- Я не хотела поднимать шума, - обращалась она, похоже, к коту. - Не хотела устраивать скандал. Я подумала, что теперь, после смерти Каролин, я ему нужна. Он всегда приходил ко мне в час беды. Я успокаивала его. Бывало, он приходил сюда в семь или восемь вечера, если ему удавалось вырваться так рано. Я готовила ему обед, а потом мы пропускали по рюмочке, а иногда и нет. Он садился в кресло. Мы смотрели телевизор или он рассказывал, как прошел день. Иногда мы ели воздушную кукурузу. Он один мог съесть большой пакет. Очень любил воздушную кукурузу. Он говорил о своих проблемах. Ему это нравилось. Мы никуда не ходили. Он никогда не появлялся со мной на людях. Мы просто сидели, разговаривали, смотрели телевизор. Это продолжалось пять с половиной лет, прямо таки семейная идиллия.
- И как все кончилось?
Она пожала плечами.
- Как обычно. Раз, и все. Как только он встретил ее. Я это знаю.
- Конни Майзель?
Она кивнула.
- Да. Он просто позвонил мне и сказал, что Кьюку нужен секретарь и я перехожу к нему. Я, спросила, почему, а он ответил: так надо. Я сказала, что это несправедливо, и получила ответ, что я могу уволиться, если полагаю, что со мной обходятся несправедливо. Я не уволилась. Работала у Кьюка, пока он не подал в отставку.
- А где вы работаете теперь?
- В министерстве сельского хозяйства. Когда работаю. Они меня уволят, если я не начну появляться на работе.
- А его жена?
- Луиза? Она-то тут причем?
- Она знала о ваших отношениях?
Вновь Глория пожала плечами.
- Теперь, я полагаю, знает. Она была на похоронах. Она видела, какую я сваляла дурочку. Но тогда она ничего не знала. Полагаю, даже не подозревала о нашей связи. Он же со мной нигде не бывал. Только в постели. Меня он использовал для одного: прийти, покувыркаться под одеялом и поесть воздушной кукурузы. Потом он ехал домой. Знаете, как он меня называл?
- Как?
- Мое маленькое прибежище. Любовниц обычно так не называют, не так ли?
- Не знаю. Может, он был другого мнения.
Глория отхлебнула виски.
- Нет, ласковые имена не для него, как и другие проявления любви. Может, с этой сучкой Майзель он менялся, но не со мной. Я думаю, за пять с половиной лет он раза два сказал мне "дорогая". И все. Только тискал меня. Впрочем, мне ничего более и не требовалось.
Не грусти, девочка, подумал я, другим также ничего другого не требуются, даже если они этого и не знают. Ты-то, по крайней мере, знала.
- А каким он стал после встречи с Конни Майзель?
- Что значит, каким?
- Изменился ли он? Стал по-другому говорить? Начал пить?
Глория покачала головой.
- Стал более спокойным. Собственно, видела я его только на работе. Он начал иначе одеваться. Раньше предпочитал консервативные костюмы, а тут купил себе новый гардероб. Яркие галстуки, широкие лацканы пиджаков. Вы понимаете.
- Что еще?
- От встречи с ней до его отставки, вызванной публикацией Сайза, прошел всего месяц. С самого начала он всюду появлялся с ней. Не прятал ее от чужих взглядов, как меня. Бывал с ней повсюду: в ресторане Пола Янга, в "Монокле", у "Камилла". Иногда он просил меня заказать им столик. Словно старался выставить ее напоказ, чтобы ему все завидовали.
- Вы видели его в компании полковника Баггера или человека по фамилии Каттер?
- Каттер и Баггер, - повторила она. - Они-то и навлекли на него неприятности. Я видела их один раз. В субботу. Меня попросили взять его билет в "Юнайтед", а потом обменять чек на наличные в винном магазине на Пенсильвания-авеню. Поэтому мне пришлось работать в ту субботу.
- На какую сумму был чек?
Еще глоток виски, и ее бокал практически опустел.
- Не помню. Долларов на сто. На такси и чаевые.
- Как вы заплатили за авиабилет?
- По кредитной карточке. На работе у нас специальные бланки. Он их подписывает, я несу в авиакомпанию, и деньги автоматически снимаются с его счета.
- Значит, он не забыл билет дома?
- Я сама дала ему билет. С чего вы об этом спрашиваете?
- Не знаю. Глупый какой-то вопрос.
- Вы собираетесь написать о… о нем и обо мне?
- Думаю, что нет.
- Честно говоря, мне все равно, напишите вы или нет.
- Вы все еще любите его, не так ли?
Она не ответила. Допила виски.
- Вы ничего не записываете. Только сидите и слушаете. Вы - хороший слушатель.
- Стараюсь.
- Поверьте мне, я в этом дока. Я тоже хороший слушатель. Бывало, только и делала, что слушала его. Вот что я вам скажу.
- Что?
- Этот дурачок думал, что сможет стать президентом. Говорил мне об этом, - она помолчала. - Да нет, разговаривал он не со мной. Его основным слушателем был он сам.
- И когда он говорил об этом?
- О, давным давно. Когда мы… когда у нас все только началось.
- Когда его в первый раз избрали сенатором?
- Сразу после этого. Он все рассчитал. Намеревался использовать деньги жены. У нее миллионы, а у него приятная внешность, принадлежность к демократической партии и достаточно большой штат на Среднем Западе. Он действительно полагал, что к пятидесяти шести годам это сочетание забросит его в Белый дом. И знаете, о чем я его тогда спросила?
- О чем?
- Я спросила, а что будет со мной, когда он станет президентом? - Глория рассеялась, но очень уж невесело. - Мы что-нибудь придумаем, сказал он. А потом я частенько сидела, представляя себе, как темной ночью меня, закутанную в норковое манто, большой черный лимузин везет в Белый дом… - она замолчала, рот ее приоткрылся, затем уголки его опустились, отчего Глория стала похожа на Трагедию, как изображали ее древние греки. Плечи задрожали, она уронила стакан и из груди вырвалось рыдание. Слезы потекли по щекам и в открытый рот. Она столкнула кота на пол. И разрыдалась в полную силу.
Я решил, что слезы не помеха моему следующему вопросу.
- Что сказала вам Конни Майзель на похоронах?
Глория сдержала рыдания.
- Она… она сказала мне… сказала, что засадит меня в тюрьму, в камеру к лесбиянкам, если я не отстану от него. Она… она напугала меня. Она… она плохая!
- О, Господи, - я подошел к Глории, помог ей встать. Обнял, погладил по волосам. Она дрожала всем телом, но рыдания прекратились. Теперь она лишь всхлипывала. - Я никоенвижуего, - всхлипывания слили фразу в одно малопонятное слово.
- Что?
- Я… я никогда не увижу его!
Я успокаивал ее похлопыванием по спине и поглаживанием по волосам. Стихли и всхлипывания. Она подняла голову. Она хочет, чтобы я ее поцеловал, подумал я. Не лично я. Кто угодно. Лишь бы он был повыше ростом, сильнее и сказал ей, что все будет в порядке. Поэтому я поцеловал ее. Как сестру. Младшую. Но мгновением позже губы ее раскрылись и язык устремился мне в рот. Мне предоставлялся выбор: откусить его или ответить на поцелуй. Я ответил. А когда оторвался от Глории, чтобы вдохнуть, вновь похлопал ее по спине.
- Давайте сядем, - я взял ее за руку, подвел к дивану, усадил. - Где у вас ванная?
Она показала.
Я вернулся с влажной тряпкой и сухим полотенцем. Она послушно подняла голову, чтобы я мог вымыть и вытереть ей лицо.
- Хотите еще выпить? - спросил я.
Она покачала головой.
- Зачем вы задавали мне все эти вопросы?
- Старался понять, что же с ним произошло.
- Он не брал тех пятидесяти тысяч, о которых написал Сайз.
- Не брал?
- Нет.
- Почему вы так решили?
- Я знаю, что не брал. Он никогда не пошел бы на такое.
- Так что же его заставило выступить с той речью?
- Не знаю. Но все шло хорошо, пока он не встретил ее.
- Конни Майзель?
- Во всем виновата она. Только она, - Глория посмотрела на меня. - Не хотели бы вы лечь со мной в постель? Если такое желание есть, я возражать не стану.
- Давайте подумаем об этом, - я похлопал ее по колену, - когда вы немного успокоитесь.
Она уже забыла, о чем спрашивала.
- Когда вы выясните, что за этим стоит, ему, скорее всего, не поздоровится. Его арестуют и надолго посадят в тюрьму, не так ли?
- Не знаю, - в моем голосе слышалось сомнение. - Откровенно говоря, я не могу вспомнить хотя бы одного экс-сенатора Соединенных Штатов, получившего большой срок.
Глава 10
Через десять лет в центре Вашингтона по-видимому не останется ни одного отеля. "Уиллард" давно закрылся. АФТ/КПП купили отель, что располагался рядом с их штаб-квартирой, и сровняли его с землей. "Аннаполис" обанкротился. Армия спасения заняла "Гамильтон". На Капитолийском холме канули в небытие "Додж", "Конгрешнл" и "Континентал". Одно время шли разговоры о том, что снести "Вашингтон" и построить на его месте что-нибудь более полезное, к примеру, автостоянку. Расположен отель "Вашингтон" неподалеку от здания министерства финансов, и при здравом размышлении я прихожу к выводу, что участок, который оно занимает, очень даже сгодился бы под ту самую автостоянку.
Но "Вашингтон" выжил. Номера обставили новой мебелью. Лифты заменили. На одном из этажей открыли французский ресторан с отличной кухней. В баре этого самого ресторана в пять часов царили тишина и покой.
Игнатий Олтигби опоздал на несколько минут. Я, как обычно, прибыл вовремя. Пунктуальность вошла у меня в привычку, отчего я теряю много времени, ожидая тех, с кем назначена встреча.
- Ужасно извиняюсь, - Олтигби уселся на стул за маленьким столиком.
- Я сам только что пришел, - эту дежурную фразу я говорил всем опаздывающим, даже тем, кто припозднился на двадцать девять минут. Минутой спустя они меня уже не заставали.
- Что мы пьем? - спросил Олтигби.
- Шотландское с водой.
- Отлично.
Олтигби подождал, пока официант поставит перед нами полные бокалы, а затем поднял с пола "дипломат", который принес с собой, и положил на свободный стул. Я даже не взглянул на "дипломат".
Мы поприветствовали друг друга поднятыми бокалами, отпили по глотку.
- Как вы познакомились с дочерью сенатора? - спросил я.
- Каролин? Встретил ее на какой-то вечеринке. Я остановился у людей, которые много сделали ради освобождения Биафры. Вы помните Биафру, не так ли?
- Кажется, ее снова называют Восточной Нигерией.
- Да, конечно. Так вот, Каролин активно участвовала в студенческом движении, поддерживающем Биафру, эти люди пригласили ее и мы встретились.
- И начали встречаться?
- Наши отношения переросли в нечто большее.
- Хорошо, - вздохнул я. - Поселились вместе.
Олтигби кивнул.
- На нее произвел впечатление тот факт, что я непосредственно участвовал в борьбе Биафры за независимость.
- А вы участвовали?
- Конечно. Видите ли, я - ибо. Во всяком случае, наполовину ибо. А все ибо очень умные люди.
- Это мне известно.
- Разумеется, в боевых действиях я участвовал недолго. Пока им хватало денег, чтобы оплатить мои услуги. Но платили они отменно.
- Сколько, если не секрет?
- Тысячу в неделю. Разумеется, долларов.
- И за что они платили?
Олтигби усмехнулся.
- Они оплачивали боевые навыки бывшего первого лейтенанта восемьдесят второй воздушно-десантной дивизии. Именно в этой должности я прослужил с шестьдесят третьего по шестьдесят пятый. И, слава Богу, успел демобилизоваться до Вьетнама.
- А что вы делали, покинув армию?
Олтигби улыбнулся во все тридцать два зуба.
- Меня содержали женщины. Я недурен собой, знаете ли.
- Это я вижу.
- Действительно, ветерану биафрской кампании поначалу жилось очень неплохо. Люди постоянно приглашали меня пожить у них, как в Штатах, так и в Англии. Наверное, точно так же в свое время относились к ветеранам Гражданской войны в Испании. Я стал профессиональным гостем. Так продолжалось до тех пор, пока война в Биафре не забылась, и хозяева не начали мучительно задумываться, а как, собственно, я оказался у них в гостях.
- То есть халява подходила к концу?
Он кивнул.
- Именно так. И встреча с Каролин пришлась как нельзя кстати. Я переехал к ней шесть месяцев тому назад. Ей было на что содержать меня, так что это время мы провели очень весело.
- И каковы теперь ваши планы?
- Я думаю, что отбуду в Лондон. У меня там друзья.
- Вы родились в Лос-Анджелесе, не так ли?
- Мой отец учился в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе. В тридцать девятом году студентов из Нигерии можно было пересчитать по пальцам. Я родился в сорок четвертом. Свою мать я ни разу не видел.
- Она умерла?
- Вы спрашиваете, умерла ли она при родах?
- Да.
- Нет, она была стриптизеркой. Мне так сказали. Видите ли, я внебрачный сын. Но, тем не менее, американец.
- Но воспитывались вы в Англии.
- О, да. Отец увез меня туда, как только закончилась война. Я учился там в школе. Не частной, а государственной. Вы понимаете?
- Да, конечно.
- В восемнадцать лет я получил американское гражданство. Можно было подождать до двадцати одного года, но я решил, что самый простой путь - пойти в армию. В посольстве меня приняли с распростертыми объятьями.
- А теперь вы возвращаетесь. В Лондон.
Олтигби допил виски.
- При условии, что получу подъемные.
- Пять тысяч долларов.
- Вот-вот.
- Ладно. Так что вы хотите продать?
Олтигби оглядел бар. Несколько человек сидели за стойкой и никто не обращал на нас ни малейшего внимания. Он открыл дипломат и достал маленький переносной магнитофон. Вставил штекер, наушник протянул мне. Я прижал его к уху.
- Это лишь малая часть, старина, и, уверяю вас, товар классный и стоит каждого цента из этих пяти тысяч долларов. Короче, будь у меня… - он осекся. - Слушайте.
Олтигби нажал кнопку, наступила тишина, потом зазвонил телефон. Я услышал не сам звонок, а звук, что раздается в трубке, когда кому-то звонишь. Звук этот повторился четыре раза, а затем мужской голос произнес: "Слушаю". Голос показался мне знакомым. Не удивительно: он принадлежал мне.
"Мистер Лукас", - голос Каролин Эймс.
"Да", - мой голос.
"В конторе Френка Сайза мне дали ваш домашний номер."
"Чем я могу вам помочь?"
Я прослушал еще несколько фраз, пока не убедился, что записан мой разговор с Каролин. Положил наушник на стол, и Олтигби выключил магнитофон.
- Здесь нет ничего из того, что я еще не знаю.
- Естественно. Но у меня есть все материалы, о которых она упомянула в разговоре с вами. Копии.
- Не оригиналы?
- К сожалению, нет. Копии. Магнитофонные пленки и ксерокс.
- И вы знаете, о чем в них речь?
- Разумеется, знаю, и уверен, что стоят эти материалы гораздо больше пяти тысяч долларов.
- Почему же вы продаете их задешево?
- Мне не понравилось, как умерла Каролин. Я слышал, это было ужасно.
- Да, - кивнул я. - Ужасно.
- Она отдала мне эти материалы на хранение. После того, как позвонила вам. И переписала свой разговор с вами. Мы были очень близки, знаете ли.
- И что вы с ними сделали?
- С пленками и ксерокопиями?
- Да.
- Сложил все в этот "дипломат", который спрятал в багажнике моего автомобиля.
- При последней встрече с Каролин?
- Послушайте, я уже все рассказал полиции. В тот день, о котором вы говорите, у меня была деловая встреча. Я ушел около полудня. И более не видел ее.
- Одного я понять не могу. Вы готовы продать эти материалы мне, вернее, Сайзу, за пять тысяч долларов, хотя говорите, что стоят они гораздо больше. Почему?
- То есть, по-вашему, я не похож на человека, который откажется от части прибыли.
- Совершенно верно. Не похожи.
Олтигби вздохнул.
- Возьмите наушник, - попросил он.
Я выполнил его просьбу. Он вновь включил магнитофон, бобина с пленкой начала вращаться. После нескольких секунд тишины мужской голос произнес. "Алло". Как мне показалось, голос Олтигби.
"Мистер Олтигби?" - другой мужской голос. Резкий, с металлическими нотками, словно говорящий пользовался специальным устройством для искажения звука.
"Да".
"Слушайте внимательно. И не думайте, что это шутка. Если вы не хотите, чтобы вас постигла участь Каролин Эймс, принесите все материалы, которые она вам передала, в телефонную будку на углу Висконтин-авеню и Кью-стрит сегодня в полночь. Оставьте их там и уезжайте. Полиции знать о нашем разговоре ни к чему. Повторяю, это не шутка. На карту поставлена ваша жизнь".
Щелчок отбоя, короткие гудки. Я протянул наушник Олтигби, который убрал его вместе с магнитофоном в "дипломат".
- Вы записываете все телефонные разговоры? - осведомился я.
- После смерти Каролин, да.
- Почему?
- По натуре я очень подозрителен, мистер Лукас. Я хочу продать эту информацию, но пока не знаю, кто может быть потенциальным покупателем. Несомненно, она заинтересует кого-то еще, но переговоры могут занять много времени. А вот времени, боюсь, у меня нет.
- Где доказательства того, что последний разговор - не ловкий монтаж.
- Их нет.
- Когда вы собираетесь в Лондон?
- Завтра утром. В восемь утра вылетаю из Нью-Йорка. Туда я доберусь на машине.
Последовала долгая пауза.
- Хорошо, - кивнул я. - Где вы хотите получить деньги?
- У вас дома?
- Согласен. В какое время?
Олтигби улыбнулся.
- Почему бы нам не встретиться в полночь?
- Почему нет?
Глава 11
Игнатий Олтигби вновь опаздывал. Пятнадцать минут первого я мерил шагами гостиную и все поглядывал в окно, выходящее на Четвертую улицу. Компанию мне составлял Глупыш, мой кот. Сара пошла спать.
Френк Сайз добрый час терзал меня вопросами, прежде чем выложил пять тысяч долларов. Сложенных в коробку из-под ботинок, аккуратно перевязанную бечевкой. Тут не обошлось без Мэйбл Синджер, подумал я. Сайзу такое и в голову бы не пришло.
Когда он передавал мне деньги, у меня создалось ощущение, что он сейчас расплачется. Слезы он сдержал, но не преминул предупредить: "Ради Бога, не потеряйте их где-нибудь".
- Я еще никогда не терял пяти тысяч долларов, - заверил я его.
Домой я приехал поздно, так что мы не успели пожарить мясо и поужинали гамбургерами, которые Сара терпеть не может. Потом мы опять немного поцапались, и в половине одиннадцатого она отправилась на боковую. Как обычно, спорили мы ни о чем.
В восемнадцать минут первого я вновь выглянул в окно.
В большинстве соседних домов все уже спали. Уличный фонарь, стоящий аккурат у моего дома, освещал припаркованные у тротуара машины.