* * *
"Жемчужина" - по-домашнему уютный ресторанчик с сауной и бильярдной, расположенный в стороне от больших населенных пунктов и дорог и неподалеку от совсем нереспектабельного дачного поселка обычных шестисоточников, по всем законам рынка должен был давно разориться, но его хозяин, обрусевший грек Пападакис, на отсутствие клиентов не жаловался. И контингент свой постоянный знал наизусть, так же, как его пристрастия, вкусы и привычки. Посетители "Жемчужины" были людьми денежными, большею частью нежадными (попадались, впрочем, и прижимистые), шумными, вспыльчивыми, непредсказуемыми, но драк в заведении не устраивали. Хватало им этого дела за уютными стенами "Жемчужины". Что до посторонних, то они были прекрасно осведомлены об особенностях ресторанчика и никогда не сворачивали на его огонек.
В этот раз у Пападакиса "отдыхали" не самые приятные клиенты, напротив, на редкость хмурые и неразговорчивые. Двое, не снимая кожаных косух, расположились за столиком в углу и молча потягивали пиво. Вторая парочка уединилась в бильярдной и также безмолвно гоняла шары, время от времени прикладываясь к коньячку. Несмотря на спокойствие и почти кладбищенскую тишину, Пападакис нервничал, у него были скверные предчувствия, основанные на кое-какой информации, добытой из источников, которые обычно его не подводили. Поэтому он не отходил от барной стойки, в сто двадцать первый раз протирая бокалы и бросая осторожные взгляды за окно, где вовсю буйствовала июльская гроза. Дождь остервенело хлестал по стеклу, а деревья на участках дачников-шестисоточников гнулись чуть не до земли.
Резкий визг тормозов у крыльца врасплох его не застал: те двое, что сидели за столиком в углу, оторвались от пивных кружек и выхватили из своих косух стволы, а Пападакис рухнул за стойку как подрубленный. И, уже лежа на полу, зажал уши ладонями, но все равно услышал длинную автоматную очередь и несколько отрывистых пистолетных выстрелов. Где-то над головой звякнуло стекло, и прямо на лысину Пападакиса полилась прохладная жидкость. Коньяк, автоматически отметил он, и осторожно пополз в сторону подсобки. Там столько ящиков, коробок и прочего хлама, за которым нетрудно спрятаться.
За спиной остались крики:
- Где Буханка?
- С-сука, успел сбежать! В окно выпрыгнул, зараза!
На улице взревел мотор сорвавшегося с места автомобиля, через минуту к нему присоединился другой, а потом все стихло. И все же Пападакис не спешил покидать свое убежище за картонными коробками, выждал еще минут десять и только после этого позволил себе осторожно выглянуть за дверь. В зале ресторана никого не было, не считая двух трупов на полу, чьи они, Пападакис не знал, но уж точно не тех ребят, что здесь отдыхали.
Пападакис кинулся к телефону, поднял трубку и даже набрал номер, когда вдруг услышал тихие шаги где-то в бильярдной. Зажав трубку в ладони и ссутулившись, он медленно обернулся и встретился взглядом с высоким крепким парнем в черной ветровке из блестящей синтетики.
- Ну что, сволочь, продал? - спросил он ледяным голосом, от которого у Пападакиса немедленно заныли зубы.
Пападакис хотел ответить, что он совершенно ни при чем, но с губ сорвалось только невнятное бормотание. Он уже собрался повторить попытку, но тип в черной ветровке не стал ждать, когда Пападакису удастся произнести что-нибудь членораздельное. Вместо этого он выхватил пистолет и, не целясь, нажал на курок.
Глава 6
- А-а-а… А-а-а…
Кто-то баюкает ребенка? Кто? Откуда ребенок? И чей? Нужно бы посмотреть, повернуть голову и посмотреть, но сил нет. Такая слабость, разбитость… Что со мной? Я что, больна? Может, у меня был обморок? А как болит затылок! Наверное, я потеряла сознание, упала и обо что-то ударилась. Но как это случилось? Убей бог, не помню, ничего не помню.
- А-а-а… А-а-а…
Да кто там, в конце концов? Нужно кого-нибудь позвать и спросить. Да-да, нужно кого-нибудь позвать… Но кого? Кого?!!
Нет, надо все-таки открыть глаза, чего бы мне это ни стоило. Тогда я пойму, где нахожусь, и, конечно же, все вспомню. Приняв окончательное решение, я разлепила ресницы и посмотрела вверх. То, что я увидела, было мне болезненно знакомо: белый казенный потолок, необъятный, как бесконечность. И посреди этой бесконечности - слезливый белый плафон светильника, точно центр мироздания, а вокруг него - вьющиеся мошки. Шкаф, где-то здесь должен быть еще шкаф, громадный, от пола до потолка, пропахший несвежим бельем и полный деловито снующих туда-сюда тараканов!
Я повернула голову, тяжелую, будто набитую булыжниками, и встретила взгляд человека в белом халате. Человек был мне незнаком. Потолок, плафон, шкаф - да, а человек - нет.
- Ну, как наше самочувствие? - бодрым баритоном осведомился незнакомец. - И сам же за меня ответил: - Вижу, что получше, намного получше.
Я хотела спросить, кто он такой, но из горла против моей воли вырвалось плаксивое:
- Только не запирайте… Только не запирайте меня в шкаф!..
При этом мой собственный голос показался мне каким-то чужим, низким и скрипучим. Может, из-за странной сухости во рту?
- Ну конечно, мы не будем вас запирать в шкафу, - оптимистично заверил меня незнакомец. - Зачем нам запирать вас в шкаф, если вы будете хорошо себя вести?
- Я буду хорошо себя вести, только не сажайте меня в шкаф! - пообещала я и, чтобы он, не дай бог, не передумал, хотела схватить его за руки, но, оказалось, это невозможно. Мои собственные руки, лежащие под одеялом, мне не подчинялись.
- Ну-ну, не переживайте, - перехватил мой растерянный взгляд незнакомец. - Мы вас связали, но это временно.
- Связали? Почему?
- Потому что у вас был приступ, и вы могли навредить самой себе, - ответствовал неизвестный в белом халате. - Понятно?
- Понятно, - кивнула я, хотя на самом деле ничего не понимала. Зато во мне откуда-то взялось неоспоримое знание, что ему нужно верить, просто верить всему, что бы он ни сказал.
- Вот и прекрасно, - обрадовался незнакомец, - значит, дело пойдет на лад. Да, кстати, я, кажется, не представился. Меня зовут Леонид Борисович, и я ваш лечащий врач. Понятно?
- Понятно, - снова безропотно согласилась я.
И тут снова откуда-то взялась эта странная баюкающая песнь:
- А-а-а… А-а-а…
- Кто это? - шепотом спросила я Леонида Борисовича.
- А это ваша соседка, - без промедления пояснил он, - Тамара. Вы с ней подружитесь, она тихая и покладистая.
- Да, мы подружимся, - повторила я, - потом подружимся, а пока я посплю, можно? Страшно хочется спать…
- Конечно, конечно, - разрешил добрый Леонид Борисович, обещавший не запирать меня в шкаф с тараканами. - Вам нужно спать, чтобы восстановить силы.
- Ага, - буркнула я и вернула собственную голову в первоначальное положение. Булыжники, которыми она была набита, с грохотом перекатились вместе с ней.
Последними словами, что я с трудом расслышала сквозь этот грохот, были:
- Ниночка, больше не колите ее, в этом нет необходимости. Пока обойдемся микстурами, а там посмотрим.
* * *
- Ну что, очухалась?
На этот раз у меня в ногах сидела женщина. Халат у нее был не белый, а темно-синий, с голубым воротничком и такими же отворотами на рукавах.
- А вы кто? - Голова у меня больше не болела, но сухость во рту не исчезла.
- Я Тамара.
- А… Тамара… - вспомнила я. - Моя соседка…
"Надо бы ее как следует рассмотреть, раз она моя соседка", - подумала я и попыталась сосредоточить взгляд на ее лице. Признаться, последнее далось мне с трудом. То есть я прекрасно видела ее глаза, рот, нос, волосы, но цельный портрет из этого необходимого и достаточного набора почему-то не получился. В конце концов я заключила, что лицо у нее слишком широкое, на чем и успокоилась.
А она еще немного посидела на моей постели, сильно качая ногой, закинутой на другую, потом вытянула шею, явно к чему-то прислушиваясь, и, неожиданно приблизив ко мне свое широкое лицо, отрывисто бросила:
- Не пей таблетки…
- Почему? - спросила я, но она уже упорхнула. Растянутые пружины моей кровати немедленно на это отреагировали - я закачалась, как дохлая муха в паутине.
А в комнату вошла высокая худая женщина в белом - новое действующее лицо в моей жизни, если вести отсчет от… В самом деле, от чего же мне вести отсчет?
Женщина была очень хмурая и неприветливая, она даже не поздоровалась. Остановилась у кровати моей соседки Тамары и молча протянула ей какой-то пузырек. Та, также молча, что-то вытряхнула из этого пузырька на ладонь, а потом сунула в рот. Хмурая женщина в белом еще немного постояла возле нее, а затем повернулась ко мне.
Мне она тоже подала пузырек, кажется, другой. Я инстинктивно протянула руку, осознав наконец, что меня, как и обещал добрый доктор, распеленали. На дне пузырька лежала большая желтая таблетка, похожая на витамины. Я замешкалась, хмурая женщина нетерпеливо приказала: "Глотай", и это было первое слово, которое я от нее услышала.
Я торопливо подчинилась, но проглотить таблетку, не запивая, было непросто. А она все стояла рядом и не отходила, словно ей доставляло удовольствие наблюдать, как я давлюсь. Потом она ушла, и, едва за ней захлопнулась дверь, на моей кровати вновь очутилась Тамара.
- Зачем ты пила таблетку, я же тебе сказала - не пей! - обиженно попеняла мне она. - А моя - вот! - Она достала таблетку из кармана, продемонстрировала ее мне и пояснила: - Я ее прячу во рту, а когда она уходит, выплевываю и… вот сюда. - Она подбежала к раковине в углу, бросила в нее таблетку и смыла струей воды из крана.
- А почему их нельзя пить? - спросила я наконец, когда она снова вернулась на мою кровать.
- Потому что они их на нас испытывают! - решительно заявила Тамара.
- Как? - не поверила я.
- Очень просто, - зловеще усмехнулась Тамара, - про подопытных кроликов слышала? Вот мы у них вместо этих кроликов. Поэтому нужно таблетки выплевывать, уколы - ладно, от них не отвертеться.
- Но ведь это же больница? - обвела я взглядом комнату, невольно задержавшись на стенном шкафу.
- Ага, дурдом, - беззаботно отозвалась Тамара и добавила, зыркнув на дверь: - Ничего, я отсюда скоро сбегу. Я не хочу быть подопытным кроликом.
Дурдом, дурдом… Конечно, я знала, что это такое - психиатрическая больница. Добрый доктор сказал, что у меня был приступ…
- А… А давно ты здесь?
- Два месяца, - после минутной паузы ответила Тамара, - два месяца и четыре дня. Столько же моему сыну.
- Сыну?
Тамара наклонилась надо мной:
- У меня отняли сына, а чтобы я не возмущалась, меня засунули в дурдом… А тебя они за что законопатили?
- Законопатили… - повторила я и задумалась, силясь вспомнить, что же со мной произошло. Ах да, у меня был приступ, но что было ему причиной? Шкаф? - Меня хотели закрыть в шкафу… Меня много раз там запирали… Там… Там ужасно…
- В шкафу? - сочувственно пробормотала Тамара. - И что только не делают, чтобы навредить человеку!
- А здесь… Доктор сказал, что меня не будут закрывать в шкаф.
- А здесь в шкаф и не закрывают, - хмыкнула Тамара, - только в изолятор. И начинают колоть, колоть…
* * *
Я быстро освоилась в больнице, просто удивительно быстро. Тамара зудела и зудела, была всем недовольна, а я воспринимала происходящее как должное. К вечеру я уже знала распорядок, что можно, что нельзя, когда приносят лекарства и кто сменяет хмурую медсестру. Ее сменяет веселая, общительная Ниночка с голубыми глазами и замечательно-уютными ямочками на щеках. Она-то и повела меня к доктору, по длинному-длинному, сумрачному и гулкому коридору, в котором было много дверей.
- Ну вот, Леонид Борисович, я вам ее привела, - объявила Ниночка, открывая дальнюю дверь, как бы в тупичке, и уже ко мне: - Ну же, не стесняйтесь.
А я и не стеснялась, потому что сразу узнала доброго доктора, приходившего ко мне, когда я была еще в полусне. Я его, конечно, тогда не запомнила как следует, и у меня от него осталось только общее ощущение, вроде карандашного наброска. Теперь я могла его рассмотреть. Лет сорока, с приятным лицом, в котором угадывалось нечто неуловимо восточное, с карими, чуть навыкате глазами и небольшими лобными залысинами.
- Пожалуйста, присаживайтесь, - он показал мне на кушетку у стены. Сам он сидел за массивным канцелярским столом.
Я села и посмотрела в окно. Оно было зарешечено, так же, как и в нашей с Тамарой комнате. Нет, не комнате, палате.
Леонид Борисович придвинул к себе какие-то бумаги, развернул их, какое-то время рассматривал, а потом убрал в сторону.
- Будем знакомиться ближе. Я Леонид Борисович, ваш лечащий врач…
Я не удержалась и перебила его:
- А я помню, вы уже приходили.
- Вот и отлично, - он крутил в крупных руках карандаш, - значит, вы про меня уже все знаете. А я про вас - тоже. Вы - Юлия Станиславовна Андриевская.
Это имя отозвалось во мне каким-то невнятным эхом. Не то чтобы оно показалось мне совсем чужим, нет, не так, просто я могла бы принять и другое. Мне было без разницы.
- А что со мной случилось? - не удержалась я от вопроса. - Вы сказали, что у меня был приступ…
Леонид Борисович одарил меня долгим задумчивым взглядом:
- Об этом мы поговорим как-нибудь попозже, пока рано.
Этот ответ меня озадачил, но я почему-то не решилась спорить, поинтересовалась другим:
- По-вашему, то, что со мной… Это очень серьезно?
- Судя по вашим вопросам, вы уже на пути к выздоровлению, - оптимистично заверил меня Леонид Борисович. - И продолжительность этого пути будет зависеть от того, насколько тщательно вы будете выполнять мои предписания. Обещаете мне?
- Обещаю, - не раздумывая отозвалась я и задала еще один мучивший меня вопрос: - А почему я ничего не помню?
- Ничего страшного, такое бывает, в вашем положении это даже к лучшему. Память ваша вернется со временем, не сомневайтесь. - Леонид Борисович уже не крутил карандаш в руках, а катал его по столу, прижимая ладонью. Прямо как тесто. - Вы мне верите?
- Верю, - вырвалось у меня как бы без моего непосредственного участия. Такое ощущение, что я способна отвечать только утвердительно.
- Вот и отлично, - заключил Леонид Борисович. - Сейчас Ниночка отведет вас в палату. Отдыхайте и ни о чем не беспокойтесь, тут все о вас заботятся.
Ниночка и впрямь явилась через минуту, и мы повторили наше путешествие по длинному коридору, теперь уже в обратном направлении. Многочисленные двери по-прежнему были закрыты, а из-за одной из них вдруг раздался страшный крик. Кажется, такие принято называть нечеловеческими.
Я оглянулась на следующую за мной по пятам Ниночку, но ее лицо с уютными ямочками на щеках оставалось спокойным и непроницаемым.
Глава 7
Жена встала не с той ноги, завела нудную песнь о том, что ему, Шатохину, все до фени. В принципе такое случалось с ней не часто - может, два или три раза в год, - и Шатохин предпочитал выслушивать ее упреки молча. И в этот раз он не изменил традиции.
- Ты как будто в параллельном мире живешь, ничего тебя не трогает, ничего не касается! - Сидя перед зеркалом, жена с остервенением выдергивала из волос термобигуди. - Пришел, поел, газету почитал, футбол посмотрел - и не клято, не мято… Что вокруг происходит, тебя не волнует. Пусть хоть весь мир в тартарары провалится!..
Шатохин не возражал, терпеливо ожидая, когда прояснится причина жениной меланхолии. Впрочем, и так понятно: дочка опять поругалась со своим муженьком.
- Ты должен поговорить с Максимом, - объявила жена, энергично орудуя массажной щеткой. - Как мужчина с мужчиной.
- Это еще зачем? - изумился Шатохин. Таких предложений к нему раньше не поступало.
- Потому что он ушел к матери. - Жена, склонив голову к плечу, посмотрела на свое отражение в зеркале и мазнула помадой по губам.
- Ну и что? Это же не впервые, кажется. Как ушел, так и придет, - вздохнул Шатохин и проверил, положил ли он в карман бумажку с адресом "девушки с фруктами". Сам-то он считал, что зятю лучше бы уже уйти однажды раз и навсегда, хотя мнения своего не афишировал, чтобы не дразнить гусей.
- Это не может продолжаться до бесконечности, - мудро заметила жена.
- Вот именно, - пробурчал Шатохин, - что он все к маме бегает, как баба? Нужен такой…
- Как у тебя все просто! - вспыхнула жена. - У них сложные взаимоотношения.
- Вот пусть они сами в них и разбираются, нечего нам в такие тонкости соваться.
- Ну Шатохин… - Жена перестала ворчать и посмотрела на него умоляющими глазами.
- Хорошо, поговорю я с этим гавриком, если ты так хочешь, - малодушно сдался Шатохин, - завтра поговорю.