- Мы разговаривали с подругой Тани, и она утверждает, что Таня ехала в Швецию и потом сюда, во Фьельбаку, целенаправленно, по какому-то делу. Но когда мы спросили Таниного бывшего мужа, он не смог нам объяснить, почему она сюда приехала. Может быть, вы что-нибудь знаете?
Мартин затаил дыхание. Последовала долгая томительная пауза, затем Танин отец начал рассказывать. Когда они закончили разговор и он уже положил трубку, Мартин все еще продолжал сидеть у телефона, не в силах поверить услышанному. История выглядела совершенно фантастической. Но при всем том она была очень простой, и он знал, что Танин отец говорил чистую правду. Когда Мартин собрался положить трубку, он вдруг вспомнил, что Пиа по-прежнему на линии. Помедлив, она спросила:
- Ты узнал то, что нужно? Я думаю, что перевела все правильно.
- Да, я тоже уверен, что ты переводила безупречно. И да, конечно, я узнал именно то, что надо. Я знаю, что, наверное, не стоит тебе об этом напоминать, но…
- Понимаю, я не должна никому ни о чем рассказывать. Обещаю, что никто из меня и словечка не вытянет.
- Это хорошо. Да, кстати…
- Да?
Мартин засомневался: ему послышалось ожидание в голосе Пиа, но мужество ему изменило, и он еще подумал о том, что случай какой-то неподходящий.
- Да нет, ничего особенного, давай как-нибудь потом, в другой раз.
- О'кей.
Теперь Мартину явно послышалось разочарование в голосе Пиа, но его уверенность в себе все еще пребывала на весьма низком уровне после последней катастрофы на амурном фронте. Поэтому он счел, что ему, наверное, просто померещилось.
Он поблагодарил Пиа, положил трубку и начал обдумывать то, что услышал от отца Тани. Он переписал набело и привел в приличный вид заметки, которые сделал во время разговора, взял их и пошел в кабинет Патрика. Определенно похоже на то, что у них наконец-то появился прорыв в деле.
Они оба довольно настороженно смотрели друг на друга, когда вновь встретились. Они виделись первый раз после неудачного свидания в Вестергордене, и оба ждали, что другой должен сделать первый шаг к примирению. Из-за того, что Йохан позвонил сам и Линда понимала, что внесла свою долю в их ссору, она начала первой.
- Ты понимаешь, я тогда тебе всяких глупостей наговорила. На самом деле я не имела это в виду, просто я очень разозлилась.
Они сидели на своем обычном месте, забравшись на сеновал в Вестергордене. Когда Линда посмотрела на Йохана, ей показалось, что его профиль высечен из камня. Потом, после ее слов, его лицо смягчилось.
- А, забудь это. Я отреагировал тоже слишком жестко. Дело в том, что… - он помедлил, подыскивая нужное слово, - в том, что так чертовски тяжело оказаться там опять со всеми воспоминаниями и все такое. К тебе это, в общем-то, не имело отношения.
По-прежнему очень осторожно Линда прижалась к Йохану и обняла его. Их ссора привела к тому, что неожиданно для себя она стала в определенной степени уважать его. Линда привыкла смотреть на Йохана как на мальчишку, который цепляется за мамину юбку или за своего старшего брата, но тогда, во время их ссоры, она увидела в нем мужчину, и это притягивало ее, притягивало просто непреодолимо. Она также увидела, что он может быть опасным, и это придало ему еще больше привлекательности в ее глазах. Он действительно был очень близок к тому, чтобы наброситься на нее. Она ясно видела это в его глазах. И сейчас, когда она сидела, прижавшись щекой к его спине, от этих воспоминаний все внутри Линды вибрировало: она словно летала поблизости от огня - достаточно близко, чтобы чувствовать жар, но и достаточно далеко, чтобы не сгореть. И если кто-то и контролировал это равновесие, то только она сама.
Она провела руками по его телу, голодно и ищуще. Она все еще ощущала в нем некоторое сопротивление, но верила, что по-прежнему власть и главенство в их отношениях принадлежат ей. Невзирая ни на что, все во многом определялось телом и физиологией, и женщины в общем и она в частности имели поэтому преимущество перед мужчинами. И сейчас она пользовалась этим и наслаждалась. С удовлетворением Линда отметила, как участилось его дыхание и как он перестал ей противиться. Линда забралась к нему на колени, и, когда их языки встретились, она поняла, что победила в этой схватке. И она жила этой иллюзией до тех пор, пока не почувствовала, как Йохан крепко взял ее за волосы, жестко повернул ее голову и посмотрел прямо в глаза, сверху вниз. Она почувствовала себя маленькой и беспомощной, на долю секунды она опять увидела тот же опасный огонек в его глазах, как и во время их ссоры в Вестергордене. И подумала о том, услышат ли ее в доме, если она попробует закричать. Наверняка нет.
- Ты знаешь, тебе стоит быть подобрее со мной, а иначе, может быть, одна маленькая птичка слетает в полицию и начирикает о том, что я видел здесь, у вас во дворе.
Линда посмотрела на Йохана большими глазами. Ее голос сорвался в шепот:
- Ты этого не сделаешь, ты обещал, Йохан.
- Тебе стоило бы знать, что, как говорят люди, обещания кого-нибудь из семьи Хульт ничего не значат.
- Ты не должен этого делать, Йохан, пожалуйста. Я сделаю все, что угодно.
- Да, оказывается, кровь не водица и она что-то для тебя значит.
- Ты же сам мне говорил, что не понимаешь, как Габриэль мог сделать такое с дядей Йоханнесом, а сейчас собираешься сделать то же самое.
Ее голос звучал просительно, умоляюще. Контроль над ситуацией полностью выскользнул у нее из рук, и она обеспокоенно думала, что может сделать, оказавшись в таком положении. Управлять положением должна она.
- А почему я не должен этого делать? Если посмотреть на все это дело, можно сказать - карма. Так или иначе, круг замыкается. - Он недобро улыбнулся. - Но здесь ты, наверное, попала в точку, я буду молчать. Но не забывай, что я могу в любую минуту передумать, так что уж, пожалуйста, постарайся, будь со мной ласкова, любимая.
Он погладил ее лицо, по-прежнему крепко держа за волосы, а потом наклонил ее голову вниз. Она не стала протестовать. Равновесие было определенно нарушено.
~ ~ ~
Лето 1979 года
Она внезапно проснулась. Кто-то плакал в темноте. С трудом определив, откуда слышится звук, она медленно ползла до тех пор, пока не почувствовала пальцами ткань и что-то движущееся под ней. Какой-то живой узел, откуда послышался крик ужаса. Она успокоила девушку негромким "ш-ш-ш", поглаживая ее по голове. Она на своем опыте знала, каким режущим и томительным может быть страх, пока его не сменит глухая безнадежность.
Она понимала, что это, должно быть, очень эгоистично, но все равно радовалась, что теперь она не одна. Ей казалось, что прошла вечность с тех пор, когда она была рядом с другим человеком. Но она не верила в то, что это надолго, скорее всего, на день-два. Очень трудно следить за временем здесь, внизу, в темноте. Время - это нечто такое, что существовало там, наверху. Где был свет. А здесь время превращалось во врага, который продолжал напоминать о том, что существует жизнь, наверное, уже закончившаяся для нее.
Едва плач девушки немного поутих, она засыпала ее вопросами. У нее не было никаких ответов. Вместо этого она попробовала объяснить ей важность того, что будет потом и что не надо пытаться бороться с неизвестным злом. Но девушка не хотела понимать. Она плакала и спрашивала, просила и молила Бога. Она сама в Него никогда не верила, ни секунды, ну, может быть, только в раннем детстве. Хотя впервые с тех пор она с надеждой подумала, что, может быть, ошибалась и Бог действительно есть. Иначе как будет жить ее малышка без своей мамы, разве только Бог поможет, если не отвернется от нее. Только ради дочери она жила в страхе и утонула в нем. А другая девушка продолжала бороться. И в ней начала подниматься злость. Снова и снова она пыталась объяснить ей, что больше ничего не имеет значения, но девушка, казалось, не слышала ни слова. И она стала бояться, что девушка заразит ее своей волей к сопротивлению и тогда к ней может опять вернуться терзающая душу надежда, а вместе с надеждой и боль.
Она услышала, как открывается люк и приближаются шаги. Она торопливо оттолкнула от себя девушку, которая лежала, положив голову ей на колени. Может быть, ей повезет, и, может быть, на этот раз он будет мучить новую жертву, а не ее.
~ ~ ~
В трейлере стояла давящая тишина. Обычно болтовня Ени полностью заполняла небольшое пространство внутри дома на колесах, но теперь здесь было тихо. Они сидели за маленьким столом напротив друг друга, погрузившись, как в коконы, в свои мысли. Каждый из них пребывал в мире своих воспоминаний.
Семнадцать лет быстро, как кадры из фильма, мелькали у них перед глазами. Чёштин чувствовала тяжесть новорожденной Ени у себя на руках. Она неосознанно сложила руки, обнимая воздух. Худенький ребенок вырос, и Чёштин жалела о том, что это произошло так быстро. Слишком быстро. Почему последнее - такое драгоценное - время они в основном чаще всего занимались тем, что ругались и препирались? Если бы она только знала о том, что произойдет, она бы слова плохого Ени не сказала. И вот теперь она сидела за столом с раной на сердце и клялась себе, что если все закончится хорошо, то она больше ни разу не повысит голоса на дочь. Только бы все было хорошо.
Бу сидел напротив нее, и в нем, как в зеркале, отражался ее внутренний хаос. Всего за два дня он состарился на десять лет. Лицо у него осунулось и выглядело изможденным. Сейчас они могли опереться только друг на друга, поддержать друг друга, но ужас их парализовал.
Руки на столе дрожали. Бу сложил их, стараясь унять дрожь, но тут же опять разжал, потому что все выглядело так, как будто он молится. Он не осмеливался призывать на помощь высшие силы: это заставило бы его признаться себе в том, чего он не хотел принимать. Бу уговаривал себя и успокаивал детскими объяснениями, что с Ени все в порядке и она просто ввязалась в какую-то авантюру. Но глубоко внутри он прекрасно понимал, что прошло чересчур много времени и это уже не могло быть правдой. Ени была слишком внимательной и любящей дочерью, чтобы сознательно принести им такое огорчение. Конечно, у них возникали проблемы и они ссорились, особенно последние два года, но Бу никогда не сомневался, что между ними и дочерью существует прочная, надежная связь. Он знал, что Ени их любит, и ответ на то, почему она до сих пор не пришла домой, мог быть только самым ужасным. Бу нарушил молчание. Голос сорвался, и ему пришлось откашляться, прежде чем продолжить:
- Может быть, позвоним в полицию и спросим, не узнали ли они что-нибудь новое?
Чёштин покачала головой:
- Мы сегодня уже звонили два раза. Они позвонят, если хоть что-нибудь узнают.
- Черт меня подери, мы же не можем просто сидеть так!
Бу резко поднялся и ударился головой о шкафчик.
- Вот зараза, как же здесь тесно! На кой черт мы заставили ее ехать с нами опять в этот проклятый отпуск? Она ведь не хотела. Если бы мы вместо всего этого просто остались дома, позволили ей гулять с ее приятелями, а не принуждать ее сидеть взаперти в этой чертовой собачьей будке на колесах!
Бу саданул по шкафу, о который ударился. Чёштин позволила ему выговориться, а когда раздражение Бу сменилось плачем, она, не говоря ни слова, поднялась и обняла его. И они стояли так - тихо, долго, утонувшие в своем ужасе и горе. И хотя они все еще продолжали цепляться за остатки надежды, в глубине души они знали, что надежды уже нет.
Чёштин все еще казалось, что она чувствует тяжесть худенького детского тельца у себя на руках.
Солнце светило вовсю, когда Патрик приехал в этот раз на Нурахамнгатан. Он немного помедлил, потоптавшись на крыльце, но потом собрался и решительно постучал. Никто не открыл. Он попробовал снова, постучав на этот раз громче, - по-прежнему никакого ответа. Ну конечно, типичная история: ему следовало позвонить, прежде чем ехать сюда. Но когда к нему пришел Мартин и рассказал о том, что услышал от отца Тани, Патрик отреагировал моментально. Сейчас он поглядел по сторонам: перед соседним домом какая-то женщина возилась с цветочными горшками.
- Извини, ты случайно не знаешь, где Струверы? Их машина стоит здесь, так что мне показалось, что они дома.
Она оторвалась от своего занятия и закивала:
- Они в купальне, - и махнула садовым совком в направлении двух красных маленьких купален, выходящих на море.
Патрик поблагодарил и зашагал вниз по узкой каменной лестнице к домикам. На пристани стоял шезлонг, в котором он увидел Гун в крохотном бикини, усиленно поджаривавшуюся на солнце. Он обратил внимание, что ее тело такое же загорелое, как и лицо, и такое же морщинистое. Патрик подумал, что некоторым людям совершенно наплевать на то, что говорят о раке кожи. Он кашлянул, чтобы привлечь ее внимание.
Гун повернулась и посмотрела на него.
- Добрый день, извини, что я беспокою тебя в такое время, но мы не могли бы немного поговорить?
Патрик говорил сухим формальным тоном, как делал всегда, когда ему предстояла невеселая задача. Сейчас он был полицейским, а не обычным человеком с чувствами и переживаниями. Только так можно поступать, если потом хочешь спокойно спать дома.
- Да, конечно. - Ее согласие прозвучало скорее как вопрос. - Одну минуту, пожалуйста, я только накину на себя что-нибудь, и мы поговорим.
И Гун исчезла в купальне.
Патрик тем временем устроился за стоящим рядом столом и позволил себе немного полюбоваться видом. Гавань казалась менее оживленной, чем обычно, но море блестело под лучами солнца, и чайки непрестанно кружили над причалами и охотились за едой. Прошло довольно много времени, пока наконец Гун не появилась; она не только надела шорты и блузку, но и тащила за собой Ларса. Он с серьезным видом поздоровался с Патриком. И они с Гун тоже сели за стол.
- Что случилось? Вы схватили того, кто убил Сив? - спросила Гун нетерпеливо.
- Нет, я здесь не по этому поводу. - Патрик сделал паузу и сказал, взвешивая каждое следующее слово: - Дело в том, что мы сегодня утром разговаривали с отцом той молодой немецкой девушки, которую нашли вместе с Сив.
И Патрик опять помолчал. Гун вопросительно подняла бровь:
- Да?
Патрик назвал имя отца Тани, и его совсем не удивила реакция Гун. Она вздрогнула и начала хватать воздух, словно задыхаясь. Ларс смотрел на жену недоумевающе, не понимая, какая тут связь.
- Но это же отец Малин. Что же это ты такое говоришь, ведь она умерла?
Было трудно вести себя со всей возможной дипломатичностью, но, грубо говоря, он не обязан быть дипломатом. И Патрик решил просто-напросто сказать все так, как оно есть.
- Она не умерла. Он только так сказал. Как он нам объяснил, твои требования денежной компенсации показались ему, как он выразился, несколько назойливыми. Поэтому он и придумал историю о том, что твоя внучка погибла.
- Но ведь девушку, которая погибла здесь, звали Таня, а не Малин? - спросила Гун озадаченно.
- Он поменял также и имя дочери. Но нет никаких сомнений относительно того, что Таня и есть твоя внучка Малин.
Первый раз за время их общения Гун Струвер потеряла дар речи. А потом Патрик увидел, как она закипает. Ларс положил ей на плечо руку, надеясь успокоить жену, но она ее раздраженно сбросила.
- Ну и что эта сволочь о себе думает! Ты когда-нибудь слышал, Ларс, что-нибудь более наглое? Врать мне прямо в лицо и говорить, что моя внучка, моя собственная плоть и кровь, умерла! Все эти годы она там как сыр в масле каталась, а я все глаза выплакала, думая, что моя любимая бедняжечка умерла ужасной смертью. Ты можешь себе представить, что он это сделал, потому что я была назойливой? Ты можешь себе представить такую наглость, Ларс? Только потому, что я требовала того, на что имею полное право, он меня назвал назойливой.
Ларс снова попробовал успокоить Гун, и она опять сбросила его руку. Она так завелась, что у нее изо рта разве что пена не шла.
- Уж теперь я ему всю правду выложу. У вас, наверное, есть его телефонный номер? Я бы с удовольствием ему позвонила, чтобы он услышал, хрен немецкий, что я обо всем этом думаю.
Патрик глубоко вздохнул про себя. Он мог понять, что у Гун есть основания злиться, но она, похоже, совершенно упустила из виду ключевой пункт его рассказа. Патрик позволил ей еще побесноваться и затем спокойно сказал:
- Я понимаю, что, возможно, это тяжело слышать, но вообще-то неделю назад мы нашли убитой твою внучку вместе с Сив и Моной. Так что я должен спросить - имели ли вы какие-либо контакты с девушкой, называвшей себя Таней Шмидт? Не предпринимала ли она попыток связаться с вами?
Гун быстро замотала головой, но Ларс, казалось, задумался. Потом он сказал неуверенно:
- Пару раз кто-то звонил, но ничего не говорил, просто молчал. Да ты же, наверное, помнишь, Гун, это было, по-моему, две-три недели назад, и мы подумали, что, наверное, кто-то хулиганит. Так ты считаешь, что это могла быть?..
Патрик кивнул:
- Вполне возможно. Ее отец рассказал ей всю историю два года назад, и она могла предполагать, что ей, может быть, будет трудно наладить с тобой контакт. Она заходила в библиотеку и сделала копии статей об исчезновении своей матери, так что, по-видимому, она приехала сюда, стремясь выяснить, что же случилось тогда с ней.
- Бедненькая, сердечко мое.
До Гун, кажется, наконец дошло, что от нее ожидалось, и она зарыдала крокодиловыми слезами.
- Если бы я только могла подумать, что моя любимая малышка все еще жива и так близко и что мы могли бы успеть встретиться, если бы… Что же это за человек, который такое со мной сотворил? Сначала Сив, а потом моя маленькая Малин.
Тут Гун пришла в голову мысль:
- А может быть, я в опасности, может быть, кто-то хочет добраться до меня и мне нужна защита полиции?
Гун, хлопая глазами, переводила взгляд с Ларса на Патрика и обратно.
- Я думаю, в этом нет необходимости. У нас нет никаких оснований полагать, что убийство имеет какое-то отношение к тебе. Так что на твоем месте я бы не стал беспокоиться по этому поводу.
И потом Патрик не удержался от колкости:
- Да и кроме того: убийца интересовался только молодыми женщинами.
Патрик тут же пожалел о том, что позволил себе эту вольность, и поднялся, показывая, что разговор закончен.
- Мне искренне жаль, что пришлось приехать к вам с такими новостями. И я также был бы очень благодарен, если бы вы мне позвонили в том случае, если вспомните что-нибудь. Ну а мы для начала проверим эти телефонные звонки.
Прежде чем уйти, Патрик обернулся и еще раз завистливо посмотрел на прекрасный морской вид. Гун Струвер была отличным доказательством того, что хорошее не всегда достается тем, кто его действительно заслуживает.
- Что она сказала?
Мартин и Патрик сидели в комнате отдыха. Кофе, как обычно, слишком долго простоял в кофеварке, но они давно привыкли и пили его с удовольствием.
- Я, конечно, не должен так говорить, но это такое дерьмо, такая гнусная баба. Больше всего ее разозлило совсем не то, что она столько лет не видела свою внучку и ничего не знала про ее жизнь, и даже не то, что ее недавно убили: ее взбесило, как эффективно отец внучки пресек все ее поползновения вытянуть из него деньги.