- Хорошо. Начнем с денег. Вы не возражаете, Дек?
- Деньги - моя любимая тема, - ответил я, прикидывая, во сколь долларов обойдется мне столь быстрый переход на имена.
- Я буду платить вам двадцать две тысячи в год, примерно столько же, сколько получают репортеры первой величины.
- Я - историк первой величины и зарабатываю двадцать восемь тысяч в год.
- Я знаю, сколько вы зарабатываете, - Сайз дернулся. - Я не могу платить вам двадцать восемь тысяч. Но могу подбросить дополнительные льготы, которых у вас сейчас нет. Пенсионный полис, по которому не нужно делать взносы. Когда-нибудь вам понадобится пенсия, не так ли?
- Ларри Коллэн постоянно твердит об этом.
- Наш общий друг, - кивнул Сайз. - Кстати, он мне с этим помог. Он говорит, что такому, как вы, этот полис стоил бы две тысячи долларов в год.
- Что еще вы припасли для меня?
- Долю в прибыли, - он посмотрел на Мэйбл Синджер. - Сколько ты получила в прошлом году?
- Около двух тысяч. Может, чуть больше.
- Ясно. Это уже четыре тысячи. Медицинская страховка. Самая лучшая, поскольку плачу за нее я. Вам она обходилась бы в тридцать или сорок долларов ежемесячно. Это еще четыре сотни за год.
- Вы меня заинтересовали, - признался я.
- Премии, - продолжал Сайз. - Я не плачу ежегодную премию за хорошую работу. Я жду от моих сотрудников хорошей работы. Но я даю премию тем, что найдет нечто из ряда вон выходящее. И премия будет немаленькая.
- Нельзя ли поконкретнее?
- Ее хватит, чтобы хорошее настроение продержалось не меньше недели.
- Мы все - одна счастливая семья, - вставила Мэйбл.
- Поем и смеемся, как дети, - подтвердил Сайз. - Нас очень мало. Шесть репортеров, Мэйбл и я. Бухгалтеров и адвокатов я подключаю лишь по необходимости. Сотрудники должны придерживаться двух правил, с которыми я ознакомлю вас прямо сейчас. Во-первых, я не принимаю оправданий. Причины - да. Но от оправданий меня тошнит. Во-вторых, увольняю я сразу, не оплачиваю ни месяц отработки, ни неделю, ни день, ни даже минуту. И вы можете уйти, когда пожелаете. Некоторые что-то там бубнят о гарантиях наемного труда, но у меня подход другой. Если человек хорошо работает, надо быть дураком, чтобы уволить его. Если же работает он плохо, надо быть еще глупее, чтобы продолжать платить ему жалование. Посредственные работники меня не волнуют. Таких я не держу вовсе.
- И чем мне придется заниматься, если я соглашусь работать у вас?
- Углубленной разработкой затронутых мною тем. Часто бывает, что до меня доходит какой-то слух. Я начинаю его проверять, даю колонку или две. Возможно, даже три-четыре, а потом ставлю точку. Но использованные мною материалы лишь вершина айсберга. Из таких историй можно выудить больше, гораздо больше, но случается что-то еще, и я должен менять пластинку. Конкуренция в моем бизнесе жестокая, а колонка должна выходить и покупаться семь дней в неделю, триста шестьдесят пять дней в году. Вот я и хочу, чтобы вы порылись в тех историях, к которым я только прикоснулся. И порылись основательно. Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду.
- Мне приходилось этим заниматься.
- Да, я видел некоторые ваши отчеты.
- Я помню один, в который вам удалось заглянуть. На нем не было живого места от штампов "Совершенно секретно", и министерство юстиции все хотело узнать, а где вы почерпнули эту информацию.
Сайз усмехнулся.
- Может, мне следовало сослаться на вас.
- Может, и следовало.
- Так вот, истории, которые я имею в виду, потребуют много времени и усилий, больше, чем мы, я о себе и своих сотрудниках, можем им уделить, выпуская колонку семь дней в неделю, - он, судя по всему, сравнивал свою колонку с бездонной бочкой. И, возможно, не грешил против истины. - Вас это интересует?
Я допил "мартини". В действительности ты хочешь знать, подумал я, помогу ли я тебе получить Пулитцеровскую премию. Трижды Френк Сайз выдвигался на нее и трижды его прокатывали. Вероятно, судьи видели в колонке Сайза больше коварства, чем журналистского мастерства. А может, не считали полуночные встречи в занюханных барах и переснятые документы элементами творческого процесса. Но, скорее всего, судей воротило от методов, к которым прибегал Сайз, чтобы добыть нужную ему информацию. Потому что, если ничего другое не проходило, Френк Сайз воровал то, что ему требовалось. Или платил деньги ворам.
- Интересует, - кивнул я.
- Когда вы сможете начать?
Я на мгновение задумался.
- На следующей недели. Они с радостью отпустят меня.
- Мы можем даже упомянуть об этом в колонке, - заметил Сайз.
- Вы можете также подписать со мной контракт.
- Что я тебе говорил, Мэйбл? - Сайз повернулся к секретарю. - Это наш человек.
Мэйбл Синджер кивнула.
- Я позабочусь, чтобы он сегодня же получил его.
- А почему бы вам не пройти с нами в контору? - предложил Сайз. - Вы сможете дать Мэйбл необходимые для контракта сведения, номер службы социального обеспечения и все такое, а я познакомлю вас с материалами по той истории, над которой вам придется поработать.
- И чья же эта история?
- Бывшего сенатора Эймса.
- О Господи.
- Это вы к чему?
- Да так, вырвалось. Но я не думаю, что человека можно распять дважды.
Сайз широко улыбнулся.
- Полагаю, вас ждет сюрприз.
Глава 3
Страдания сенатора Роберта Эф. Эймса, демократа от штата Индиана, начались примерно семь месяцев тому назад, когда в один из дождливых осенних дней он поднялся на трибуну Сената и произнес для четырех находящихся в зале скучающих сенаторов длинную (тридцать восемь минут), пламенную речь о том, как всем будет хорошо, если многоотраслевой спрут "Анакостия корпорейшн" проглотит еще одну жертву, зовущуюся "Саут плейнс компани".
На следующий день лоббистская фирма авиапочтой разостлала всем акционерам ксерокопии речи сенатора, напечатанной в "Вестнике Конгресса". Пятнадцать дней спустя "Анакостия корпорейшн" проглотила "Саут плейнс компани", даже не поперхнувшись.
А на Рождество Френк Сайз в своей колонке сообщил, что располагает неопровержимыми доказательствами того, что сенатор из Индианы получил за свою речь пятьдесят тысяч долларов от вашингтонской лоббистской фирмы. Сайз назвал эти деньги взяткой и заявил, что у него есть номера некоторых стодолларовых банкнот, что перешли от фирмы к сенатору. Он написал, что проследил путь по меньшей мере двадцати из них, от "Риггз бэнк", где хранила деньги лоббистская фирма, до личного счета сенатора в "Первом национальном банке Вашингтона". Куда делись остальные деньги, осталось загадкой.
Другие газеты и информационные агентства послали по следу своих репортеров. Они покопались в сделке между "Анакостия корпорейшн" и "Саут плейнс компани" и выяснили, что последняя сама же и заплатила за свое поглощение, так что в убытке остались все ее акционеры, за исключением нескольких, самых крупных.
Скандал набирал обороты, и в январе, когда Конгресс собрался после каникул, сенаторы с неохотой решили создать комиссию, дабы расследовать действия одного из своих коллег. Была назначена дата слушаний, но сенатор Роберт Эф. Эймс подал в отставку, не дожидаясь их начала. Пару недель спустя министерство юстиции заявило, что имеющихся в его распоряжении материалов недостаточно для возбуждения уголовного дела. Еще через два дня сенатор Эймс оставил свою жену-миллионершу и поселился с двадцатисемилетней блондинкой, сотрудницей лоббистской фирмы, которая вроде бы и передала ему взятку. Сенатору только-только стукнуло пятьдесят два.
- Он мертв, - я закрыл досье. - Его просто забыли похоронить.
Сайз покачал головой.
- Совсем нет.
- Почему?
- Во-первых, почему он взял эти пятьдесят тысяч? У него были деньги. Жена подарила ему миллион на сорокалетие.
- Может, он его потратил?
- Что-то и потратил, но далеко не все. Если он не нуждался в деньгах, зачем ему взятка?
- Может, он ее не брал.
- Ерунда, - отрезал Сайз. - Взял.
Я оглядел кабинет Сайза. Не скажешь, что принадлежал он знаменитости национального масштаба, человеку, который берет три тысячи долларов за выступление, если у него находится для этого время. Контора его располагалась на Пенсильвания-авеню, в квартале от Белого дома, на шестом этаже довольно-таки нового здания. Мэйбл Синджер хозяйничала в приемной.
Левая дверь вела в комнату, где трудилась шестерка репортеров. Вторая, за ее спиной - в кабинет Сайза, устланный зеленым синтетическим ковром. Перед столом стояли шесть стульев с обивкой из зеленой синтетики, на одном из которых я и сидел. Обстановку дополняли зеленые занавески да механическая пишущая машинка на отдельном столике. Ничего более. Стены не украшали фотографии Сайза и его знакомых президентов.
Я встал.
- Понятно. Вы хотите знать все, от начала и до конца.
- Совершенно верно.
- Сколько времени в моем распоряжении?
Он пожал плечами.
- Сколько потребуется.
- А если я ничего не найду?
- Найдете. Вы забыли, что я никогда не ошибаюсь.
- Вы правы. Забыл. Я могу работать дома?
- Если хотите, мы поставим вам стол, - он кивнул в сторону комнаты, где работали репортеры.
- Нет, благодарю.
- Есть еще вопросы?
- Только один. Когда у вас получают жалование?
- Каждые две недели.
- Отлично. В день выплаты и увидимся.
Три недели спустя телефон зазвонил в тот самый момент, когда Мартин Рутефорд Хилл, сощурившись и с улыбкой на мокрых розовых губах, тщательно прицелился и вывалил миску с овсянкой на Глупыша, моего кота. Глупыш, пятилетний, пятнадцатифунтовый бутуз, лизнул овсянку, понял, что она ему не по нутру, прыгнул на высокий стульчик, на котором сидел двухлетний Мартин Рутефорд Хилл, и шлепнул его лапой по носу. Ребенок завопил. Глупыш плотоядно ухмыльнулся, спрыгнул со стульчика и ретировался в гостиную, клацая когтями по линолиуму кухни. Тем и завершилась очередная стычка в войне, где не могло быть победителей.
Я сложил "Вашингтон пост", посмотрел в потолок, крикнул отсутствующей мамаше: "Возьмешь ты, наконец, этого паршивца"! К Мартину Рутефорду Хиллу я обратился с другими словами:
- Замолчи! Тебе же не больно!
Ребенок продолжал вопить и бросил в меня пластиковой ложкой, когда я взялся за трубку настенного телефона.
- Слушаю.
- Мистер Лукас? - женский голос.
- Да.
- В конторе Френка Сайза мне дали ваш домашний номер, - голос молодой, решил я, его обладательнице никак не больше двадцати пяти.
- Чем я могу вам помочь?
- Меня зовут Каролин Эймс. Я дочь Роберта Эймса.
- Слушаю вас, мисс Эймс.
- Вы всех расспрашиваете о моем отце, - она не обвиняла меня, лишь констатировала факты. Возможно, тем же тоном она сообщила бы кому-либо о смерти ее любимого щенка.
- Да, задаю разные вопросы. Кстати, мне есть что спросить и у вас.
Последовала короткая пауза.
- Вы - честный человек, мистер Лукас?
- Стараюсь быть им, - теперь паузу пришлось выдерживать мне. Пришлось подумать, прежде чем отвечать на этот вопрос, поскольку ранее меня об этом не спрашивали.
- Если вы получите материалы, раскрывающие правду о моем отце, вы их используете в своей работе?
- Да, - тут уж я не колебался. - Несомненно.
- А Френк Сайз их опубликует?
- Да, я уверен в этом практически на сто процентов.
- Даже, если они докажут, что он солгал?
- Вы имеете ввиду Сайза?
- Да.
- Обычно он признается, если в чем-то дал маху. Причем делает это даже с радостью.
- В данном случае никакой радостью и не пахнет.
- Это точно.
Вновь она помолчала, а заговорила уже другим тоном, словно читая по бумажке или повторяя заученный текст.
- У меня есть информация, доказывающая, что мой отец стал жертвой обстоятельств. Пленки, документы, мои показания на пятидесяти страницах. Для того, чтобы смыть пятно с честного имени моего отца и возложить вину на тех, кто того заслуживает, я готова передать эти материалы вам, в три часа дня.
Она записывает наш разговор, догадался я, а потому постарался не говорить лишнего.
- Я готов взять у вас эти материалы. Где мы встретимся?
Она назвала уличное кафе на Коннектикут-авеню, недалеко от отеля "Шорхэм".
- На улице? - уточнил я.
- Да, на улице. Я хочу, чтобы вокруг было много людей.
- Как я вас узнаю?
Она коротко описала себя и добавила: "Я буду с зеленым "дипломатом"", - после чего повесила трубку.
К тому времени уже появилась отсутствовавшая мамаша и теперь она убирала овсянку, вываленную Мартином Рутефордом Хиллом на пол. Малыш с интересом наблюдал за телодвижениями Сары Хилл, а когда она закончила и поднялась, улыбнулся, сказав: "Глок".
- С "глоком" разберемся позднее, - она посмотрела на меня. - Кто победил, этот чертов ребенок или тот чертов кот?
- Я зафиксировал ничью.
- Он хоть съел большую часть овсянки.
- И не расстался бы с остальным, если б был голоден.
- Хочешь еще кофе? - спросила она.
- Не откажусь.
Сара наполнила мою чашку, налила кофе и себе. Села за круглый кухонный столик, держа чашку обеими руками, и уставилась на сад, начинающийся за большими стеклянными дверями. Садом занималась только она, и там уже цвели кизил и азалии. Потом должен был прийти черед роз и жонкилий. Траве в саду места не нашлось, Сара отдавала предпочтение цветам и кустам, меж которыми неторопливо вилась выложенная кирпичами дорожка. Три старых ели обеспечивали тень.
- Алтей розовый, - вырвалось у Сары. Я повернулся к стеклянным дверям.
- Где?
- В углу у кизила.
- Ты права. Ему там самое место.
- В них можно ловить пчел?
- В цветках алтея?
Она кивнула.
- Зажать лепестки и слушать, как они жужжат внутри.
- А что потом?
- Полагаю, выпустить их. Впрочем, мой брат давил их ногой.
- Я всегда думал, что он очень злобный тип.
Сара Хилл и я жили вместе чуть больше года. Познакомились мы в один из субботних дней в библиотеке Конгресса и я пригласил ее к себе, пропустить стаканчик, а потом она осталась, на следующей неделе перевезя свои книги, ребенка и фотокамеры. Без особого обсуждения мы разделили домашние обязанности: она занималась садом и прибиралась по дому, а я готовил ужин, если она давала понять, что ей заниматься этим не хочется. Я также ходил за покупками, пока она не поняла, что толку от меня мало. Я покупал не то, что нужно, а что захочется.
Сара была фотографом, специализирующимся на так называемых неформальных портретах. Ее услуги находили спрос у многих организаций, расположенных в Вашингтоне, которым для рекламы требовались фотографии чиновников и членов совета директоров. И зачастую, используя лишь старенькую "лейку", Сара создавала удивительные портреты, на которых мужчины и женщины средних лет, ворочающие многомиллионными суммами, выглядели мудрыми, добрыми и человечными. Она настояла на том, чтобы ежемесячно вносить двести долларов на домашние расходы. Я относил их в банк и клал на накопительный счет Мартина Рутефорда Хилла.
Ладили мы неплохо и питали друг к другу самые теплые чувства. Возможно, я даже немного влюбился в нее, а она - в меня. Но после неудачных опытов семейной жизни, как с ее, так и с моей стороны, мы теперь понимали, что проверить любовь можно только временем.
- Кто звонил? - спросила Сара.
- Дочь сенатора.
- Сможем мы купить его в субботу?
- Кого, его?
- Алтей.
- Да, думаю, что да.
- Я не думаю, что он это сделал.
- Кто?
- Сенатор Эймс.
- Ты полагаешь, он не брал взятки?
- Да.
- Почему?
Сара послюнявила бумажную салфетку и вытерла засохшую овсянку со щечек сына. Ребенок радостно улыбнулся.
- Грап.
Сара скорчила гримаску.
Он хихикнул.
- Гру-у-у.
Сара вновь скорчила гримаску.
- Он не похож на человека, который берет взятки. У него такая мечтательная внешность, с вьющимися седыми волосами, карими глазами. Я не могу поверить, что он мог пойти на такое.
- Потому что у него карие глаза?
- Потому что у его жены есть деньги, дурачок. Она стоит восемьдесят миллионов.
- Скорее, восемнадцать, - я посмотрел на часы. - Пожалуй, мне пора.
- В библиотеку?
- Да.
- Ты возьмешь машину?
- Я вернусь и возьму ее позже.
Двухэтажный кирпичный дом, в котором мы жили с Сарой, находился в юго-восточной части Четвертой улицы. Построили его лет восемьдесят тому назад, недалеко от библиотеки Конгресса и совсем рядом с тем домом, в котором родился Эдгар Гувер.
Пять лет тому назад его купил и полностью перестроил богатый молодой конгрессмен из Сан-Франциско, полагавший, что избирателям понравится его решение поселиться в районе со смешанным населением.
Однако избиратели, главным образом черные, похоже, не придали особого значения местоположению вашингтонского жилища конгрессмена, потому что на следующих выборах победу праздновал его соперник. Поэтому мне экс-конгрессмен сдал дом в аренду буквально за гроши с одним условием: я съеду через месяц после его переизбрания. Я прожил в доме три года, а судя по тому, каким провалом завершилась последняя избирательная кампания экс-конгрессмена, я мог еще долго не беспокоиться о переезде.
- Ты вернешься к ленчу? - Сара встала, взяла со стола кофейные чашечки.
Поднялся и я.
- Нет. Скорее всего, перекушу где-нибудь в центре. А что наметила на сегодня ты?
Сара повернулась ко мне, на ее губах заиграла загадочная улыбка.
- О, мой день расписан по минутам и заполнен восхитительными событиями, которые обогатят меня как духовно, так и физически. К примеру, мой сын и я должны побывать в одном из магазинов соседнего дружеского гетто, где нас обсчитают примерно на пять процентов при покупке деликатесов, которые ты приготовишь сегодня на ужин.
- А что мы будем есть на ужин? - полюбопытствовал я.
- Телячьи отбивные.
- Это хорошо.
А собеседниками у меня будут двухлетний мальчик, разговаривающий на незнакомом мне языке, да миссис Хэтчер, живущая в соседнем доме, которая обычно желает узнать, а не одолжу ли я ей чашку джина. Но гвоздем этого дня станет замена туалетного ящика Глупыша, дабы он мог какать и писать со всеми удобствами. Потом же я намереваюсь найти кавалера, который внесет свежую струю в мою жизнь, к примеру, предложит прокатиться до Балтимора в ближайшее воскресенье. Я кивнул.
- Интересно, что она припасла.
- Кто?
- Дочь Эймса.
- А-а-а.