространство с каменистыми вкраплениями и похожими на зеленые точки растениями пустыни. Но на самой равнине - странно, вроде бы его там и не было, а вот теперь появился - отсвечивал голубым пруд. Пасть моментально наполнилась слюной, которая тут же пересохла. Но теперь у меня по крайней мере появился план. Какой? Идти к воде.
Да, спуск был очень крут - поначалу шел сплошной камень. Временами меня тянуло в пропасть, и я царапал когтями передних лап каменистую поверхность, стараясь не сорваться вниз. В такие моменты меня накрывала тень птицы. "Только не смотри вверх, старина". Я не жалуюсь на плохое чувство равновесия - не сочтите за обиду, у меня оно лучше, чем у людей: и то - попробуйте-ка походить на двух ногах, да еще без хвоста. Удивительно, как люди могут хотя бы стоять. Но даже с моим чувством равновесия, сползая со скалы, я не мог то и дело смотреть вверх.
За скалой следовала обнаженная порода, а дальше отвесный обрыв. Ниже я заметил узкий выступ, венчавший новый склон. С одной его стороны спуск более пологий, там идти было бы проще. Но как туда добраться? С того места, где я стоял, расстояние казалось большим. Но что значит большим? Как получить ответ на этот вопрос? Я припал к земле на краю обрыва, не отрывая глаз от выступа и надеясь, что ответ придет сам собой.
Тень птицы носилась надо мной из стороны в сторону. Я поднял голову и взглянул на пруд, мерцавший на равнине. Что бы в таком случае сказал Берни? Я изо всех сил прислушивался, но ничего не услышал. Знал одно: я больше не хотел об этом размышлять.
И в следующую секунду оказался в воздухе. Мне и раньше приходилось летать - такова уж наша работа, - но ни разу полет не продолжался так долго. Было время осмотреться - чего я не сделал - и о многом подумать. Я подумал о Берни.
И все еще думал о нем, когда - бух! - приземлился на выступ. А теперь я, наверное, вас удивлю, потому что собираюсь сказать доброе о кошках. Видели когда-нибудь, как они приземляются? Ничего не скажешь - красотища! Мое приземление на выступ красотищей вряд ли можно было назвать. Я упал на все четыре лапы, как и они, но это было единственное сходство. Когда приземляются кошки, слышен мягкий удар, но они явно не чувствуют боли, которая взлетает по ногам к плечам, груди и пронзает все тело. И не катятся до бесконечности прямо к обрыву, а затем…
Нет, я все-таки удержался. В последнюю секунду - а это, я не сомневаюсь, совсем не большое время, - когда моя передняя половина уже висела над пропастью, я зацепился задней половиной, впечатал задние лапы в землю и затормозил, как раньше никогда не приходилось. И тем самым избежал долгого, долгого падения.
Уселся безопасно на уступе и пытался отдышаться. Нехорошо, когда язык, если он настолько высох и одеревенел, вываливается из пасти, но я ничего не мог с собой поделать. "Возьми себя в лапы, старина". Я сделал усилие, поднялся и пошел по уступу в сторону. Как я и думал, склон здесь был не такой страшной крутизны - обычная гора, с которой можно спуститься. И я сделал шаг с уступа.
Снизу, из долины, подул ветерок и принес множество запахов, в том числе запах живых существ, вероятно, коз, хотя никаких коз там не было и я не заметил никакого движения, кроме бликов на пруду, но почему-то не почуял ничего похожего на запах воды. Земля была твердой и высохшей, на ней росли одни колючие кактусы - от них я старался держаться подальше, - а ближе к подножию сучковатые кусты толокнянки. Я остановился и поднял на один из них ногу. И вот сюрприз - ничего не вышло. Очень странно: во-первых, я поднимал в последний раз лапу очень давно, и во-вторых, у меня всегда имеется запас на случай, если необходимо что-то пометить.
Спустившись на равнину, я направился к пруду, который все так же поблескивал вдалеке. Ровная местность, так почему бы не наддать? Я умею бегать разными способами, но только один бег мой фирменный, только им я могу бежать целую вечность. Фирменным его называет Берни. И я пустился своим фирменным бегом, быстро сокращая расстояние между собой и прохладной голубой водой. Но тут заметил еще одну странность: кроме того, что мне нечем было пометить местность - и это меня порядком обескураживало, - расстояние совсем не сокращалось! Пруд продолжал поблескивать, но будто отдалялся от меня. Я еще прибавил скорость, и пруд тоже. Я замедлил бег, он поступил так же. Между тем равнина оказалась не такой уж большой - это тоже факт, - и холмы на противоположной ее стороне с каждым моим шагом делались все ближе. "И что из этого следует?"
Я не знал. Просто двигался вперед. Когда почувствовал, что голова у меня слегка повисла, поднял ее. Пруд от меня убегал, холмы приближались. В чем же дело? И вдруг я вспомнил, что Берни говорил о подобных вещах. Но что он конкретно сказал? Я изо всех сил пытался восстановить в памяти его объяснение, когда пруд вдруг перестал блестеть голубым и куда-то исчез. Осталась одна голая равнина - с камнями, песком, кактусами и прочими колючками. Я преодолел последние метры ровного пространства и оказался среди холмов. Тень птицы выписывала передо мной замысловатые узоры.
Какое-то время я еще испытывал жажду, затем перестал - в нашем деле надо быть закаленным. Я забирался на холмы, спускался с холмов, обегал холмы. И солнце тоже не стояло на месте - скользило по небу вниз, отчего удлинялись тени на склонах. Что же до тени птицы, она пропала. Я чувствовал себя прекрасно - может, и не совсем тип-топ, но близко к этому. Ветерок овевал морду и приносил запах дыма, и от этого мне стало еще лучше…
Бам! Что-то ударило меня сзади и повалило на землю. Я кувыркнулся и, перевернувшись, понял, что смотрю туда, откуда прибежал. И вот он передо мной, козел - жует, как у них принято. У меня разом исчезло хорошее настроение. Я зарычал, он в ответ заблеял, и этот звук напомнил мне та-та-та стрельбы из автоматического оружия, только тоном ниже. Козел опустил голову. Я никогда не испытывал дурных чувств по отношению к их племени, но в этот миг все изменилось: мне очень не понравилось его "та-та-та" блеяние, его жидкая бороденка - вообще не люблю жидких бород - и еще… что еще мне не понравилось в козле, не успел додумать, потому что он снова пошел на меня. Но на этот раз я был готов.
"Вот так-то лучше, сеньор козел", - подумал я, стоя над ним. Козел лежал на земле и, на мой взгляд, выглядел довольно глупо. Я гавкнул ему в морду. Он снова проблеял, но уже не на манер "та-та-та". Его блеяние мне сказало, что козел сдался. Он с трудом поднялся на ноги и как-то неловко побежал прочь.
Я глядел ему вслед. И не один: на холме появилась девчонка в сомбреро и что-то прокричала козлу. Он повернул в ее сторону. Девочка сделала несколько шагов вниз и погрозила козлу палкой. Мне она понравилась, и я потрусил к ней. Девочка попятилась и выставила палку в мою сторону. Я продолжал приближаться, но не так быстро, а когда оказался рядом, сел.
Она посмотрела на меня и что-то сказала по-своему, по-мексикански. Девочка была худенькой, с сопливым носом и тихим писклявым голоском. Мой хвост вильнул в песке. Она опустила палку и задала какой-то вопрос, но я не понял, что она спросила. Но почему-то стал тяжело дышать. Она спросила что-то еще. Я вилял хвостом и сопел. Девочка достала из висевшей на плече кожаной сумки пластиковую бутылку и жестяную чашку. О, вода! Только теперь я прочувствовал, насколько меня мучает жажда. Требовалось попить, тотчас же, ни секунды не медля. Хотя, положа руку на сердце, как любят выражаться люди… мне пришла в голову мысль, что если бы у людей было больше рук, они бы… тут я совершенно запутался, да, может, это была вовсе и не мысль, и вообще все это совершенно не важно. Смысл таков: когда тебе чего-нибудь очень хочется, самый верный способ получить желаемое - держать рот на замке. Так говорит Берни. Это также означает сидеть смирно. И я сидел смирно.
Девочка, не сводя с меня больших карих глаз, медленно, опасливо подошла, опустилась на колени, поставила чашку на землю и до краев наполнила водой. Ах какое же это великолепное зрелище - красноватая в лучах заходящего солнца струя воды.
- Hola, - сказала девочка, отходя и показывая на чашку. - Agua.
"Agua" - это слово я знал по прошлым временам; дайте срок, и я буду прекрасно обходиться в Мексике. Я поднялся, подошел к чашке и стал пить agua. Блаженство. Сначала лакал медленно, но по мере того как вода лилась в мое горло - понимаю, это безумие, - жажда становилась все сильнее, и я лакал все быстрее. Когда чашка опустела, я стал слизывать влагу со дна.
- Más? - спросила девочка.
Я отошел на шаг или два, и она снова наполнила чашку. Но на этот раз осталась на месте. Я выпил еще полную чашку и почувствовал, как восхитительная вода растекается у меня внутри.
- Más?
Мне понравилось слово "ma#s". Все, что хотелось, - это сидеть рядом с этой чашкой. Девочка также медленно и осторожно протянула руку и погладила меня по голове. Я придвинулся, чтобы ей было удобнее. Она заговорила со мной по-мексикански, сказала много хорошего, а что именно - разве это важно? Девочка заметила мой жетон, наклонилась и прочитала. У нее получилось вроде как "Джет", то есть по-нашему, по-английски, "ракета".
- Тебя зовут Джет?
Я и есть Чет-Ракета. Неужели это все написано на моем жетоне? Всегда, трудно сказать почему, считал, что написано только "Чет". Но это тоже совершенно не важно. Иногда случается так, что какие-то вещи вокруг начинают казаться совершенной ерундой. Я ухватился за эту мысль, но она ускользнула от меня.
Девочка поднялась.
- Ven, Джет.
Вен? Был такой Вин Мактиг. Но он, если существует на свете правосудие, мотает срок и крошит на солнцепеке щебень. Так что это явно не он.
- Джет, - повторила девочка, - пошли. Уже поздно.
Она положила чашку и пластиковую бутылку в сумку, и мы тронулись в путь. Я шел рядом с ней, козел трусил впереди, оглядывался на меня и блеял. Наши бегущие впереди тени выросли до огромных размеров.
26
Идти пришлось недалеко - по крайней мере мне так показалось. Набулькавшись под завязку водой, я ощутил себя в ударе, а когда я в ударе - а я почти всегда в ударе, - мне нипочем никакие расстояния. Перевалив через гребень, мы оказались в небольшой долине. Она мне сразу понравилась. В ней росли деревья и стояло несколько белых домов из самана, казавшихся в лучах заходящего солнца розовыми. И еще в ней протекал ручей с настоящей, запашистой, водой.
- Mi casa, - сказала девочка. - Пойдем, Джет.
Мы шли бок о бок - я и ребенок, - и я учился порядкам на мексиканском пути.
Мы оказались перед самым большим домом из самана - хотя ни один из них я большим бы не назвал. У него было крытое крыльцо, и он походил на жилище фермера. Козел отвалил и стал щипать чахлые растения во дворе. А мы с девочкой миновали недавно помеченную койотами коновязь и оказались у двери.
- Papa, abuelita! - крикнула девочка и добавила что-то еще, но я не уловил.
Дверь отворилась, и я заметил стоявшую у плиты маленькую старушку. Затем появился мужчина - коротышка в разорванной рубашке, с глубокими морщинами на лице и руками, явно слишком большими для человека его роста. Он посмотрел на меня, нахмурился и заговорил с девочкой, как мне показалось, раздраженным тоном. Она встала ко мне поближе и ответила, похоже, также раздраженно. Девочка мне нравилась.
Мужчина - я сообразил, что он ее отец - спустился с крыльца и подошел ко мне. Я отступил назад, мне не понравился запах его больших рук. У Берни тоже большие руки, но он и сам крупный мужчина, поэтому такие руки ему подходят. С отцом девочки все обстояло иначе. К тому же у Берни красивые руки, а у этого - безобразные: пальцы кривые, костяшки распухли. Он постоял и что-то сказал девочке.
- Джет, - ответила она. - Он американец.
- Да ну?
- Точно.
Мужчина повернулся ко мне и улыбнулся. Вот это да: у него серебряные зубы! Ничего подобного не видел. Мне они нисколько не понравились. Я еще немного попятился.
- Привет, Джет. - Он держал руки, как бандиты, когда хотят показать, что у них в руках ничего нет. Но дело не в этом. Проблема была в самих руках. - Симпатичный пес. Ты мне нравишься.
Угу.
- Хочешь поесть?
Еще бы! Подходить к нему я и не думал.
Он ушел в дом. Девочка потрепала меня по холке, но так нежно, что я почти не почувствовал. Я ведь уже упоминал, что у нее большие карие глаза - почти что самые красивые из человечьих глаз, которые мне приходилось видеть?
- Eresguapo, - проговорила она. - Muy, muy guapo.