- Требуете! Какое право вы имеете что-то требовать? - возмутилась Вики. - Это вам понадобилось, чтобы Джон приехал. Именно вы ответственны за всю эту отвратительную сцену.
Мистер Кэри уставился на нее ледяным взором и замер на секунду. Затем повернулся к сыну:
- Брэд, - загрохотал он, - вернись!
Грубая деспотическая ярость, звучавшая в его голосе, была удивительна. Джон никогда не видел, чтобы Кэри распустился до такой степени. Посмотрев на Брэда и увидев его побелевшие от волнения губы, он сказал:
- Со мной - порядок! Почему бы вам не вернуться?
- Будь я проклята, если вернусь, - заявила Вики. - К черту Стоунвиль. К черту озеро Шелдон. Пусть они построят мотели на каждом квадратном метре. - Она взяла Брэда за руку. - Едем!
Но мистер Кэри тут же схватил Брэда за другую руку:
- Брэд, я жду.
Миссис Кэри вмешалась взволнованно:
- Джордж, Джордж, пожалуйста. Не устраивай сцен. Пусть мальчик сам решает.
Минуту Брэд колебался. Затем, обернувшись к Вики, пробормотал со слабой улыбкой:
- Ну, детка, зачем уж так. Может, ты довезешь Джона… - Глаза Вики гневно блеснули. Опустив руку мужа, она повернулась к нему спиной. - Но, детка, голосование сейчас начнется… И оно так много значит для папы…
Брэд умолк. Медленно и смущенно побрел он за родителями в зал. Вики без слов зашагала к своей машине. Джон двинулся за ней. Они сели, и Вики вырулила к дому.
Сначала оба молчали. Потом она взорвалась:
- Брэд под каблуком у отца и ничего с этим не может сделать. Так он воспитан - в преклонении перед ним, так же как преклоняется перед мужем его мать. Отвратительно быть женой папенькиного сыночка. На тебе жената лишь одна половина мужа, другая - другая принадлежат папочке.
Она оторвалась от руля и взглянула на Джона. Конечно, она нарочно говорит все это, чтобы скрыть главную причину отступничества Брэда - он ведь защищал Джона не из веры в него, а чтобы поддержать жену.
- Если бы мы могли уехать! Ведь нам принадлежит половина всей этой проклятущей бумажной компании. Мы могли бы продать свою часть, бросить все это и прилично, разумно жить своей жизнью. Но Брэд никогда на это не согласится. Не можем же мы возложить это бремя на мою мать, - говорит он. Но он вовсе не считает, что его отец - бремя. Он помешан на нем и на своем грандиозном наследственном деле. Он… - Она прервала себя. - Простите, Джон, не самый подходящий момент изливать свои горести. Но вы были удивительны, по-настоящему удивительны!
- Нет. Я не смог сдержать их.
- Трусы! И этот Стив Риттер! Он хуже их всех. Он виновник этой истории - он шнырял повсюду, намекая, подстрекая, подстегивая. Почему? Почему он так против вас?
"Я не хотела, но это сильнее меня… Это как болезнь…"
- Не знаю. Думаю, они все против меня, так как не привыкли к таким, как я. Что-то во мне кажется им подозрительным. И потом Линда…
И вдруг понял, что даже с Вики Кэри не может говорить о Линде. И они ехали молча, пока не достигли дома.
Он предложил ей вернуться и все-таки проголосовать, но она заупрямилась, все еще продолжая сражение со свекром и запуганным мужем. Ему не следует возвращаться домой одному, заявила она. И настояла на том, чтобы зайти к нему и выпить по стаканчику. И только когда они сидели в гостиной, Джон начал понимать, как много значит, что после всех ужасов этого дня нашелся кто-то, кто может просто посидеть с ним, принимай его таким, каков он есть. Оставалась она недолго.
- Мне еще достанется с бедным Брэдом. Когда папа ведет себя так, это его просто убивает. Он чувствует себя сокрушенным, загнанным в ловушку, опустошенным. Я его не виню.
Она протянула Джону руку, и ее некрасивое лицо осветила застенчивая, смущенная улыбка.
- Можно мне сказать вам кое-что, Джон?.. Это звучит глупо, даже обидно. Но до этого вечера, при том, что папа и Морленды и все кругом твердят все это… Я не была уверена. Я была как Брэд. Какая-то часть моей души допускала: а может, они правы? Может, он все-таки… - Она оборвала себя и забрала руку. - Но теперь все по-другому. Теперь я вам верю.
Она подошла к двери. И обернулась:
- И насчет Линды тоже. Я верю, что она такая, как вы рассказывали. Представляю, какая кошмарная жизнь была у вас. И я восхищаюсь вами. У вас больше мужества, чем у меня. И если что-нибудь случится, я хочу сказать, что бы еще ни случилось, я с вами. И если я вам понадоблюсь… Спокойной ночи, Джон.
- Спокойной ночи, Вики.
Он смотрел ей вслед, пока она торопливо пересекала лужайку. И когда она уехала, оборвав этим последнюю связь с миром, ощущение кошмара снова начало сгущаться.
Он был один в доме, и огромная невидимая сеть полностью опутала, окружила его.
Он погасил свет и поднялся в спальню. С тех пор, как Линда исчезла, он не заходил сюда. Стоял и смотрел на знакомую кровать с мятым белым покрывалом. И тут мысль о Линде пробилась сквозь его неотступные думы о том переплете, в который он угодил. Она - та женщина, на которой о я был женат шесть лет, женщина, которую он любил. И вот она куда-то исчезла…
Снова ему явилось страшное видение - как она, обезумев, кромсает ножом картины в гостиной, топчет пластинки, бежит в мастерскую за машинкой, взбегает наверх, чтобы упаковать чемодан… А что потом? Бросает чемодан на свалке? Сделала она это? Сжигает на лугу его джинсы? Могла ли она сделать и это?
Вот чего ему никак не понять: могла Линда сделать все это? Или все было совсем иначе - это сделал какой-то таинственный немыслимый враг, причем не только его враг, но и Линды. Бросить чемодан на свалке, где его обязательно найдут? Жечь джинсы на лугу возле дома, где они неизбежно будут обнаружены? Но зачем? Потому что он, конечно же, убил ее. Линда умерла. Эта уверенность заполнила его, как если бы в комнате находился труп.
Он заглянул в ванную. Полотенце, которым он тогда, днем, вытирался после душа, все еще валялось на полу. Он машинально наклонился, чтобы поднять и повесить его на крючок. Вот тут-то он и взглянул на зубные щетку… Он же заходил сюда раньше. Как он мог этого не заметить?!
Зубные щетки Линды располагались обычно слева от зеркала, а его собственные - справа. Все ее щетки были на месте. Двух его щеток не было.
Значит, Линда не сама складывала чемодан. Кто-то другой - враг - поднялся в спальню, вытащил чемодан, упаковал платья, забежал в ванную комнату, схватил зубные щетки - все равно какие… Значит, кто-то другой - не Линда - напечатал ту записку, разрезал картины, растоптал пластинки.
Он присел на край ванны. Голова болела. Не все ли теперь ясно? Разве такая незначительная деталь, как зубная щетка, не доказывает окончательно, что Линда убита, а остальное - лишь подтасовка, хитро задуманный план, чтобы подозрение пало на него? Постепенно, несмотря на сумятицу мыслей, он почувствовал, что вот, наконец, найдена правильная линия поведения: позвонить капитану Грину. Объяснить насчет щеток. Это докажет мою невиновность. Даже капитан Грин поймет, что не спутаешь свои щетки со щетками жены.
Но проблеск надежды угас, едва родившись. Как он сможет доказать, что те щетки его, а эти Линдины? Он вспомнил об орущей, дерущейся толпе - они убеждены в его виновности. И капитан Грин настроен так же. Для капитана вся эта история со щетками - пустая болтовня.
Он не вернулся в спальню, а зашел в одну из безликих, холодных комнат, предназначенную для гостей, которых так и не было. Разделся и лег на кровать, пытаясь отделаться от новых видений - ему представлялось, как Линда убегает от кого-то, кричит, ее лицо искажено страхом…
Попытался думать о Вики. Но вспомнил о том, как Энджел Джонс вырывалась из его рук с криком: "Вы бьете свою жену". Ясно представил себе свои джинсы в полицейской лаборатории. Мужчины в бегом рассматриваю!
"Даже если на них окажутся самые крошечные пятнышки…" Снова Стив Риттер. Когда он, наконец, заснул, Стив опять охотился на него в лесу, но на этот раз уже не один. Все население Стоунвиля с шумом продиралось за ним сквозь кустарник, перекликаясь, как гончие псы.
"Что вы сделали со своей женой?"
14
Проснулся он внезапно, показалось, что его зовет Линда. Взглянул на часы. Десять минут одиннадцатого. Как он мог спать так долго? Но потом, когда все вспомнилось, им снова овладело безразличие. А что, собственно, он мог сделать? Звонить капитану Грину? Объяснять ему насчет зубных щеток? Но он уже и сам понял, что это бесполезно, - капитан Грин решит только, что это новая, еще более неуклюжая попытка виновного отвертеться.
- Джон! - Кто-то звал его, откуда-то донесся этот слабый женский голос. Все еще наполовину сонный, он подумал: Линда, и вскочил с бьющимся сердцем. - Джон… Джон…
Подбежал к окну. Около куста сирени, росшего у двери в кухню, стоял велосипед. Он прижался лицом к москитной сетке, вставленной в окно, и увидел фигурку с длинной темной косой у двери. Эмили Джонс.
С каким-то беспричинным удовольствием откликнулся:
- Иду.
Надел халат и встретил Эмили на пороге. В руках у нее была пачка писем. Вспыхнувшее лицо, блестящие глаза.
- Я привезла вам письма. Мама не знает. Я пробралась на почту, выудила их из вашего ящика и привезла.
- Спасибо, Эмили.
Джон взял почту и положил ее на крышку газового шкафа, стоящего у двери.
- И потом… я приехала предупредить вас, чтобы вы не появлялись в деревне. Вот из-за чего я приехала. - Она запыхалась. Видимо, гнала изо всех сил. - Боб Сили и Джордж Хэтч и все другие… говорят, что схватят вас, когда вы еще раз появитесь: "Надо было схватить его вчера!" Я только слышала, как они это говорили. В магазине. Они не будут дожидаться полиции. И вообще, это касается только Стоунвиля. Они говорят… - И она внезапно бросилась к нему, обняла и спрятала лицо у него на груди. - О, я их ненавижу, ненавижу…
Худенькое тело вздрагивало. Он погладил ее по голове.
- Ничего, Эмили. Это всего лишь разговоры.
- И Энджел - она такая же плохая, как и все остальные. Такая же гадкая, как мама и как все. Она говорит, что вы это сделали. Говорит, что вы убили миссис Гамильтон. Но это же неправда? Я знаю, это неправда!
- Конечно, Эмили. Я этого не делал. Я не имею представления, где она.
- А почему они так говорят? Почему они такие противные?
Обняв ее одной рукой, он открыл дверь в кухню:
- Войди и глотни чего-нибудь. Ты, верно, хочешь пить.
- Нет, нет, - отпрянула она от него, негромко всхлипнув, - не сейчас! Сейчас мне надо побыть одной. - Она подбежала к велосипеду, вытащила его из куста сирени, обернулась и взглянула на него темными, полными боли глазами: - Когда… Когда это пройдет, я… может быть… вернусь. И если вы захотите, я буду убирать и готовить и… Но не сейчас.
И она снова всхлипнула. Потом, справившись с волнением, вскочила на велосипед и умчалась, так нажимая на педали, что только темная косичка билась по спине.
Джон постоял немного, глядя ей вслед. Когда она скрылась, он опустился на ступеньки, но вспомнил о письмах.
Первое, что бросилось ему в глаза, - "Арт ревью". Наконец-то. Мнение критика из "Арт ревью" больше всего интересовало его. Разорвав обертку, апатично стал искать статью. Она оказалась большой - на целую колонку, - и, читая ее, он, к своему удивлению и удовольствию, обнаружил, что она полна энтузиазма:
"Возможно, огромный шаг вперед, который мы отмечаем на этой выставке, еще окончательно не закрепился. Но большинство полотен, увиденных критиком в этом году, в высшей степени впечатляют. И кажется неизбежным, что вскоре наша страна предстанет перед фактом - она обретет подлинно великого американского художника в лице Джона Гамильтона…"
На мгновение он забыл обо всем - так обрадовался. Но только на мгновение. До него тут же дошла вся ирония ситуации, и радость омрачилась. Какое теперь имеет значение эта похвальная статья! Он бросил журнал и стал просматривать письма.
Был конец месяца - счета, счета… Счет из магазина, из молочной, с бензоколонки Стива Риттера. Последние остатки мгновенной радости померкли. Он взглянул на конверт и подумал о Стиве Риттере - как тот, сидя в своей тесной конторе, выписывал этот счет. Когда? Вчера? После поисковой партии? Прежде чем отправился регулировать движение?
Был еще счет из магазина стройматериалов в Питсфилде. Джон не помнил, чтобы когда-нибудь был в этом магазине. Должно быть, Линда…
Разорвал конверт и вытащил счет. Сверху обозначено его имя и адрес. Далее следовало:
29 августа
три 100-фунтовых пакета
готового цемента по 1 доллару 95 центов 5.85
1 мастерок 0.79
Итого 6.64
Минуту он сидел, уставясь на листок. 29 августа. День его отъезда в Нью-Йорк. Но он не покупал никакого цемента. Или… Он почувствовал, как возвращается удушающее ощущение кошмара. Цемент! Куст сирени перед ним задрожал и расплылся. Малиновка скакала по газону. Казалось, она куда крупнее, чем на самом деле, и он, загипнотизированный, смотрел, как она что-то клюет в траве.
Вскочив с места, вбежал в дом и принялся звонить в магазин стройматериалов. Ответил скучный женский голос.
- Говорит Джон Гамильтон из Стоунвиля. Я только что получил счет на кое-какие предметы, которых не заказывал…
- Минуточку, сэр. - Изменился у нее голос? Уж конечно, она, как и все остальные, уже знала это имя - Джон Гамильтон.
Он слышал ее удалявшиеся шаги. Звук казался гулким и таким же нереальным, как малиновка на газоне.
Вот как это бывает, подумал он, когда начинаешь сходить с ума. Эта неудержимая дрожь, эта путаница… Наконец ответил мужской голос.
- Алло!
- Я получил счет на товар, который не заказывал…
Последовала долгая пауза. Потом мужчина угрюмо сказал:
- Извините, мистер Гамильтон, но счет правильный. Я сам принимал заказ по телефону. Вы позвонили утром, что-то около девяти.
- Но я вам не звонил!
- Джон Гамильтон из Стоунвиля. Вот какое имя. Джон Гамильтон сказал, что ему нужен цемент - подремонтировать плотину на ручье для детской купальни. Я предупредил, что для этого лучше обычный цемент, но он настаивал, что нужен готовый к употреблению, и просил доставить сразу же. Грузовик как раз ехал к вам по соседству. По вторникам он всегда выходит в девять, так что я сразу же погрузил мешки. И вы, то есть он, велели не останавливаться около дома, потому что дома вас не будет, а выгрузить их за домом, где ручей поворачивает, у дороги.
Сеть как бы стала видимой и висела над Джоном - темная, спутанная, смертельно опасная, как паутина, от которой не спастись. У поворота ручья. Это за домом, ближе к Фишерам - он не был там, с тех пор как вернулся с Нью-Йорка. Туда не дошла поисковая группа - из-за того, что Стив разозлился на мужчин и отослал их по домам.
Он смутно сознавал: необходимо что-то сказать - на том конце провода таится опасность. Но не мог сказать ничего, что изменило бы положение.
- Это был не я, - выговорил он. - Если кто-то и звонил, назвавшись Джоном Гамильтоном, то был кто-то другой. Я ничего не заказывал.
Все, кроме поворота ручья, теперь не имело значения. Он взбежал наверх, надел рубашку и брюки и выскочил из дома.
Клены бросали на пыльную дорогу перистые сине-серые тени. Движущиеся, изменчивые, становящиеся то темнее, то светлее, они казались ему тенями сетей. Место, где ручей изгибался у самой дороги, было ближе чем за сто ярдов от дома. До него донеслось свежее, веселое журчание ручья. Наконец показался и сам ручей, делающий крутой поворот и снова уходящий в луга. Высокая трава, росшая у дороги, была повалена. Он заметил это раньше, чем подошел.
Добравшись до места, он увидел, что трава примята там, где сбросили цемент с грузовика. Сломанные и поваленные стебли увядали под горячим солнцем. Но мешков с цементом там не было.
Ничего там не было.
Прошло несколько секунд, прежде чем он заметил след. Один-единственный. След тачки. Он двинулся к нему. Тонкая белая линия тянулась параллельно с ним несколько футов, потом прекратилась. Он нагнулся и тут же понял: цемент. Цемент, высыпавшийся из разорвавшегося мешка.
Разорвавшегося? Разорванного! Он был уверен в этом. След цемента был также заметен, как след тачки - все это подстроено специально. Это была часть всего кошмара, его кульминация: отпечатанная записка, разрезанные картины, чемодан на свалке, джинсы…
Он шел по следу тачки, через заросший луг. Если след ослабевал, всегда находилось что-то еще, что направляло его: сломанная веточка вишни, раздавленный побег золотой розги или вновь полоска цемента.
Это был след, который заметил бы и ребенок, и он неумолимо уводил все дальше и дальше от ручья к дому.
Внезапно, пока он шел по следу, ему стало казаться, что он - больше уже не сам, а кто-то другой - враг, притаившийся в центре паутины, присутствие которого он смутно ощущал. Вот враг выпрыгнул и схватил его. Все было так, словно он сам звонил в магазин стройматериалов и заказывал цемент. "Не останавливайтесь около дома, меня не будет". Словно в эту минуту он сам толкал тачку, груженную мешками с цементом, старательно обозначая свой след, ломая вишневую веточку, пригибая травы, следя, чтобы струйка цемента сыпалась из прорванного мешка. Иллюзия была сильна, как само прикосновение к резиновым ручкам тачки, горячим и липким.
- Прекрати! - приказал он себе.
Задняя стена мастерской замаячила перед ним. Он так редко бывал здесь, что амбар, увиденный, с тыла, показался ему незнакомым - какое-то здание, не имеющее отношения к его жизни. Окна в задней стенке блестели на солнце. Внизу массивные деревянные двери, покосившиеся на осевших петлях, вели в старый коровник.
Предательски-четкий след слегка изгибался влево - к покосившимся дверям. Не обращая внимания на след - какой смысл дальше придерживаться его, подбежал к дверям. Ржавый замок висел на засове. Он сорвал его и, схватив одну из створок, с усилием распахнул дверь. После яркого солнечного блеска внутри было темно как в склепе. Он постоял на пороге, вдыхая влажный запах заброшенности и гниения. Увидел старый холодильник, к которому были прислонены Линдины садовые инструменты и пластиковый шланг, свернутый около водопроводного крана. За ним виднелись деревянные стойла по обеим боковым стенкам. Старое сено валялось на плотном земляном полу. Что-то светлое привлекло его внимание. Что-то торчавшее изнутри одного из стойл. Рукоятка тачки?
Он вбежал в полумрак. Да, там, в стойле стояла его старая тачка. Она была опрокинута набок и внутри вымазана цементом… И он медленно, тщательно стал осматривать стойла - одно, другое, третье…
То, что он искал, он нашел в последнем стойле справа. Пол в нем был не из затвердевшей глины, как в других, а из затертого вровень с поверхностью цемента. Почти во все стойло, сверху были навалены дрова. Он не стал и пытаться вспомнить, как тут все выглядело раньше. Несмотря на разбросанные вокруг осколки коры, одного взгляда на цемент было достаточно, чтобы увидеть - он совершенно свежий.