Зачин к исповеди. Мое первое дело
Не знаю, как нынче, а в начале сорок четвертого, когда Победа едва замаячила, Рогожский рынок по обилию всевозможной снеди был едва ли не самым богатым в Москве. В "обжорном" ряду торговки наперебой предлагали сочные котлеты и пирожки с капустой, лепешки с пылу, с жару и горячую картошку с соленым огурчиком. Бойко горланили молочницы: "Кому ряженку, творог свежий, маслице топленое?.." В мясном ряду бабки, приехавшие из Подмосковья, торговали говяжьими тушами и окороками. Барыги, сновавшие тут и там, предлагали (но уже шепотом) американские консервы - тушенку и колбасу в красивых овальных банках с ключиком.
Народу на рынке была уйма, и над толпой стоял сплошной нескончаемый гул. Глядишь на все это, и порой не верится, что идет война. Купить здесь можно было все, что душа пожелает. Если, конечно, у тебя есть деньги. А они, между прочим, в то время обесценились баснословно: килограмм мяса стоил не меньше тысячи рублей. Покупатели и продавцы, торгуясь, скидывали либо прибавляли не рубли, не десятки, а сразу сотни.
На Рогожском, как и на любом другом рынке, были, разумеется, не только продавцы и покупатели. Немало в базарной толпе отиралось и тех, кто терпеливо поджидал удобного случая что-либо слямзить у ротозея-торгаша или "проверить" чей-то карман. Воров и воришек разной масти. В их числе оказался тогда и я. В ту пору мне не было еще и двенадцати.
…Мой ровесник и закадычный друг Костя, промышлявший этим уже больше года, какое-то время меня натаскивал, ждал, когда поумнею малость. Но вот однажды решил, что пора брать меня на "дело".
От "хаты" тети Сони, где мы в ту пору квартировали, до рынка было рукой подать. Отправились мы с утра пораньше, когда народу там особенно много.
Толпа гудела. Обходя прилавки, лотки, лавируя между очередями, вышли к мясному ряду. Еще вчера Костя сказал мне, что приглядел здесь толстушку, которая торговала мясом уже второй день.
Подходим к прилавку. Женщина, дородная, краснощекая, в цветастом деревенском платке, продает говядину. Перед ней весы, рядом, на подносе, большие куски мяса. Возле нее - очередь. Замечаю прижатый "ножкой" весов мешочек с деньгами. Набит он плотно, почти до отказа, - видать, вся выручка здесь.
- Давай, - толкает меня под бок Костя. Сам он словно растворяется в очереди, что нас окружает, даже я перестаю его видеть.
Как мы и условились, обхожу прилавок с тыльной стороны, останавливаюсь возле торговки. "Ну, смелее, Валька!" - приказываю самому себе. Накануне мы с Костей много раз проигрывали эту сцену. "Все будет хорошо, - уверял он меня. - Только не скажи, как сейчас: Костя, ты уронил деньги"… И все же боязно.
Стараюсь, чтобы никто не заметил, достаю из кармана брюк сотенную бумажку и вытряхиваю ее на землю.
- Тетя, вы уронили деньги!..
- Ой, спасибо, сынок, спасибо… - Женщина наклоняется, чтобы поднять сотенную. В этот самый момент, по нашему замыслу, Костя должен выдернуть из-под весов мешок с деньгами. Но мне его ждать не надо. Сделав свое, я тут же даю деру. Уже пробежав метров тридцать, слышу тяжелый металлический звон - видно, упали весы. А вслед за тем - пронзительный бабий визг:
- Деньги украли… Держите вора!
Больше я ничего не слышал, поскольку находился уже за воротами рынка. Чтобы не привлекать внимания прохожих, перешел на шаг и через пять минут был уже возле дома. В дверях меня поджидала тетя Соня - наша хозяйка, немолодая, с рябинками на лице, проседью в темнокаштановых волосах, но удивительно проворная для своих лет женщина.
- Заходи быстрей. Костя уже здесь. Волнуется, как бы тебя не сцапали.
Она впускает меня, сама же, оставшись на улице, вешает на дверь замок, запирает его и… влезает к нам через окно. Хитро придумано: дверь на замке, и дома вроде бы никого. Остается задернуть занавески.
- Все в ажуре, - улыбается Костя. - Не зря мы с тобой поработали.
Он достает из-под кровати туго набитый мешочек, который четверть часа назад принадлежал торговке из мясного ряда, и вытряхивает деньги на коврик, что постелен рядом с кроватью. И мы, примостившись рядышком, начинаем их сортировать - отдельно кладем пятерки, десятки, "красненькие" (тридцатки). Рубли отбрасываем, как мелочь.
- Ох, Костя, фартовый ты парень, - не перестает восторгаться тетя Соня. - Такой куш одним разом хапнуть. Не то что наши карманники - принесут тысчонки две-три, самое большое. А что на них нынче возьмешь?.. Хорошо еще, если карточки продуктовые "позаимствуют" - и отовариться можно, и продать кому… Из тебя, Валя, чувствую я, тоже толк выйдет. Да еще при таком учителе.
- Один бы я, тетя Соня, это дело не провернул, - отвечает Костя, весь сияя от ее похвалы.
Мы продолжаем считать деньги. Их очень много, несколько десятков тысяч. А тетя Соня, хитрая лиса, ласково погладив нас обоих по голове, переходит с умильно-восторженного на просительный тон:
- Костенька, миленький! Оставь мне побольше, очень тебя прошу. Знаешь ведь: и на продукты нужно, и Прошину, как придет, дать в лапу. (Прошин, как я потом узнал, здешний участковый, не гнушавшийся подношениями в любом виде.)
Хозяйку Костя не обошел. Довольная, она сияла от радости, помогая нам переодеться. Сняв с себя "рабочую" одежду, мы с другом отправились гулять по Москве.
Пообедали в коммерческой столовой - их тогда только-только стали открывать. Выбор блюд не очень большой, но готовили вкусно. Потом решили сходить к трем вокзалам.
На Домниковке, возле хлебного магазина, сидели нищие калеки. Подошли к ним, дали кому десятку, кому "красненькую". Надо было видеть, как они нас благодарили… Мы с Костей были чистенько одеты, вели себя, как хорошо воспитанные пай-мальчики. И если бы кто-нибудь вдруг сказал, что добрые, простодушные на вид ребята сегодня утром сильно "обидели" незнакомую тетю, этому вряд ли бы поверили.
Вечером, нагулявшись вдоволь, мы возвращались домой. По дороге вспомнили вдруг о своих близких, о доме и загрустили. Костя предложил: деньги есть, давай съездим в Электросталь. Это была наша родина. У меня там жили мать и два брата - Витя и годовалый Гена, родившийся незадолго до смерти отца. У Кости мать находилась в колонии. Решили - едем сегодня же.
Невеселые пришли мы на "хату". Но здесь ждал нас такой прием, что грусть вскоре отступила, растворившись в веселом застолье.
Стол ломился от угощений. Чего только на нем не было - жареное мясо в соусе и печеные караси, холодец из свиных голов, красная икра, грибки маринованные. А посередине стола возвышалась четверть самогона.
- А вот и наши дети, - поднялся из-за стола Валька Король, мой и Костин наставник в воровском деле, высокий парень лет двадцати семи с черными вьющимися волосами. "Хату" у тети Сони снимал, собственно, он - "вор в законе", признанный авторитет среди московских карманников. Костя стал его учеником почти год назад, я же пока что осваивал азы.
- Сегодня вы, детки, потрудились на славу, - продолжал он. - Хапнуть шестьдесят "кусков" - редкостная удача. Верно, Куцый?
Этот вопрос был обращен к незнакомому мне мужчине, который, положив ногу на ногу, сидел на диване. Был он чуть помоложе Короля, смуглый, коротко подстриженный, одет в офицерский мундир без погон.
- Имей я таких учеников, ушел бы в тридцать лет на пенсию, - шутливо ответил Куцый.
- Ну, а ты как, тезка, не сдрейфил? - Король потрепал меня по плечу. - Боевое крещение мы всегда обмываем. Так что сегодня, Малышка, ты можешь и шкалик опрокинуть - разрешаю.
Это слово - Малышка, случайно оброненное Королем, так и прилипло ко мне, стало первой воровской кличкой. Тому немало поспособствовал и Костя, мой ровесник, которому, чтобы подчеркнуть свое старшинство в "деле", очень нравилось так меня называть.
Из кухни показалась тетя Соня с чугунком в руках и Лидочка, подруга Вальки Короля, красивая девушка лет восемнадцати с длинной русой косой.
- Ну вот, ребята, картошечка готова… - Тетя Соня торжественно водрузила чугунок на стол. - Да, и Костя с Валей пришли… Давайте-ка, мои дорогие, присаживайтесь. В вашу честь пировать будем.
- Только так, - поддержал Король. - Мы с Куцым выпили лишь по маленькой. Вас ждали.
Все сели за стол. Валентин налил Косте, мне, а после всем остальным по стопке самогона.
- Минуточку, леди и джентльмены! Вы присутствуете при вручении награды по случаю боевого крещения. - Король извлек из внутреннего кармана пиджака часы с серебряной цепочкой. - Тебе, Малышка. Новенькие. Позаимствовал по этому случаю у одного "скокаря". Давай-ка сверим.
Он достал из "правилки" (жилетки) свои золотые, с тремя крышками, часы фирмы "Павел Буре", отличавшиеся особой точностью. Мои, "Кировские", шли с ними минута в минуту.
Все меня снова и снова поздравляли, а Лида расцеловала нас с Костей в обе щеки.
Зажмурившись для храбрости, я в один прием "опрокинул" рюмку самогона. Перехватило дыхание, на глазах выступили слезы. "Привыкай, малыш, - Король дал мне стакан морса. - Запьешь, и все будет нормально". И в самом деле, неприятное ощущение скоро прошло. В груди разлилась теплота, в голове зашумело. Я стал веселым и разговорчивым. Костя, выпивший немного больше, чем я, тоже захмелел. Мы с ним вдруг вспомнили, что решили сегодня ехать в Электросталь, и даже начали собираться.
- Не суетитесь, - сказал Король. - Завтра продукты закупим, - вы что, с пустыми руками к своим собрались? Пусть и Лидочка с вами в Электросталь поедет, поможет там.
Девушка согласно кивнула головой:
- С такими молодцами - хоть на край света.
- А сейчас, - скомандовал Валентин, - марш спать.
Тетя Соня уложила нас с Костей в сарае. Ночь была лунная. Мы спали, скинув с себя одеяло. Проснулись одновременно - разбудила нас какая-то возня в поленнице. Протерли глаза, и поскольку было уже светло, увидели рядом с ней человека, который что-то искал между поленьями. Да это же Куцый! Только на нем уже не военный китель, а добротный коричневый костюм.
Раздвинув поленья, он глубоко просунул руку в эту дыру, достал небольшой сверток. Развернул его и извлек что-то металлическое. Наган!.. Оглянувшись, Куцый вдруг заметил, что мы не спим.
- Здорово, пацаны. - По его тону чувствовалось, что на наше раннее пробуждение он не рассчитывал. - Игрушку видали?.. Так вот, будем считать, что вас здесь не было.
Он вышел из сарая, осторожно закрыв за собой дверь.
После я узнал от Вальки Короля, что Куцый был "скокарем" - квартирным вором, не раз бежал из лагеря. Находился в бегах и сейчас. Во время побега неподалеку от зоны его едва не схватили. Помогло оружие - пришлось застрелить охранника.
Повстречав на своем пути Лешку Куцего, я понял, что в воровском мире есть не только такие, как Король. Карманники, я уже убедился, не то что наган - даже нож или финку с собой никогда не брали. Куцый же в случае опасности всегда мог пустить в ход оружие. Этот тип вора был жестоким, безжалостным, не гнушался ничем для достижения цели. Не такие ли, как Куцый, стояли у истоков касты, много лет спустя объединившей в одно целое воров, грабителей и убийц под крылышком той самой мафии, которая меня так ловко нынче "подставила".
Впрочем, еще тогда, едва соприкоснувшись с воровским миром, я уяснил себе: "воры в законе" - карманники с такими не только уживались, но и оказывали им разные услуги. Что здесь сказывалось - босяцкая солидарность или опасение, что эти люди в случае, если их "отлучат", не постесняются пустить в ход оружие? Скорее всего, и то, и другое.
Случай в сарае какое-то время спустя всем нам о себе напомнил.
…Шла война. Кончилось лето сорок четвертого. Большинство моих сверстников вместе со взрослыми, как могли, приближали победу. Видел в кино журнал, как мальчишки, заменяя своих отцов, по десять часов в сутки работали за станком, юных пионеров-героев. Но, находясь в совершенно другой обстановке, я был настолько далек от реальной жизни, что казалось, будто бы все это происходило в ином, незнакомом мне мире. Когда Король меня похвалил за первое дело, назвал "героем", я принял его слова как должное и очень гордился оценкой "наставника". Другой мир был для меня чужим.
Задумываться о подлинных и мнимых ценностях жизни я стал много позже, уже повзрослев. Но и в зрелые годы старался гнать "крамольные" мысли. Иначе пришлось бы признаться самому себе, что жизнь прошла впустую.
Одна за другой оживали в моей памяти картины давно пережитого. Теперь уже мне самому захотелось рассказать следователю о своем прошлом. Если, конечно, у него хватит времени и терпения меня выслушать. Но тут же закралось сомнение в его истинных намерениях. Может, это тактический ход? Расчувствуется, дескать, Лихой, вспоминая свою непутевую жизнь - вечный риск, мытарства по этапам да зонам, и в надежде, что срок скостят, явится с повинной. Нет уж, на такую дешевку меня не возьмешь, гражданин следователь.
Погоди, Валентин, не фантазируй. Следователь, скорее всего, делает ставку на другое. Он почти уверен, что по всей логике я не смогу, не должен простить Сизому его подлость. Положим - не прощу, выдам. Но что тогда? Тогда они, эти "кооператоры", распустят слух, что я "ссучился", продался "ментам". Не успею еще загреметь по этапу, как и на воле, и в зоне будут считать, что Лихой - проститутка и при первой возможности нужно его убрать. Или, по крайней мере, "опустить", опозорить.
Прежде в таких случаях собиралась сходка, тебя выслушивали, каждый из "воров в законе" мог высказаться. Потом голосовали - и вопрос чаще всего решался по справедливости.
А этим, нынешним, порешить человека - плевое дело. К тому же знают они, что я "завязываю"… Думай, думай, Лихой, как быть.
Я приподнялся с нар, допил оставшийся в кружке холодный жидкий чаек, закурил. В камере, рассчитанной на шестерых, нас было трое. В далеком углу, раскинув руки по сторонам и сладко причмокивая, спал длинноногий молодой паренек в "варенках" (не рискнул, видно, их снять…). А напротив меня нежно похрапывал лысоватый, с солидным брюшком мужчина лет сорока. Познакомиться ни с тем, ни с другим я не успел, поскольку на допрос увели почти сразу, а вернулся в десятом часу, когда оба спали.
Интересно все же, на чем погорели мои сокамерники? О молодом судить трудно - у таких, как он, в голове ветер, в любую сторону, словно ветку, накренить может. А тот, что с пузом, не иначе, как торгаш-расхититель. Прилизанный, гладко выбрит, духами от него пахнет. Видать, "крупная птица".
Пригляделся к нему, и почему-то опять подумал о Сизом. Представил эти хоромы и самого Митьку, лоснящегося от сытости и самодовольства. Тут меня будто током поразило. Вспомнил, как однажды в зоне - а было это месяца за три до того, как вышел на волю, - познакомился с одним блатным, тоже вором, которого перевели к нам, в колонию строгого режима. По этому случаю он нас тогда угощал. Выпили, разговорились, стали, как водится, вспоминать общих знакомых. От него-то я и услышал, что в Краснодарском крае появился молодой "вор в законе". О прошлом этого человека никто не знал (а может, и знали, но боялись сказать). Среди карманников, форточников либо краснушников он не числился.
- Поговаривают, - блатной, хотя и подвыпил изрядно, перешел на шепот, - будто "вора в законе" он купил за башли, после чего сходка его в этом звании и утвердила.
Тогда я этому не поверил:
- Врешь ты все спьяну. Такого у нас сроду не бывало.
- Да чтоб мне провалиться на этом месте, - обиделся тот.
А если он не врал… Такая теперь жизнь, что все продается и покупается. Раньше у нас было железное правило: "вором в законе" сходка утверждала только того, кто отбыл не меньше двух сроков. Насколько я знаю, этот закон никто не отменял. Выходит, Сизый - ясное дело, блатной говорил о нем, - просто самозванец. Да и по его манерам видать, парашу в СИЗО не нюхал, не говоря уж о карцере. Изнеженный слишком. Его бы сейчас сюда, в эту бетонную клетку, с обшарпанными стенами и нарами вместо софы. Сколько таких вонючих клеток повидал я за свою жизнь. Привык, не замечаю уже - как будто так и должно быть. Пишут сейчас, правда, что это мол, бесчеловечно - держать заключенных, подследственных и даже подозреваемых в скотских условиях. Но пока суд да дело… Благо еще, что вместо параши поставили кое-где унитаз. Все легче дышать. Сизый, конечно, этого бы не оценил. Хотя когда-нибудь и оценит. Ведь по большому счету, здесь сидеть не мне, а ему надо.
Толстяк, отрыгнув во сне, повернулся на спину и захрапел во всю Ивановскую. "Обожрался, видать, сукин сын, подумал я, таким есть, кому передачи носить".
Впрочем, возможно, тут заговорило во мне уязвленное самолюбие. В первый раз попал я в такие условия, когда баланда да каша - вся пища наша. Раньше, бывало, сижу в КПЗ или в следственном изоляторе, и что ни день - передача с воли. Да еще какая - самые, как сейчас говорят, деликатесы. Нынче ожидать их неоткуда, некому обо мне даже вспомнить. А сколько было в те времена друзей-карманников, верных подруг, которые никогда не оставляли в беде…
И снова я мысленно возвращаюсь к прошлому. Цепляясь друг за друга, словно пчелы в улье, роятся воспоминания. Пора дать им волю.
Уже засыпая, думаю, что непременно надо рассказать следователю о своих "корнях", о раннем детстве, которое в самом начале было таким безоблачным.
Исповедь. В детстве я мечтал стать летчиком
Город моего детства - Электросталь, что в Подмосковье. Его название говорит само за себя. Людям старшего поколения напоминает оно о годах первых пятилеток, об индустриализации. С судьбой этого молодого промышленного города прочно связали свою судьбу мои родители. И отец, и мать - рабочие - трудились здесь на военном заводе, ходили в передовиках. Об отце писала заводская многотиражка, в ней был даже его портрет.
Хорошо помню наш дом. Его называли стандартным, - в заводском поселке таких домов было несколько. Наша семья из пяти человек занимала одну просторную комнату.
В другой комнате находилось женское общежитие. Кухня общая.
Детей в семье было трое: я, сестра Маша, семью годами старше меня, и младший брат Виктор. С сестрой нас связывала большая дружба. Помню, когда Маша стала взрослеть, я сильно ревновал ее к мальчику, который за ней ухаживал. А с Витьком мы были совсем разные по характеру и вместе почти не играли.
О родителях могу вспомнить только хорошее. Отец, хотя и был малограмотным, старался воспитать нас людьми порядочными, трудолюбивыми. Никогда мы, дети, не видели ни родительских ссор, ни ругани. Отец не пил, не курил.
По выходным мы всей семьей ходили в кино. Там отец угощал нас мороженым. Когда наступала грибная пора, отправлялись в лес - тоже все вместе.
Об этих годах я всегда вспоминаю, как о самых счастливых в своей жизни.
Война подкралась к нам как-то незаметно. Первое время мне казалось, что все будет почти так же, как прежде. Перемены, которые происходили вокруг, у меня и у моих сверстников вызывали, скорее, чисто мальчишеский интерес. Мы гурьбой бегали смотреть на проходившие мимо танки, завидовали солдатам, которые отправлялись бить фашистов. Запомнилось мне, что многие из них были не в сапогах, а в ботинках с обмотками. Отца на фронт не взяли - его рабочие руки нужны были здесь, на военном заводе.