- Зачем ты мне это рассказываешь?
- Затем, что жареным пахнет, Валя.
- А может, тебе это приснилось? Про вагоны, про фарцу?
- Ты ведь знаешь, я не мастак фантазировать. Умел бы сочинять, давно бы катал книжки. Про коньков-горбунков. Так что, можешь мне поверить, с Алоисом кончено. - Чапа шумно вздохнул. - И соображай… Пока ты еще в штате Сулика, но если не отколешься от Алоиса вовремя - со стадиона тебя попросят. Найдут кого-нибудь вместо Колета и попросят.
- Чего ж раньше не попросили?
- Спроси, если интересно. Только не у меня, а у Дрофы. Может, сыграть с Алоисом хотели. В подкидного.
- Ага, через меня.
- Почему бы нет? В общем, я сказал - ты думай. Сторож стадиона - это и деньги, и крыша.
- Алоис мне тоже платит. И кстати, это ведь он устроил меня сюда.
- Значит, тоже имел на тебя, дурака, виды. Но это их политика, Валя. ИХ, а не твоя. И тебе в эти дела лучше не соваться. Целее будешь.
- Это как сказать! Шкурой-то я рискую, не ты! Это, может, твои шмурики списали Алоиса, но я-то его через день вижу. И на ребяток его любуюсь. Бригада там - будь здоров! Любого прижмут в случае чего.
- Ловчишь, Валек. Ох ловчишь! - Чапа покачал головой. - Только на двух стульях не усидеть. Выбирай, пока за тебя не выбрали. Либо Сулик, либо Алоис.
- Значит, советуешь переметнуться?
- Все правильно, сынок. Мы с тобой люди маленькие - те самые, о которых ноги вытирают. Так что не строй из себя девочку. Ты не Труфальдино, чтобы иметь двух хозяев… - Чапа настороженно повернулся. Через раскрытое окно долетело далекое треньканье трамвая. - В общем, я сказал, ты услышал. Дальше решай сам.
- Спасибо, - кротко поблагодарил Валентин. - Я подумаю.
- Подумай, подумай. - Чапа криво ухмыльнулся. - Только не тяни долго.
- Кстати, - Валентин взглянул на часы, - можешь отправляться домой. Твоя смена уж два часа как закончилась. А я пока пройдусь по территории.
Уже в дверях Валентин обернулся:
- Гоша не заглядывал?
- Гоша? Это тот мужичонка зачуханный? Вроде нет, не помню. Карзубый заходил, а этот нет. Зачем он тебе?
- Так… Стихи брал почитать и все никак не вернет.
- Чего-чего? Стихи? - Чапа выглядел обескураженным. - Этот чухонец читает стихи?
Не отвечая, Валентин вышел.
* * *
"Зачуханного мужичонку" он обнаружил в щитовой. А перед этим еще раз побывал в кладовых, заглянул в пустующий душ. Именно в таких местах Гоша прятался от людей. Забитое существо, вызывающее у одних жалость, у других смех.
Костлявый и нелепый, он был обряжен в такую же нелепую одежду: мышиного цвета брюки, боты на металлических молниях, вельветовая куртка времен шестидесятых и лыжная шапочка, не покидающая головы в течение всего года. Разнорабочий стадиона скрывал под ней лысину - главный объект насмешек. "Шмурики, откуда у нашего Гоши плешь? Червонец тому, кто расколется!.." Обычно не раскалывался никто, зато все с удовольствием хохотали. Гоша работал на стадионе уже пятнадцать лет и все это время неизменно числился в категории разнорабочих. Его посылали за пивом и сигаретами, под плохое настроение награждали оплеухами и пинками. И Гоша выполнял все безропотно, умудряясь, однако, сохранять при этом толику достоинства. Он играл роль отзывчивого малого, не желая признаваться ни себе, ни окружающим, что мало-помалу превратился в забитого раба. Именно эта несостыковка кажущегося и реального подтолкнула Валентина взять над Гошей опеку. Опека оказалась обременительной, и тем не менее от Гоши постепенно отступились.
Разглядев в полумраке скрюченную угловатую фигуру, Валентин повернул тумблер и шагнул в щитовую.
- Привет, пролетарий!
С радостной суетливостью Гоша соскочил с лавки, пожав протянутую руку, неуклюже поклонился. Он действительно был рад Валентину, но улыбался смущенно и неестественно. Жизнь крепко поработала над ним, коли отучила делать такие простые вещи. Встречаясь с Гошей, Валентин нередко испытывал приступы раздражения. Согбенная фигура несчастного разнорабочего вызывала в нем слепую безадресную ярость. Он с трудом брал себя в руки. В жизни мириться приходилось не только с этим, но именно в случае с Гошей он сознавал полное свое бессилие.
- Садись. - Валентин кивнул на скамью, а то Гоша так бы и стоял перед ним, словно рядовой перед генералом. - Садись и рассказывай.
Что-то пробормотав, Гоша зачем-то обошел скамью кругом и только потом неловко присел на самый краешек. Шагал он тоже нелепо - точно балерина, выворачивая носки наружу, покачивая при этом костлявыми плечами, опасливо косясь по сторонам. Словом, недотепа из недотеп. Смешной и жалкий, добрый и надежный.
Прежде чем заговорить, Гоша помолчал, собираясь с мыслями, плавным движением, словно пианист перед игрой, выложил на колени кисти.
- Сегодня я прибирал в коридорах, - низким медлительным голосом начал он.
- Чужих вроде не было. Начальники дважды собирались в кабинете, о чем-то там ругались. Потом пили. Степчика заставили нырнуть с вышки, а потом еще несколько раз, пока он не наглотался воды, Яша его вытаскивал шестом… А с утра суетились с сауной: меняли деревянную обшивку, вызывали техников.
- Вот! А говоришь, чужих не было!
Гоша виновато заморгал.
- Техники тоже из наших, - несмело промямлил он. - Обслуживают котельную.
Одного Павел зовут, другой - седенький такой…
- Ладно, продолжай. - Валентин успокаивающе махнул рукой.
- В общем, сауну отладили. Сейчас там Яшины ребята, ну и… некоторые из гимнасток. - Гоша густо покраснел. - А Сулик с Малютиным в бильярдной. Играют на деньги.
- Стало быть, вся гоп-компания, кроме Алоиса? Жаль.
- Ну да. - Гоша неуверенно пожал плечами. Он словно ощущал некую вину за все сказанное.
- Больше ничего?
На Гошином лице отразилась тихая паника. Плечи его снова поползли вверх.
Он искренне переживал, что не может ничего добавить к рассказу.
- А то, о чем я тебя просил?
Разнорабочий испуганно встрепенулся. Голова его часто закивала.
- Да, это я сделал! Батарейку вставил, как вы просили.
- Никто тебя не видел? .
- Нет, все было тихо. - Гоша заволновался. - Вчера ведь что было? Ну да!
Они как раз ушли в бильярдную. А я взял совок и веник, как вы советовали! Ну и пробрался туда.
- Вот и отлично. - Валентин похлопал его по плечу. - Ты все сделал правильно. Главное - спокойствие и осторожность. Если кто рядом, не рискуй…
Как там наш Коля-Николай? Зубы по-прежнему не вставил?
- Он хотел, но туда надо днем, а Степчик не пускает. Днем - уборка территории, надо сжигать ящики, мусор, а тут еще новые дела навалились.
- Ясно. Значит, приятель по-прежнему шепелявит. Зря.
- Я ему тоже говорил. Конечно, надо сходить! - Губы у Гоши задрожали. Он и тут ощущал себя виноватым, хотел оправдаться, но не получалось. Коля-Николай шепелявил, и факт этот перевешивал все его, Гошины, старания… Приглядевшись к нему внимательнее, Валентин нахмурился.
- А ну-ка повернись, дружок!.. Еще немного. Так… Кто же это тебя?
Левая щека у Гоши выглядела чуть припухшей. Синева еще не проявилась, но догадаться о случившемся было несложно.
- Кто-нибудь из Яшиных орлов?
Гоша понурил голову. Обстоятельства своих многочисленных избиений он предпочитал скрывать. Валентин вспомнил недавнюю усмешку Чеплугина.
- Не Чапа, нет?.. Ну, слава богу. Тогда кто? Степчик, что ли?
Гоша не ответил, но по дрогнувшим плечам Валентин понял, что угадал.
Степчику многое сходило с рук. Помощник директора слыл первостатейным хамом и частенько пускал в ход кулаки. Кое-кто поговаривал, что он гомик, и Валентин не видел причин не верить этому. Что-то в Степчике и впрямь виделось инородное, и даже то, с каким пылом утверждал он всюду свое мужское начало, скорее доказывало обратное.
- Подожди! Он что, приставал к тебе?
Гоша опустил голову. Пальцы его стиснули худые колени.
- Вот, значит, как… - Валентин невидяще уставился в пространство.
Мерзкий холодок прокрался в грудь, стало больно дышать. Подобного бешенства Валентин не испытывал уже давно. Заставив себя разжать кулаки, глухим голосом спросил о совершенно постороннем:
- Там на главном складе какие-то ящики. Не видел, что в них?
Гоша заерзал на лавке, робко пролепетал:
- Какие-то банки… Ребята вскрывали, но я не видел. Может, тушенка?
- Наверное, она и есть. - Валентин хлопнул Гошу по плечу. - Ладно, гляди бодрей, машинист! Не век нам кочегарить! - Поднявшись, спросил:
- Ты посидишь еще здесь?
- Нет, я ведь только на минуту. Отдохнуть. - Гоша с готовностью вскочил.
Не зная, куда девать руки, сложил их на животе, тут же перепрятал за спину.
Смешное горемычное существо. Подвергни его пыткам, и тогда бы Гоша не признался, что часами просиживает в подобных закутках. Иногда в темноте, иногда при свете, с клочками читаных-перечитаных газет на коленях или вперившись в темноту глазами забившегося в нору мышонка.
- Что ж, тогда выходим, - решил Валентин. - Ты первый, я за тобой.
Покачивая плечами, Гоша покинул щитовую. Выключив свет, Валентин немного помедлил и тоже вышел.
Николай ему так нигде и не попался. Стадион пестрел людьми, и разобрать, кто из них кто, представлялось абсолютно невозможным. Шагая по коридору, Валентин время от времени закрывал глаза и, проверяя память, мысленно прорисовывал схему поворотов и лестничных маршей. Он и впрямь успел выучить это чертово здание наизусть! Можно ли представить себе более бессмысленные знания?!
На этаже, приютившем администрацию, мимо с хихиканьем продефилировала группа крепконогих конькобежек. С улыбкой на тонких губах шаркающей походкой за ними проследовал красавчик, похожий на евнуха. Валентин ничуть бы не удивился, узнав о том, что в штате спорткомплекса предусмотрена и такая должность.
Остановившись, он бегло огляделся и, решительно толкнув дверь, оказался в кабинете Степчика. Увы, здесь тоже никого не было. Вхолостую работал огромный вентилятор, и, прижатый пресс-папье, трепетал под набегающим воздухом незаполненный бланк. На мраморном подоконнике высился давно высохший аквариум, единственной обитательницей которого была толстая синяя муха. Шагнув к столу, Валентин глянул мельком на бумаги, но ничего интересного здесь, разумеется, не лежало. Интересное жгут в каминах и прячут в сейфы. Не мешкая, он повернул назад и уже в дверях столкнулся с секретаршей Степчика - той самой Зоей, о которой упоминал Чапа, "дамой ненасытной и цепкой, как осьминог". Было этой даме лет тридцать с хвостиком, с хвостиком достаточно длинным. Однако этой анатомической особенности своего возраста Зоя по-прежнему не замечала, как в дни отдалившейся молодости уважая крепкие сигареты и крепких мужчин. Тот же Чапа уверял, что Зоя успевала дружить со всем руководством стадиона одновременно. Возможно, он ничего не выдумывал. Энергии у секретарши хватило бы и на большее число обожателей. Замужем за одним-единственным мужичком ее просто невозможно было представить. И по этой же самой причине Валентин избегал Зою, не испытывая к ней решительно ничего, кроме смутной брезгливости, хотя и вынужден был признать, что, несмотря на свои тридцать с лишним, секретарша сохранила великолепную фигурку, а в манерах и в голосе ее присутствовало то, что непонятным образом завораживало и влекло к ней мужчин.
- Ой! - Зоя испуганно вскинула голову и тут же осветилась приветливой улыбкой. - Боже мой! Какой гость!
- Уже ухожу. - Валентин кивнул в сторону стола. - Хотел застать твоего, но не вышло. Где он, не знаешь?
- Бегает, - небрежно произнесла она. - Растрясает пузо. Оно ему в постели мешает.
Глаза ее, широко расставленные, бессовестно красивые, не мигая, смотрели на него. Валентин натянуто улыбнулся:
- Слышал, вчера неплохо погуляли?
- Сегодня продолжение. - Она лопатками толкнула дверь, заставив ее захлопнуться. - Ты ведь, кажется, дежуришь?
- Вот именно, дежурю.
Вероятно, такой сухости она не ожидала. На лице ее промелькнула неуверенность.
- Если хочешь, забегай. - Покачивая бедрами, Зоя обошла его стороной и на ходу сообщила:
- Степчик привез из столицы целую фильмотеку. Будет весело, так что подумай.
Не ответив, Валентин вышел в коридор.
Глава 6
Чапа сидел в том же кресле и в той же позе. Этот слоноподобный человек решительно не терпел каких бы то ни было перемен. Уже много лет он тщетно боролся с собственной ленью и, кажется, окончательно капитулировал. Порой, начиная фразу, он уставал уже где-то на середине, и получалось у него нечто невразумительное, вроде: "Э-э! Мужики, а как бы нам?.." - остальное показывалось вялыми движениями. Ему и часы было лень купить. В кармане он носил маленький будильничек "Слава", который он вынимал, словно часы на цепочке.
Временами будильник звонил у него прямо в кармане, давая команды на побудку, заставляя вздрагивать несведущих соседей. А все свои немногочисленные ботинки Чапа шнуровал с таким расчетом, чтобы можно было снимать и надевать их на манер галош. Примерно так же обстояло дело и с рубахами, которым в конце концов Чапа предпочел простецкий и всепогодный свитер. Летом ему было, разумеется, жарко, но изменять привычкам сторож стадиона не собирался. Пройдя в комнату и не обращая на Чапу внимания. Валентин достал из тумбочки старенький радиоприемник и принялся крутить ручку настройки. Сквозь шипение и треск прорвался дрожащий тенорок певца, который тут же сменился частушечным речитативом. И снова все смолкло. Валентин внимательно проверил цифры настройки, щелкнув тумблером, поставил приемник на стол.
- Что ты таскаешься с этой рухлядью? Давно бы выкинул.
- Ни за что, - Валентин покачал головой, - он мне дорог как память. А ты, похоже, домой не собираешься?
- Что я там забыл? - Чапа странно посмотрел на приемник, оторвав от газеты лист, свернул кулечком и сплюнул в бумажную глубь тягучей слюной.
- Смотреть на тебя - одно удовольствие.
- Смотри… - великодушно ответствовал Чапа. Шумно зевнув, пробормотал:
- Вот же скуку люди выдумали! Живешь и живешь, как таракан какой.
Валентин удивленно покосился на него. Некоторые фразы коллеги озадачивали похлеще журнальных ребусов.
- Тебе-то на что жаловаться?
- Всем есть на что жаловаться. Жизнь, падла, замучила. - Чапа шумно завозился в кресле. - Пиво, коньяк, водяра - никакого разнообразия. И башка смурная все время. На войну, что ли, на какую отправиться.
- Накаркаешь, ворона!
- И пусть. Пострелял бы вволю! Хотя… Конечно, ничего хорошего. Кинут туда сопляков стриженых, а после слезу выжимать будут перед экранами.
Рука Чапы закончила монолог вялым поворотом кисти.
- Словом, миру - мир… - Валентин не договорил. Раскатистой дробью ударил телефон. Чапа со вздохом поднял трубку.
- Ну?.. Что?.. А, ясно. - Хмыкнув, сторож кинул на Валентина оживившийся взгляд. - Передам, не волнуйся.
Положив трубку, Чапа довольно сообщил:
- Это Сазик. Велел передать, что ты трепло и самое разное. Ждет тебя в зале. Хочет биться не на жизнь, а на смерть. Пойдешь?
Валентин с досадой покосился на часы. Не вставая, дотянулся до шкафчика, пошарив, вытащил трикотажную пару, перчатки и полотенце.
- Значит, пойдешь? - Чапа обрадовался. - В прошлый-то раз я проспал, а сейчас - хренушки. Значит, не зря задержался. Этот цирк я всегда люблю смотреть.
Валентин сумрачно пронаблюдал, как с грохотом и со скрипом выбирается слоноподобный человек из тесного закутка за столом.
- Смотреть все любят, - пробормотал он.
* * *
Усевшись в кожаное седло тренажера, Чеплугин расположился поближе к рингу.
В кулачных потасовках он слыл знатоком и, созерцая бои, по всей видимости, вспоминал молодые годы и былые возможности. Других зрителей не ожидалось. Все были заняты собой, и зал по-прежнему сотрясался от звона блинов, скрипа пружин и хлестких ударов. Каучуковый человек с растопыренными руками метался на эластичных растяжках, пытаясь избегнуть прицельных атак. По живым человеческим нормам он был давно мертв. Мертв от множества переломов, вывихов, сотрясений и внутренних кровоизлияний. Однако резиновая оболочка продолжала жить, темнея от времени и неласковых прикосновений. Трещины змейками извивались по гуттаперчевому телу, обозначая морщины и приближающуюся старость.
Лоснящийся от пота Сазик зазывно махал руками. Он уже провел в зале целое утро, однако Валентин не сомневался, что через три-четыре часа тот же Сазик, отдохнувший и вкусивший двойной порции шашлычка, отправится с другими бойцами на промысел. Мужские разговоры, наезды, стычки с чужаками - такой диапазон развлечений планировал генералитет стадиона каждый вечер и каждую ночь. Были, разумеется, и дневные бригады, но ранг ночных хищников значился выше.
Быстро переодевшись, Валентин перебинтовал кисти и зубами натянул на руки перчатки.
- Три по три? - Сазик добродушно улыбнулся. Зубы у него были желтые, но ровные и целые, глаза сияли детским азартом.
- Идет.
Валентин не обольщался насчет Сазика. Подобных миляг ребятишек он знавал и раньше. Маска, скрывающая жуликоватую ловкость. Пожалуй, Сазика нельзя было назвать законченным злодеем, но и перевоспитанию он уже вряд ли подлежал. И про того же Сазика Валентин знал, что стоит измениться выражению глаз паренька, и эта же улыбка начнет по-настоящему пугать. Сазик дрался безжалостно, без стеснения пуская в ход самые грязные трюки. За них-то он и был когда-то дисквалифицирован. Внешне с Валентином у него сложились приятельские отношения, однако рукопожатия с хохмами истинной сути не меняли. Ринг был единственным местом, где каждый понимал другого без слов. И пожалуй, ранее многих других Сазик заподозрил в Валентине чужого. Заподозрил, потому что ни разу еще Валентин не работал с ним в полную силу. Хорошего бойца не обмануть, и Сазик это, конечно, чувствовал.
Пара атлетов, оторвавшись от железа, вразвалку двинулась к рингу поглазеть на поединок. Взгляды прочих тоже нет-нет да и обращались в их сторону. Сазика знали многие. Болтливый и языкастый, он пользовался среди братков определенным авторитетом. Пробравшись между канатами, Валентин несколько раз присел, пободал воздух перчатками. Срамное это дело - драться после водки и неразогревшимся. Но Сазику не терпелось, и делать было нечего.
- Что, попрыгали?
Соперник стремительно скользнул навстречу и легкими нырками ушел от первых неточных боковых. Тело Валентина было тяжелым, неподатливым, и противник немедленно воспользовался этим, с ходу навязав жесткий темп. Обрушив серию ударов по корпусу Валентина, он провел опасный крюк снизу и тут же хлестнул правым перекрестным. В последний момент Валентин все-таки успел увернуться, подставив плечо и откинув голову назад. Спасла природная реакция, которая не раз выручала его и в более опасных ситуациях. Если бы еще не эта тяжесть ногах!.. Отступая, он встряхивал бицепсами, гнул корпус вправо-влево, разогреваясь на ходу. А Сазик атаковал и атаковал. Получив неприятную плюху по глазам, Валентин на несколько мгновений ослеп. И Сазик повторил удар. Из глаз брызнули слезы, а в следующее мгновение протестующе ойкнула печень. Вот оно!