Пока Чушка крушил комод, она успела отползти в угол и сидела там скрючившись. Морда вся в синяках, нос распух, верхняя губа тоже. Жалости, как тот котенок, она у Чушки почему-то не вызывала. Наоборот, ему хотелось бить ее, бить и опять бить… Жаль, Буханка был против. Не в силах сдержать порыв, Чушка вплотную взялся за Лилькино шмотье: хватал разноцветные юбки и кофты и с треском рвал в клочья. Потом в руки ему попалась картонная папка на завязках, ее он тоже расфигачил на две половинки, а оттуда вывалилась какая-то картинка. Чушка стал ее топтать, а Лилька заголосила:
- Не надо, пожалуйста, не надо…
Чушка, естественно, ноль внимания, зато Буханка что-то заподозрил и скомандовал:
- Стой!
Наклонился и, держась за щеку, будто боясь расплескать нарастающую боль, двумя пальцами зацепил измятый рисунок.
- Это что такое? - повернулся он к Лильке.
Та посмотрела на него почти преданно, уверенная в том, что, не будь его, тупой бугай с лоснящейся рожей уже убил бы ее.
- Это дорогая вещь… - прошептала она только для него. - Можно выгодно продать…
- А не свистишь? - Буханка с сомнением покосился на картинку, совсем как сама Лилек, когда Филипп принес ей рисунок.
- Точно, - она стерла кровь с лица тыльной стороной ладони.
Сразу последовал сугубо деловой вопрос:
- Где взяла? Украла?
- Нет! - Она отчаянно замотала головой. - Мне дали… Вместо долга…
- Кто? Этот? - Буханка кивнул на валявшуюся на софе визитку Измайлова.
Ответ требовал конкретики, и Лилька растерялась: если врать, этот авторитет, как он про себя решила насчет Буханки, отдаст ее бугаю, а у того уже глаза кровью налились… Он будет бить ее, пока все потроха к черту не поотбивает. Нет, Филипп не стоит таких жертв с ее стороны.
- Один человек… - Рот так распух, что она с трудом ворочала языком. - У него… Он женился на бабе, у которой первый муж был художником… Это из его коллекции…
- Так это он намалевал? - Буханка снова воззрился на "мазню".
- Нет, он рисовал портреты, а это… это другой… На вид каракули, а стоит дорого… Сама проверяла, была сегодня в библиотеке, смотрела там книгу… - выдавила из себя Лиля и поспешила добавить, чтобы он не сомневался: - У этого человека, у него много всякого такого, художник большое наследство оставил… И он… он мне много должен. - Сейчас Лиля хотела только одного - остаться в живых любой ценой.
- Ну вот, слышал, мальчик? - Буханка подмигнул Чушке. - Она должна тебе, а один богач должен ей. Так что вы вполне можете договориться полюбовно.
- Если она не брешет. - У Чушки все еще чесались руки.
- А это мы проверим. - Буханка перевел взгляд на всхлипывающую в углу Лилю. - И если она брешет, то сильно пожалеет. - А потом распорядился: - Собирайся, красавица, поедем к твоему должнику.
Лиля безропотно поднялась с полу, держась за стену, на которой остались пятна крови.
- Только ты, знаешь, умойся там, переоденься, приведи себя в порядок… - Буханка уставился на Чушку. - А вы, молодой человек, проводите даму в ванную, помогите, если что… Только без рукоприкладства, нам ее еще до машины довести надо.
- Пошла! - Чушка поволок Лилю в ванную, а Буханка наклонился и, немного порывшись в тряпье, извлек солнцезащитные очки, к счастью, не растоптанные Чушкиными башмаками. Пригодятся, чтобы прикрыть синяки барышне. Вот если бы еще зуб не болел, а тот, подлец, и не думал утихомириваться. Вон как дергает, с-собака…
Часть III
ДЕВУШКА С ФРУКТАМИ
Глава 17
Время остановилось. Когда я наконец вырвалась из липкой паутины боли, то не имела ни малейшего представления о том, когда мне вкололи тот злосчастный укол, час, день или неделю назад. Может быть, даже он был не один, но вряд ли я это когда-нибудь вспомню. Зато я помнила все, что случилось раньше, по-моему, еще отчетливей, чем прежде. И еще ясней, чем прежде, сознавала: мне нужно вырваться отсюда любыми способами, иначе я пропаду, иначе я погибну, стану тем, кем они и хотели меня сделать, - бессловесным животным.
Пока я плавилась в поту, в палату кто-то заходил, но я не рассмотрела лиц из-за того, что в глазах у меня было темно. Кто-то наклонялся надо мной, щупал пульс, по крайней мере, мне так казалось, и снова оставлял меня в одиночестве. А потом я увидела Леонида Борисовича, он стоял рядом с моей кроватью и покачивался на носках ботинок, как тогда. И руки у него были в карманах халата. Наши взгляды встретились.
- Ну, как наши дела? - как ни в чем не бывало спросил он.
Я только смотрела на него слезящимися от резкого света глазами и молчала, потому что еще не знала, что ему ответить.
- Как наше самочувствие? - повторил он почти ласково. Такое впечатление, что это не он устроил мне недавнюю экзекуцию. Или давнюю?
- А что со мной было? - Я решила не отставать от него. Интересно, что он ответит?
Он посмотрел на меня с некоторым сомнением:
- А вы разве не помните?
- Помню только, что мне было больно. - Хорошенький у нас диалог получался, ничего не скажешь!
- У вас было обострение, - соврал он не моргнув глазом. Кажется, он не очень-то верил, что я забыла про укол.
- Меня развяжут?
Доктор, оказавшийся совсем не таким добрым, каким он мне показался в первый момент, заколебался:
- А вы обещаете вести себя хорошо?
- Обещаю! - выпалила я, хотя не очень-то понимала, что в моем случае означает "вести себя хорошо". Ни о чем не думать и ничего не вспоминать, так, что ли?
- Ну хорошо. - Леонид Борисович повернулся к медсестре Ниночке, на этот раз это была она, и распорядился: - Развяжите ее.
Таким образом все вернулось на круги своя, как до укола, только Тамары не было. Что с ней, меня, конечно, занимало, но в меньшей степени, чем собственная судьба. Может, я и эгоистка, но в этой ситуации, насколько я понимаю, каждый сам по себе.
Первое, что я сделала, когда они ушли, осторожно подергала дверь. Так, на всякий случай, я ведь слышала, как с той стороны поворачивался ключ в замке. Затем подошла к окну и новыми глазами посмотрела сквозь пыльное стекло и решетку. Пейзаж, надо сказать, совсем не изменился: все тот же кусок голого асфальтированного двора, похожего на плац, упирающийся в каменный забор. Правда, прижавшись щекой к стеклу, мне удалось рассмотреть и кое-какие новые детали вроде бесконечного ряда мусорных контейнеров, среди которых - я хорошо это видела - преспокойно сновали громадные лохматые крысы.
- Фу! Ну и гадость! - Я отвернулась от окна.
Ясное дело, взгляд мой тут же напоролся на стенной шкаф. Но я его больше не боялась, именно потому, что все вспомнила. Обыденно так, без прикрас.
Мне было тогда всего шесть лет, и мать сдала меня в детдом, временно, пока отец не вернется из экспедиции, как она меня уверяла. В детдоме все сразу пошло не так, дети меня почему-то не приняли. А может, я их, и они это чувствовали. Я, домашний ребенок, не понимала законов, по которым они жили, таких естественных для них, а главное, не хотела к ним привыкать, не хотела меняться и подстраиваться, а на сопротивление у меня не хватало силенок.
Однажды дети заперли меня в шкафу на целый день. Я сидела там в темноте и тихо плакала, а воспитатели решили, что я сбежала. Мне было страшно и душно, хотелось есть, но я никого не звала. Потому что знала, первыми на мой крик прибегут мои мучители. Вечером они меня выпустили, воспитатели стали допытываться, где я была, но я молчала, я ведь знала - если пожалуюсь, будет еще хуже. А на следующий день меня опять заперли, и через день тоже…
А потом я вышла на карниз, и это был всего лишь мой протест. С карниза меня сняли и отправили в психбольницу, и неизвестно, чем бы все кончилось, не вернись мой отец. Отец устроил директрисе детского дома жуткий скандал, а меня увез из больницы к себе. У отца мне было хорошо, но карниз мне долго снился по ночам. Через три года отец разбился на вертолете, и мать забрала меня к себе. Я тогда ей пообещала, что, если она снова отправит меня в детдом, сразу сбегу. Вот и вся история про шкаф. Впрочем, у нее еще было продолжение, но об этом потом, сейчас мои мысли заняты одним - страстным желанием как-то отсюда вырваться.
Как? Дверь заперта снаружи, окно зарешечено, стену мне не пробить. Я снова уставилась на шкаф. Там был старый халат, пришло мне на ум. А что он мне даст? А если попробовать переодеться, прикинуться больничной служащей, сестрой или нянечкой? Что ж, неплохой вариант, но ведь для этого нужно все-таки выйти в коридор. Вот тут загвоздка. Остается только попытаться скрутить медсестру, когда она явится с очередной порцией таблеток. Впрочем, сомнительно, чтобы я с ней справилась. В любом случае она успеет заорать.
Выходит, все безнадежно? Но я же не могу, не могу здесь оставаться! Я снова заметалась по палате, подлетела к стенному шкафу, открыла его, уставилась на халат, словно он мог мне что-нибудь подсказать. Протянула руку и сорвала его с гвоздя. А что это там мелькнуло? Как будто тусклый свет? Я влезла в шкаф, плотно прикрыв за собой дверцы, и прильнула к узкой щели между досками…
Да, за ней был свет! Что бы это значило? Пожалуй, только одно - там нет стены, вернее, дощатая стенка шкафа и есть стена… Другой вопрос, что за ней? Такая же палата или коридор? А узнать это можно, лишь сделав щель пошире, сейчас сквозь нее ничего не разглядишь, кроме неясного света. Расковырять бы ее чем-нибудь, что ли… Только непонятно чем. В палате, ясное дело, ничего подходящего не найти. А гвоздь, большой ржавый гвоздь, на котором висел халат!
Я взялась за шляпку и потянула гвоздь на себя. Крепко держится! Вытащить такой без подручных средств очень непросто. К тому же я никогда не отличалась ни силой, ни рабоче-крестьянской смекалкой. Все, до чего я додумалась, дабы облегчить свою задачу, это упереться в стенки шкафа спиной и ногами. Снова схватилась за шляпку гвоздя, зажмурилась и стиснула зубы. Пальцам сразу стало больно, к тому же, потные, они скользили по металлу. "Нужно было обмотать гвоздь какой-нибудь тряпкой", - запоздало сообразила я, и вдруг откуда ни возьмись - оглушительный треск.
…Гвоздь я так и не вырвала, зато ногами выломала одну из крашеных досок, это она так пронзительно затрещала. Уверенная, что громкий звук привлечет кого-нибудь из персонала, я пулей вылетела из шкафа. Долго прислушивалась: в коридоре было по-прежнему тихо. То ли, на мое счастье, поблизости никого не оказалось, то ли треск на самом деле не был таким уж громким.
Выждав еще минут десять, я снова нырнула в шкаф. Мне не терпелось увидеть наконец, что же там, за шкафом. А там был и не коридор, и не палата, а какой-то маленький закуток, заставленный деревянными ящиками, ведрами и сломанными швабрами. "Очень похоже на подсобку уборщицы, - подумала я. - Или на кладовку, в которую сваливают всякий хлам". Вдохновленная такой удачей, я приступила к следующему этапу операции. Для того чтобы перебраться из палаты в соседнее помещение, нужно было выломать по крайней мере еще пару узких досок. Тогда бы я смогла протиснуться хотя бы боком.
Метод, кстати, я избрала прежний, на это мне ума хватило. Снова уперлась ногами в стенку и поднатужилась. На этот раз мне пришлось здорово попотеть, поскольку остальные доски оказались очень даже прочными. Скоро у меня разболелась спина, а из глаз посыпались искры. "Не справлюсь, - с тоской подумала я. - Но если я не выломаю эти доски, то никогда отсюда не выйду, а это… Это невозможно".
- Но это же не каменная стена, а всего лишь доски, доски… - подбадривала я себя, обливаясь потом, и упиралась, упиралась ногами, набирая в легкие побольше этого спертого, затхлого воздуха…
…Они поддались, когда я уже не чувствовала собственных ног, когда ступни мои горели, а в голове стоял непрерывный звон, заглушающий все, даже треск сухого дерева. Еще несколько минут я сидела в шкафу, не в силах даже пошевелиться, после чего медленно сползла в грязную подсобку, которая показалась мне землей обетованной, - лаз, проделанный мною, вышел в итоге на удивление широким. Распласталась ничком среди ящиков и ведер, тревожно прислушиваясь к подозрительной тишине. Ни звука, только мое сердце гулко бухает.
Ну вот, теперь можно и осмотреться. Каморка, узенькая, как пенал, и окошко такое же узенькое и зарешеченное, между прочим. А в двух шагах от меня дверь, скорее всего ведущая в коридор, и если она заперта снаружи, то не много же я выиграла, приложив столько усилий!
Я поползла к двери на коленях, как будто хотела вымолить у нее спасения. Она была и вправду заперта, но так, для проформы, на один оборот, и замок разболтанный. К тому же его неоднократно меняли, вон сколько фанерных заплаток на хлипкой двери. Даже мой непрофессиональный взгляд способен оценить такое.
Подцепить, нужно чем-нибудь подцепить язычок замка и отжать его. Я лихорадочно завертела головой. Есть: подойдет жестяная обшивка, скрепляющая ящики. Я тут же бросилась к ближайшему ящику и, насажав заноз, открутила полоску жести. Она была довольно ржавая - видно, ящики валялись здесь с незапамятных времен, - и я для надежности согнула ее вдвое. Теперь я была уверена, что быстро отопру дверь. Мне пришлось изрядно повозиться из-за отсутствия дверной ручки. Несколько раз, когда замок уже поддавался, вибрирующая дверь сводила на нет все мои усилия.
И все-таки она сдалась на милость победителя. То есть на мою. Но как она заскрипела, когда я стала ее потихоньку открывать - а открывалась она, как назло, наружу! Моему взору снова предстал длинный и темный коридор, совершенно безлюдный, если не считать одинокую фигуру за столом в противоположном конце. Наверное, дежурная медсестра, или как там у них называется. Но что мне делать дальше? Хорошо, надену я белый халат и выйду в коридор, но какое направление выбрать? На глаза персоналу в любом случае лучше не попадаться.
Так, нужно поразмыслить. В той стороне, где за столом дремлет дежурная, как раз и располагается кабинет Леонида Борисовича, меня ведь к нему водили. Там же, по всей вероятности, сосредоточены главные помещения, а здесь, надо полагать, тупик, всякие там подсобки всегда располагаются в укромных уголках. Впрочем, не такой уж я крупный специалист в подобных вопросах, если честно.
Ладно, допустим, в этом конце действительно тупик, а мне ведь нужен выход, не так ли? Но не центральный же, а какой-нибудь… Ну, служебный, черный, аварийный, пожарный, в конце концов! Могу ли я рассчитывать на нечто подобное поблизости? Никакой гарантии, но придется рискнуть. По-другому никак.
Я торопливо напялила на себя халат из шкафа - застиранный, с какими-то желтыми пятнами, наверное, от лекарств, и оторванными с мясом пуговицами - и беззвучной тенью выскользнула из заваленной хламом каморки. Всего больше я боялась, что дежурная медсестра, дремлющая за столом, обратит на меня внимание. Но везение меня не оставило, и этого не произошло. К тому же участок коридора, просматривавшийся с ее поста, был совсем коротким и заканчивался темным аппендиксом. Но не тупиком! Там была дверь, точно была, но куда она вела, я пока не знала. А рядом с дверью стоял мусорный контейнер, очень похожий на те, во дворе, по которым лазали лохматые крысы.
Я сделала шаг к двери и даже протянула к ней руку, и вдруг… И вдруг она стала медленно открываться мне навстречу, потом замерла на полпути…
- Совсем крыльцо разваливается, - произнес густым басом кто-то, все еще невидимый. - А зимой здесь будет каток, все ноги переломаем…
- Точно… - подхватил другой голос, тоже мужской, но пожиже. - У главного все средств на ремонт нет. А сам на "мерсе" разъезжает…
Сейчас они войдут, мучительно пульсировало у меня в мозгу, а я уже не успеваю добежать до каморки. Что делать? Контейнер! Спрятаться за ним? Нет, лучше в нем! Я сдвинула крышку и влезла в этот огромный железный ящик, из которого тянуло и тухлятиной, и лекарствами разом. Конечно, произошло все это быстрее, чем я описываю, но ощущения, ощущения живы во мне по сию пору, за это я ручаюсь!
- Ну что, взяли? - снова возник басок. Совсем, совсем рядом!
И контейнер, в котором я замерла, стараясь не дышать, покачиваясь, оторвался от пола.
- Тяжелый… - пожаловался второй голос, более хлипкий. - Вечно они туда чего-нибудь напихают!
Глава 18
Конюхов позвонил неожиданнее некуда. Шатохин как раз пилил на работу, точнее, торчал в пробке на светофоре чуть не доезжая до Ломоносовского.
- Привет, барсук, - прошелестел он в трубку измотанным голосом горящего на работе опера. По "барсуку" его Шатохин и узнал, Конюхов всех почему-то так называл - и коллег по службе, и подопечных рецидивистов, - черт знает, что за смысл он вкладывал в это обращение.
- Конюхов, ты, что ли? - Шатохин продвинулся в пробке на полметра вслед за серой "Волгой" впереди.
- Ага, я, - подтвердила трубка и выдала безо всякого перехода: - Ты тут, говорят, одной дамочкой интересовался по фамилии Андриевская…
- Возможно. - Шатохин почему-то сразу напрягся, а ведь уже два дня, как ему было не до девушки с репродукции. Ну, во-первых, потому что с дочкой творилось такое… А во-вторых, ну что он, собственно, мог? Он ведь даже не знал, что у нее в действительности с головой. А что с головой у самого Шатохина, если он вмешивается в жизнь незнакомых людей безо всякого их приглашения, когда у него дочка вздумала руки на себя наложить от несчастной любви?
- Это я от Степанова узнал, - просветил его тем временем Конюхов, будто Шатохин сам не догадался. - Он вспомнил, как ты с ней у нас в УВД столкнулся. Так я что звоню… Ты к ней вообще-то каким боком, а? Ну, в смысле, у вас знакомство или как?
- Или как, - хмыкнул Шатохин и надавил на клаксон. Пока он трепался с Конюховым, прямо перед ним втесался жалкий, изрядно помятый "Фиат" - сразу видно, что торопыга. - Я с ней не знаком. А что ты хотел?
- Да так… - разочарованно протянул Конюхов. - А я надеялся, вдруг ты… Короче, глухарь у нас, похоже, очередной намечается. Трупешник нашли одной особы с проломленной головой, а она была в домработницах у этой Андриевской. Вот я и подумал…
- Труп Машки? - невольно присвистнул Шатохин и вспомнил некрасивую жилистую бабу, возникшую в дверях квартиры Андриевских, когда он вздумал этаким дурачком - "из Союза художников" - предстать пред ясные очи красавицы вдовы, которая к тому времени была уже далеко-далеко…
- Ну да, Марии Игнатьевны Пастушковой, - пробормотал Конюхов. - Так ты, выходит, знал ее?
- Ну видел один раз, - не стал врать Шатохин. - Хотел как раз с Андриевской познакомиться, а эта Мария Игнатьевна меня на порог не пустила.
- Понятно, - туманно произнес Конюхов. - А больше ничего интересного не скажешь?
- А больше ничего. - Пробка начала постепенно рассасываться, а дорога, соответственно, требовать от Шатохина большего внимания. - Только совет могу дать. Бесплатный. Как следует покопайтесь в запутанных делах этого благородного семейства. В частности, вспомните, что Андриевская к вам зачем-то приходила, а вы ее отшили…
- Спасибо на добром слове, - безо всякого энтузиазма отозвался Конюхов и дал отбой, даже не попрощавшись.
- Пожалуйста, - язвительно передразнил его Шатохин и швырнул мобильник на сиденье рядом с собой.