Через десять минут Тамару увезли на каталке, а вечером я в первый раз не проглотила таблетки, а спрятала их за щекой. Хуже мне не стало, это я могу сказать точно, а потом меня начали посещать сны.
* * *
Сначала мне приснился отец. Во сне я даже не видела его лица, но точно знала: это он. Я жаловалась, что меня запирают в темном шкафу, а он возмущался. Куда-то уходил, а возвращаясь, говорил:
- Больше никто и никогда не посадит тебя в шкаф, я этого не допущу. Но ты тоже должна сопротивляться, потому что на свете очень много темных шкафов. Обещаешь мне?
- Обещаю. - Я начинала хныкать, а он гладил меня по голове. Странно, я его не видела, зато чувствовала тепло его ладони.
Потом мне приснился муж. Так у меня был муж? Я его тоже не видела, но знала: вот он, мой муж. По-моему, я не очень-то его любила.
Муж все время говорил мне:
- Сядь сюда. Поверни голову к свету. Так, очень хорошо.
Он обращался ко мне ласково, но я его все равно не любила. По крайней мере, так мне казалось во сне.
Еще у меня как будто бы был ребенок, но в этом я не уверена. Потому что здесь сны не давали мне точного знания. Ребенок просто присутствовал и вызывал во мне нежность и печаль сразу. Кажется, это была девочка. Она забиралась ко мне на колени, и мне становилось тепло, как от отцовской ладони.
И наконец, мне снилась любовь. Она существовала сама по себе, как бы не связанная ни с каким из прежде виденных мною персонажей. Во всяком случае, не с мужем. Любовь как понятие и любовь как чувство. Оказывается, я это разделяла. Первая любовь жила во мне вечной потребностью, вторая - запретной тайной. Словно я хотела любить, но не знала кого.
Самыми яркими были чувственные сны, относящиеся ко второй любви. Такие странные ощущения: то ли ты плывешь в теплом течении, то ли взлетаешь на качелях. Но в обоих случаях захватывает дух. Ты просишь: "Еще, еще" - и понимаешь, что это всего лишь сон.
А однажды сны стали облекаться явью, как кость плотью. Отрывочной, не очень четкой, состоящей из шорохов и отголосков. Так, например, мне вдруг явилась чья-то записная книжка, почему-то раскрытая на букве Д, и начала меня неотступно преследовать.
В один из дней я совсем потеряла покой и начала даже подумывать, не стоит ли мне глотать таблетки, как прежде. А потом я вспомнила все сразу и навсегда. И то, что я вспомнила, потрясло меня до основания.
Конечно, я сразу все рассказала доктору Леониду Борисовичу, и это было большой, почти роковой ошибкой, но поняла я это позже.
- Значит, вы начали что-то припоминать? - Он был само расположение, помноженное на внимание.
Я покачала головой:
- Нет, я просто вспомнила все, и мне больше нечего припоминать. И находиться у вас мне незачем, потому что я совершенно здорова. Самое большее, что у меня было, это стресс. И лечить нужно не меня, а причину, его вызвавшую.
- Именно этим мы и занимаемся, - доктор расплылся в улыбке. - Причина в ваших нервах, вот их-то мы и лечим.
- Может, и нужно лечить чьи-то нервы, но не мои, - упорно настаивала я. - Вы же ничего не знаете. Ничего! Меня просто сняли с карниза и доставили сюда, а что было перед этим, вы не представляете.
- И что же было перед этим?
Я уже почувствовала, что Леониду Борисовичу этот разговор не нравится, но решила не уступать.
- А перед этим кое-кем было сделано все возможное, чтобы я вышла на карниз. Можно сказать, меня на него вытолкнули. И я это докажу, как только выйду отсюда. Теперь вы понимаете, что меня здесь незачем держать.
- Нет, вы меня не убедили. - Леонид Борисович, во время всего нашего разговора не вынимавший руки из кармана, зачем-то поправил узел галстука, видневшегося за воротом белого халата. Красивого и дорогого, насколько я в этом разбираюсь. - Ваше место здесь, и вы здесь останетесь до полного выздоровления.
Я едва не потеряла дар речи, а потом завелась с полуоборота:
- Да вы… Вы совершаете преступление вместе с ними! Не хотите меня выписывать, пригласите сюда кого-нибудь из прокуратуры! Или… или просто дайте мне позвонить!
- Ну что ж… - Леонид Борисович снова сунул руки в карманы халата, с задумчивым видом покачался на носках туфель и произнес: - Дайте мне по крайней мере для начала самому во всем разобраться. - И ушел.
Хоть он и обещал во всем разобраться, на душе у меня было неспокойно. До боли сжав кулаки, я расхаживала по палате: от зарешеченного окна, за которым не было ничего, кроме клочка совершенно пустого двора и каменной стены, до стенного шкафа. Возле шкафа я неизменно замирала на несколько мгновений, потом резко разворачивалась и шла обратно - к окну.
А через четверть часа я услышала громкие шаги в коридоре: если это был доктор Леонид Борисович, то уж точно не один. Дверь распахнулась, и в палату вошла уже знакомая мне троица - суровая надсмотрщица, нянечка в несвежем халате и молодой мужчина в синей робе. Доктора с ними не было.
Конечно, я сразу все поняла и стала кричать и вырываться, совсем как Тамара. И, как Тамару, они меня спеленали, а суровая надсмотрщица надавала мне пощечин, словно я в чем-то провинилась перед ней, и вколола укол, от которого мне стало горячо. Дальше была сплошная боль, боль, боль… Ничего, кроме боли.
Глава 13
Домработница, профессионально отшившая Шатохина, долго следила из окна за обтерханного вида дамочкой, вывалившейся из подъезда, а та, судя по выражению лица, злая и недовольная, тоже пару раз обернулась и что-то пробормотала себе под нос. Шатохин уже не сомневался - она от Андриевских, оказавших ей не слишком радушный прием.
- У вас что-то случилось? - со всей возможной участливостью осведомился Шатохин, предварительно убедившись, что наблюдение из окон квартиры Андриевских снято.
Женщина грузно запнулась на ходу, обернулась к Шатохину, почему-то всем корпусом, как будто шея у нее загипсованная, и заморгала неряшливо подкрашенными глазами:
- A-а… Вам чего?
- Да я так… - Шатохин старательно изображал из себя не в меру ретивого в своей сердобольности обывателя. - Просто мне показалось, что вы очень расстроены. Подумал, может, помочь надо чем…
Ему повезло: особа, обиженная семейством Андриевских, не относилась к разряду излишне подозрительных.
- Чем тут поможешь? - шмыгнула она носом. - Дочку в психушку запрятали, а сами радуются…
- Что вы говорите! - сокрушенно покачал головой Шатохин.
А обтерханная бабенка, словно только и ждала его притворного сочувствия, с такой готовностью стала изливать на Шатохина свои материнские горести:
- Я женщина больная, на инвалидности, на дочку надеялась, а тут такое… Она, Юлечка, мне помогала, переводы присылала, только в прошлом месяце задержка вышла. Думаю, может, что случилось, и точно, заболела она, в психбольнице, зять сказал… А я, как же я теперь, на кого мне надеяться?
- Печальная история, - зацокал языком Шатохин, поддерживая убитую горем мать-инвалидку под локоток, чтобы она ненароком не влетела в лужу. С координацией у бедняги явно не все в порядке, походка шаткая.
- Горе, горе-то какое, - продолжала причитать женщина, похоже, растроганная его отзывчивостью. - На душе тоска, такая тоска… - И вдруг посмотрела на Шатохина как-то по другому, оценивающе, что ли? - А ты, мил человек, видать, добрый… Не одолжил бы инвалидке на лекарства?
Шатохин от неожиданности слегка растерялся, на чем едва не погорел.
- То есть… В каком смысле?..
Но эти красноватые глаза в морщинах, забитых размазанной тушью для ресниц, будто выплаканные… Господи, как же он сразу не догадался!
- Понял, - тут же кивнул он, - мне и самому надо бы полечиться. Тут рядом есть очень уютное заведение… - С этими словами он уже вполне по-свойски сцапал ее под локоть и развернул в нужном направлении.
Основным достоинством маленькой закусочной, в которую Шатохин доставил мать Юлии Андриевской (в этом он уже не сомневался), было ее удобное местоположение - у метро. К слову сказать, кое-какой уют, вроде буйно вьющихся лоз синтетической растительности на стенах, там тоже наличествовал. Что до посетителей, то их было негусто, что вполне устраивало Шатохина: два мужичка командированного вида потягивали пивко у стойки возле окна да бомжеватый старикан жадно поглощал не доеденные кем-то бутерброды. Старикана, впрочем, тут же шуганула дебелая тетка в красном переднике и такой же наколке, то ли хозяйка заведения, то ли официантка.
Женщину Шатохин заботливо усадил за столик, а сам подкатился к "красной наколке", которая охотно посвятила его в тонкости здешнего меню. Шатохин почесал затылок и взял две порции люля-кебаба, стопку бутербродов с рыбой и - после некоторых колебаний - бутылку красного крепленого вина. На водку он почему-то не решился.
- Хорошее вино, - похвалила мать-инвалидка, хватив одним глотком сразу полстакана, и, повернув к себе бутылку, подробно и вдумчиво изучила наклеенную на ней этикетку.
- Рад, что вам понравилось. - Успевший с утра проголодаться Шатохин налег на закуску. - Да вы кушайте, кушайте…
Тем временем его гостья вдруг ни с того ни с сего вздумала застесняться:
- Ой, как мне неудобно, право… Что вы обо мне подумаете…
- Не переживайте, - махнул рукой Шатохин, спешно прожевывая кусок бутерброда. - Разве я не понимаю, что человек в беде? Сам бывал в разных ситуациях, так что…
Убитая горем мать с готовностью приняла его незамысловатое объяснение, допила свой стакан и - чего уж Шатохин совсем не ожидал - принялась с ним кокетничать.
- Если бы вы знали, до чего приятно видеть такую заботу со стороны мужчины… - Она многозначительно опустила глазки и старательно прикрыла ладошкой щербатый рот, как будто он еще не успел оценить его по достоинству.
Пока Шатохин лихорадочно соображал, как бы так похитрее, дабы не обидеть свою визави, перевести разговор на сугубо информативные рельсы, женщина последовательно развивала свою тему:
- С этим мне всегда не везло, знаете ли… Замуж вышла рано, совсем романтической девочкой, ну, вы понимаете, а муж оказался… Ну, в общем, у него на уме были одни экспедиции, а для нас с дочкой - никакого дела. Я билась прямо как рыба об лед, помощи никакой… Отдала Юлю в детдом. Временно. А что мне было делать? Так он меня потом этим упрекал, подал на развод, хотел даже дочку забрать, но ничего у него не вышло… Разбился он на самолете, в экспедиции этой своей… Потом тоже мужчины попадались, с интересом, но такого, чтобы заботился, обеспечивал…
- Но ведь дочка вам потом помогала? - Шатохин наконец созрел для того, чтобы встрять в этот затянувшийся монолог.
- Да, Юлечка помогала, - уныло клюнула она носом в стакан, - посылала мне переводы. Не подумайте, что уж очень большие деньги, но все-таки это было подспорье, а теперь вот, теперь я всего лишилась…
- И давно она заболела?
- Кто? - Глазки у нее стали слезливо-пьяненькими. Быстро, однако.
- Да дочь ваша, - напомнил Шатохин.
- Она… Она… - Похоже, этот вопрос застал любящую мать врасплох. - Я точно не знаю…
- Может, она вам что-нибудь писала перед этим? - неустанно ковал горячее железо Шатохин.
Мать сокрушенно вздохнула:
- Честно сказать, мы с ней не переписывались. Сначала ей муж запрещал, ну, первый, художник - он меня здорово невзлюбил, - потом… Я думаю, второй-то не лучше, а она и деньги, поди, тайком посылала.
Женщина взяла тайм-аут, чтобы отхлебнуть вина, а Шатохин воспользовался случаем, чтобы в лишний очередной раз продемонстрировать "искреннее" сопереживание.
- Да-а, тяжелый случай… - многозначительно протянул он.
- Не то слово, - с готовностью подхватила непутевая мамаша Юлии Андриевской и внезапно перешла на громкий шепот: - А я тут переговорила с одним человеком, он бывший юрист, ну, разжаловали его за что-то. Так он сказал, можно вроде опекунство оформить, я же мать как-никак…
Шатохин изобразил глубокую задумчивость:
- А как же муж? Я так понял, что у вашей дочери муж есть?
- В том-то и дело, - сникла мамаша. - А еще есть дочка первого мужа-художника, а она хоть и молодая, но у-уш-лая… Сказала, мы таких юристов наймем, что тебя засудят. Так что осталась я одна как перст, никому не нужная… - Женщина снова красноречиво стрельнула глазками в Шатохина, и этот взгляд ему совсем не понравился.
- И все-таки зря вы убиваетесь раньше времени. - Он упорно гнул свою линию, не обращая внимания на ее авансы. - Бог даст, дочка ваша выздоровеет, и все пойдет по-прежнему.
- Нет, не пойдет. Во-первых, зять намекнул, что у нее там все очень серьезно, а во-вторых… Ну, вы же знаете, в нашей стране от таких болезней не выздоравливают никогда. - Признаться, мысль она высказала более чем трезвую, хотя и пьяненьким голоском.
- Ну а вы-то сами свою дочку видели? - допытывался Шатохин. - Как она?
- Да где же… Адрес у меня есть, но, говорят, проведывать ее нельзя. Не пустят все равно, дескать. - Женщина полезла в старую вытертую сумочку и достала какую-то измятую бумажку. - Вот… Вечеркинская психиатрическая больница, где такая, без понятия… Мол, за городом, там очень хорошо, природа, покой, а ты туда, старая, не суйся…
- За городом? - Шатохин покосился на бумажку. - А чего так далеко? Что, поближе нельзя было устроить?
- Меня-то не спрашивали, - резонно заметила дама и снова потянулась за стаканом. - Может, специально, чтобы я туда не добралась. Где я буду искать эту больницу со своим-то здоровьем?
- А если я вам помогу? - Шатохин старался не смотреть ей в глаза, чтобы она, не дай бог, чего не заподозрила.
- Так все равно ж не пустят, зять сказал, - равнодушно молвила прикипевшая к стакану женщина.
- Так то зять, - мягко возразил Шатохин, - а на месте мы лучше все разузнаем.
Однако посещение больной дочери в планы непутевой мамаши явно не входило.
- Да больница, верно, далеко, туда и не доберешься, - пробормотала она.
- А если на моем транспорте?
Женщина заколебалась.
* * *
- Ну и глухомань! - Это были первые слова Шатохина, когда он вышел из машины у наглухо запертых железных ворот Вечеркинской психиатрической больницы.
Он и нашел-то ее с великим трудом. По крайней мере, последние десять километров пути пришлось то и дело останавливаться и спрашивать, как до нее добраться. Некоторые из тех, к кому он обращался, вообще ничего не знали про больницу и искренне поражались, услышав о ее существовании, другие чесали затылки и вопрошали, задумчиво дивясь на небо: "А что, ее разве еще не закрыли?" Пару раз его посылали не туда, в прямом, а не в фигуральном смысле. Так они с мамашей оказались на скотобойне, а потом и вовсе на заброшенном кладбище, прежде чем добрались до заветных железных ворот.
Мать Юлии Андриевской осталась в машине, а Шатохин постучал в окошко маленькой сторожки - КПП, примыкающей к воротам. На него тут же подслеповато глянул какой-то замшелый дедок:
- Чего надо?
- Это психиатрическая больница? - на всякий случай уточнил Шатохин.
- Психиатрическая, какая же еще… - недовольно пробурчал дед, как будто Шатохин оторвал его от чрезвычайно важного дела, может, даже государственной важности.
- А как бы нам посетить пациента? - спросил Шатохин.
- Сегодня нет посещений, - отрезал вредный дед и снова скрылся в глубине сторожки, а окошко задвинул куском фанеры.
Шатохин постучал еще раз.
Дед разъярился и разорался из-за фанеры:
- Сказано же, что сегодня нет посещений! Ходют тут, как будто правил не знают!
- Конечно, не знаем, - Шатохин с трудом сдерживался, чтобы не перейти на крик вслед за нервным дедом. - Мы тут в первый раз, между прочим, так что могли бы и разъяснить эти ваши замечательные правила.
- Ишь ты, "замечательные"! - передразнил дед с издевкой, однако фанерку свою отодвинул, чтобы повнимательнее приглядеться к невесть откуда взявшемуся говоруну. - А правила такие, что, прежде чем приезжать, нужно позвонить главному врачу Леонид Борисычу, а уж он обскажет, можно ли посещать пациента и когда. Потом от главного врача на вахту поступит бумага за его же подписью, и мы вас запустим. При наличии паспорта или заменяющего его документа.
- Благодарю вас за консультацию, - вежливо сказал Шатохин, соображая, что бы ему сунуть в окошко: служебное удостоверение или заветную купюру, способную, как известно, и не такие двери открывать при условии, что ее достоинство окажется подходящим.
Дед между тем продолжал зудеть:
- А правила вам следовало бы знать, потому что, когда больные к нам поступают, родственникам всегда рассказывают, что и как.
Шатохин уже нащупал кошелек, когда деда перебил другой голос из сторожки, густой и уверенный:
- Чего ты тут распинаешься, Максимыч?
- Да вот, пришел один, говорит, проведать пациента, а сам правил не знает, - наябедничал дедок.
- Этот, что ли? - В окошко выглянул мордатый тип в знакомой Шатохину форме секьюрити и с ходу "сфотографировал" Шатохина профессиональным глазом. Солидная, похоже, контора эта запрятанная у черта на куличках Вечеркинская психбольница. А замшелый дедок на вахте что же - для отвода глаз?
- Ну я. - Шатохин сразу понял, что этого быка не следует дразнить ни удостоверением, ни кошельком.
- Ну раз ты все понял, то гуляй, - порекомендовал ему больничный секьюрити.
- А если не все? - наивно поинтересовался Шатохин.
- Аналогично.
- Значит, все через главного врача? - не унимался Шатохин.
- Ага, через него. - Охранник изучал Шатохина уж очень подробно.
- А можно тогда узнать номер его телефона?
Мордатый секьюрити на пару секунд ушел в себя, наверное, вспоминал, что записано в его должностной инструкции, но потом все-таки продиктовал телефон главврача - номер, между прочим, был московский, - после чего по примеру дедка отгородился от Шатохина фанерной заслонкой.
Шатохин вернулся к машине, достал из кармана мобильный телефон и позвонил.
Ответил ему неприятно-вкрадчивый баритон.
- Это Леонид Борисович? - У Шатохина сразу же появились скверные предчувствия, что противный баритон ничего путного ему не расскажет.
- Да, а с кем я говорю?
- Это родственники вашей пациентки, Юлии Андриевской. Мы хотели бы навести справки о состоянии ее здоровья и узнать, когда ее можно посетить.
- Родственники? - Баритон как будто удивился. - А кто именно?
- Я… - Шатохин не сразу нашелся. - Тут, рядом со мной, ее мать… - Он с опозданием сообразил, что понятия не имеет, как эту самую мать звать-величать, и стал ее гипнотизировать взглядом через стекло машины, но она все равно не сообразила, чего от нее хотят. - Сейчас я передам ей трубку.
Шатохин распахнул дверцу и сунул телефон разомлевшей в дороге женщине:
- Говорите. Это главный врач.
Она не придумала ничего лучше, чем тупо уставиться на мобильник:
- А что я ему скажу?
- Что вы хотите знать, когда можно проведать вашу дочь, - процедил Шатохин сквозь стиснутые зубы и насильно вложил трубку ей в руку.
- Да-а… Я вас слушаю… - проблеяла эта овца, приложив мобильник к уху.
Шатохин мысленно выругался и отвернулся.
Больше она ни слова ни произнесла и через полминуты вернула ему трубку с блуждающей идиотской улыбкой.