2
- У него круп.
Безмерное облегчение, которое ощутила Бенет, готовая броситься на шею доктору Макнейл, по силе чувства могло последовать только после глубокого отчаяния, владевшего ею до диагноза врача.
- Я думала, что этим болели дети в викторианскую эпоху.
- Так было. Но болеют крупом и сейчас. Только современная медицина в состоянии сделать для бедных детишек гораздо больше, чем тогда. - Никак не желая пригасить эйфорию, охватившую успокоенную мать, доктор все же из осторожности прибавила гирьку к грузу, который Бенет уже собиралась сбросить с плеч. - Я все-таки советую положить его в больницу.
- Разве это необходимо?
- Это было бы правильнее. Там есть все оборудование для подобных случаев. Не думаю, что здесь вы смогли бы держать его в помещении, постоянно наполненным горячим паром. Ведь я права?
Доктору Макнейл было уже за шестьдесят. Через неделю-другую она собиралась уходить на заслуженный отдых. Бенет колебалась. Не чересчур ли устарели ее методы лечения? Паровая камера? Что это такое? Она представила горячий душ, включенный на полную мощность, ведра с чуть ли не кипящей водой, опрокидываемые в ванну, плотно закрытые двери и окна ванной комнаты. Но в ее доме одна ванная вообще не имела душа, а в другой он был безнадежно засорен и нуждался в замене.
- А все-таки, что из себя представляет круп?
- Если угодно, можно применить иное название - ларингит.
Оставив доктора у телефона, чтобы та дозвонилась в больницу, Бенет взяла Джеймса в кухню, где Мопса, следуя всем правилам образцовой хозяйки - в фартуке и резиновых перчатках - мыла чашки и блюдца. Тревога Бенет вновь поутихла. Круп - это всего лишь ларингит.
- Я поеду с тобой, - сказала Мопса.
Бенет предпочла бы оставить мать дома, но не знала, как тактичнее отказать ей. К тому же, вероятно, Мопсу не следует оставлять надолго одну, особенно ночью в малознакомом месте. К несчастью, получилось, что визит матери совпал с болезнью малыша. Стечение обстоятельств вынуждало Бенет сомневаться, насколько полезно будет вмешательство матери. Ее не покидала мысль о том, что когда люди говорят, что готовы сделать все для твоего блага, это совсем не означает согласие держаться в стороне, воздерживаться от ненужных советов и без обсуждений исполнять лишь то, что требуется в данный момент.
Как бы там ни было, но в конце концов Мопса с Джеймсом на руках расположилась на заднем сиденье машины. Ночь была ясная, но безлунная. По дороге Бенет вдруг вспомнила, что сегодня как раз празднуется День всех святых, Хеллоуин.
Она внесла закутанного в большое шерстяное одеяло Джеймса в просторный сводчатый вестибюль готического здания больницы, и оттуда их направили вверх на лифте в приемное отделение.
Не очень знакомая с больницами - она попадала туда лишь однажды, когда рожала Джеймса, - Бенет представляла себе больничную палату как протяженное пространство, уставленное вплотную кроватями в два ряда.
Но клиника Эдгара Стэмфорда состояла из маленьких комнаток с широким коридором в центре. Здание, как она слышала, служило в старину работным домом, где жили и трудились отторгнутые обществом бедняки, но после случившихся там пожаров его неоднократно перестраивали и наконец отдали под детскую больницу. О девятнадцатом веке напоминали лишь окошки с разделенными на маленькие квадраты стеклами и стрельчатыми арками.
В палате, предназначенной Джеймсу, его ожидал натянутый над кроваткой шатер, куда накачивался пар. Нянечка назвала это устройство ингаляторной палаткой. Малыш пробыл там около десяти минут, вначале протестуя, потом лежа спокойно, сжав в пальчиках руку матери, когда появился врач, чтобы его осмотреть. В дверях он предварительно снял с себя медицинский халат и аккуратно сложил на столике медсестры.
- У детишек обычно проявляется фобия к белым халатам. Приходится так поступать. Вообще-то я и сам не очень люблю щеголять в белом. Могут принять за мясника. - Он добродушно улыбнулся и представился. - Иэн Рейборн. Я регистрирую поступающих больных и ставлю предварительный диагноз.
Бенет обратила внимание на койку рядом с кроваткой Джеймса. Она была аккуратно застелена - простыни, одеяла, подушка.
- Можно мне остаться здесь с ним?
- Разумеется, если хотите. Для этого и приготовлена кровать. Туалет и ванна за соседней дверью. Мы как раз поощряем присутствие родителей. И гордимся заведенным у нас порядком - не то что в былые времена. Все меняется к лучшему.
- Я с удовольствием воспользуюсь вашими новыми правилами.
Забытая на время, Мопса выглядела потерянной и жалкой.
- А как же я? - робко подала она голос.
- Все на ваше усмотрение, как вы решите, - сказал доктор Рейборн. - А пока я вас ненадолго покидаю. Я думаю, что теперь в палатке Джеймсу станет легче.
Но пальчики Джеймса так и не разжимались. Бенет по-прежнему была встревожена.
- Ты можешь вернуться домой на такси, мама. Я спущусь с тобой и вызову тебе машину. Тебе не о чем беспокоиться. Тебя доставят домой в полном порядке.
Лицо Мопсы побелело, словно его макнули в известь. Казалось, она поддалась необъяснимому страху.
Палата была освещена очень слабо, единственная тусклая лампочка горела над умывальником, но и в этом сумраке от Бенет не укрылось, что глаза Мопсы остекленели. Впервые после ее приезда она заметила у матери такой взгляд, который предвещал любые неприятные неожиданности.
- Лучше я останусь здесь. В самолете и то было плохо… потому что там не было никого из знакомых… Меня нельзя оставлять в одиночестве в незнакомом пустом доме.
- Всего на одну ночь…
- Почему ты должна оставаться с ним? Он спит. Он не знает, здесь ли ты или тебя нет рядом. Родители никогда не дежурят в больнице возле своих детей. Я про такое впервые слышу. Персонал не имеет права допускать такие вольности.
- Слышала, что сказал доктор? Правила меняются.
- Да, но к худшему. Твой отец никогда не позволил бы мне лететь сюда, если бы знал, что ты бросишь меня на произвол судьбы, Бриджит. Я заболею опять, если ты оставишь меня одну.
Бенет осторожно высвободила палец из цепкой хватки Джеймса. Он не пошевелился. Неприязнь к матери переполняла ее, она уже почти ненавидела ее. Когда Мопса рассуждала подобным образом - причем весьма рационально - хоть и выказывая при этом все признаки крайнего эгоизма, у Бенет возникало чувство, что все ее сумасшествие - игра, затеянная с целью привлечь к себе внимание окружающих. Конечно, такое заключение ошибочно. Невозможно притворяться сумасшедшей, имитировать душевную болезнь на протяжении долгих лет и с такой изобретательностью.
"Ты не должна поддаваться ненависти. Ты должна жалеть ее", - внушала себе Бенет.
- Мама! Ты будешь в полной безопасности. На окнах крепкие ставни, дом надежно запирается. На каждом этаже телефонный аппарат. И район наш совсем не хулиганский.
- Я не уйду отсюда без тебя, Бриджит. Ты не заставишь меня. Я могу спать на стуле. Я могу спать на полу.
- Тебе этого не позволят. Оставаться разрешают только родителям. Слушай, давай поступим так… Я отвезу тебя домой, потом вернусь сюда, а рано утром опять буду дома.
- Рано утром мне надо быть в клинике, чтобы проходить тесты.
Лицо Мопсы превратилось в каменную маску. Ничего, кроме непробиваемого упрямства, не выражал ее взгляд. Она уже не смотрела на дочь умоляюще, а отвела глаза в сторону, и тут Бенет показалось, что мать сделала это, чтобы скрыть нарастающую в ней злобу.
Бенет поглядела на спящего Джеймса. Испаритель непрерывно накачивал в прозрачную палатку пар. Она встала, взяла со спинки кровати свое пальто.
У нее создалось впечатление, что дежурная сестра крайне удивилась, услышав от Бенет, что та не намерена оставаться с ребенком на ночь. Более того, у медсестры во взгляде мелькнуло нечто вроде осуждения. Зато Мопса, проведшая достаточно долгие периоды своей жизни в различных клиниках, откровенно обрадовалась тому, что они покидают не лучшим образом действующее на ее нервы помещение. Она бодро зашагала к лифту.
По сравнению с больницей дом, конечно, манил уютом, несмотря на не разобранные пожитки и голые, без картин и фотографий стены. В нем было тепло, светло и относительно комфортабельно.
Но Бенет не находила себе места при мысли, что Джеймс просыпается в своей влажной парилке и обнаруживает, что ее нет рядом. Зачем она покинула своего сына? Какую пользу принесло это Мопсе?
Мопса проглотила дозу снотворного, лишь только они вошли в дом, и через десять минут уже мирно почивала у себя в комнате.
В шесть утра, проходя мимо ее двери, чтобы приготовить на кухне чай, Бенет слышала, как та безмятежно похрапывает.
Она позвонила в больницу, поговорила с дежурной сестрой, и ей сообщили, что Джеймс в прежнем состоянии. Ночь он провел беспокойно. Сестра не сказала, звал ли он маму, плакал ли из-за того, что ее не было рядом, а сама Бенет не набралась мужества спросить об этом. Ее сердце подсказывало, что именно так и было. Малыша раньше никогда не отрывали от нее. Они были неразлучны.
Если б только тесты Мопсы проходили в этой же больнице! Так нет же. Как назло, ей предстоял многомильный путь на другой конец города по лабиринту разросшихся лондонских пригородов, а обратно к Джеймсу придется пробиваться через уличные пробки.
Со дня появления сына на свет она впервые чувствовала себя виноватой перед ним, ощущала, что предала его.
Мопса спустилась вниз ровно в восемь в серой юбке от выходного костюма и светло-голубом джемпере из ангоры с ниткой жемчуга на шее. В это утро она предстала не в роли скромной замужней леди из среднего класса, а скорее элегантной и в меру самоуверенной деловой женщиной. Даже ее волосы, обычно растрепанные и неумело остриженные, выглядели аккуратно. Неброский макияж омолодил ее, не оставив и следа вульгарности, свойственной дамочкам легкого поведения.
Она не спросила про Джеймса, а Бенет не сказала ей, что звонила в больницу. Мысли Мопсы были заняты предстоящими тестами и тем, как она выглядит. Стоит ли ей накинуть голубой плащ или пиджак от костюма? Или и то и другое вместе?
Джеймс как бы не существовал для нее. Такое пренебрежение больно ранило Бенет. Она не в состоянии была даже проглотить чашку чая в присутствии матери. Ее душило негодование. Ей хотелось с силой встряхнуть мать за плечи, выкрикнуть прямо в лицо все, что накопилось со вчерашнего дня, за ночь и за это утро: все свое возмущение безразличием к ее сыну, к ее ребенку, к самому дорогому, что у нее есть на свете.
Она знала, что порыв ее не принесет пользы никому. Ждать сочувствия или хотя бы понимания от Мопсы бессмысленно, требовать - жестоко.
"Как бы она ни вела себя, я не должна ее ненавидеть. Она больна, и она моя мать".
Уже в машине, выезжая из Хэмпстеда, Бенет обрела нужный тон в общении к матерью - заговорила холодно, безапелляционно.
- Я высажу тебя у Ройял-Истерн и поеду к Джеймсу. Когда освободишься, возьмешь такси до дома или до детской больницы. Это очень просто, и с тобой ничего не случится. Видишь, я записала для тебя оба адреса.
Она ожидала бурю протестов, но ошиблась. Мопса вновь впала в состояние эйфории, готовая угодить дочери, упрекала себя в эгоизме, великодушно обещая, что подобное никогда не повторится. Она жалела, что заставила Бенет вернуться с ней домой прошлой ночью, но в такое сияющее утро трудно поверить, как может человек быть напуган и растерян в глухой ночной час. Бенет возвращалась той же дорогой, через те же узкие улочки, по которым везла Мопсу в клинику Ройял-Истерн в Тоттенхэме, по возможности срезая путь, но на повороте с Редьярд-гарденс на Лордшип-авеню все же застряла в пробке.
На перекрестке шли ремонтные работы, и, заняв место в медленно продвигающейся очереди разогретых и уныло сигналящих автомобилей, Бенет обозревала через окошко район, где когда-то жила.
Здесь очень многое изменилось. Деревья на Редьярд-гарденс настолько безжалостно постригли и пообрезали, что из земли торчали только их обезглавленные туловища. Целые кварталы стали необитаемыми. Двери и окна многих домов были заколочены ржавыми листами железа.
Мопса бы точно не удержалась и высказалась бы по поводу того, как Лондон превращается в трущобы.
В дальнем конце Лордшип-авеню в лучах яркого солнца на фоне голубого неба красовалось лишь одно высотное здание - сияющая стеклами просторных лоджий башня с пентхаусом на крыше. Когда Бенет с подругами - Мэри и Антонией - снимали в этом районе мансарду, подобного символа возросшего благосостояния лондонцев еще не существовало. Был пустырь, пересеченный каналом и траншеями газопровода.
Ее машина и еще три впереди медленно подползали к развилке. Черный доберман-пинчер, не торопясь, с достоинством пересекал проезжую часть по пешеходному переходу. Из-за этого движение опять застопорилось.
Бенет вспомнила, что именно здесь располагалась автобусная остановка, и по утрам, спеша на работу в Сити, она перебегала улицу как раз там, где сейчас шествовал породистый пес. Если бы у нее было время, если бы не сын, ждущий ее в больнице, она бы инстинктивно свернула из ряда на обочину и остановилась, потому что вдруг увидела знакомого человека.
Высокий, плотного телосложения блондин. Вероятно, ему сейчас уже за сорок Только вот кто он? Как его имя? Вроде бы Том… Том Вудхаус. У него был гараж рядом с домом, где они снимали квартиру, и пару раз Бенет там брала на прокат машину.
Бенет опустила стекло, выкрикнула его имя, помахала рукой, но ее голос утонул в рычании рассерженных моторов. Она проследила в зеркальце заднего вида, как он перешел по пешеходной зебре на другую сторону и залез в кабинку припаркованного там фургончика.
Джеймс был не в ингаляторной палатке и даже не в своей палате, а в игровой комнате и рисовал что-то мелом на доске. Увидев Бенет, он не подбежал к ней и не взобрался к ней на руки, а только улыбнулся лучезарно и как-то лукаво, как будто он и мать участвовали вместе в каком-то таинственном заговоре.
Рядом с ним стояла маленькая девчушка, к которой он обратился, поясняя:
- Это пришла моя мамочка.
- Мы бы хотели, чтобы он провел здесь еще одну ночь, - сказала медсестра.
Мопса появилась в полдень. Она выглядела довольной собой, бойкой, даже немного развязной. С ней не проводили никаких тестов в Ройял-Истерн, а только обследовали ее, побеседовали и назначили следующее свидание через три дня.
- Я рискну переночевать дома одна на этот раз.
- Ты очень мне поможешь. - Бенет исполнилась благодарности к матери и добавила: - Я высоко ценю твою храбрость.
Внезапно Мопса выдала вполне здравое суждение, соответствующее обстоятельствам, в которых она вынужденно оказалась.
- Многие женщины ночуют одни в доме, и ничего плохого с ними не происходит. Я приму таблетку и отключусь до утра.
Джеймс весь день играл в детской комнате, где было чем развлечься.
К шести вечера он утомился, сильно побледнел, снова задышал тяжело и захотел спать.
- Еще одну ночку ты поспишь здесь, а завтра уже будешь дома, - уговаривала его Бенет.
- А мне надо скорее возвращаться домой, - заявила Мопса, сверившись с часами. - Я думаю, что твой отец будет звонить. Он станет беспокоиться, не застав меня на месте.
- Я спущусь с тобой и помогу найти такси, - предложила Бенет.
- Я подумала, что смогу поехать на твоей машине.
Уже наступили сумерки. На узких улицах, забитых до отказа, движение было интенсивным. Мопса имела водительские права, выданные тридцать лет назад, но последние пятнадцать не садилась за руль самостоятельно.
- Я бы посоветовала тебе попрактиковаться сперва при дневном свете.
Мопса, решительно надевая пиджак, вступила в спор. Спор продолжался и в лифте, но, на удивление, закончился уступкой с ее стороны и молчаливым кивком, когда Бенет внизу объявила, что оставила ключи от машины в палате Джеймса, а запасные находятся дома.
Ночь была темная и сырая, в воздухе пахло пороховыми газами. Дети запускали фейерверки в преддверии дня Гая Фокса - шуточного празднества в честь неудачной попытки одного чудака взорвать английский парламент в начале XVII века. Мопса махнула Бенет рукой из окошка такси, а потом высунулась сильнее и махала долго, будто расставалась с дочерью навсегда.
Плач Джеймса разбудил Бенет около трех часов ночи. Ей снился Эдвард. Впервые за много месяцев он вторгся в ее сны. Во сне они вели отчаянный спор. Бенет говорила ему, что ждет ребенка, его ребенка, что аборт исключается, что она хочет родить, что их брак не может служить альтернативой ее решению, потому что она не хочет выходить за него замуж и даже не желает больше общаться с ним. Сновидение почти точно воспроизводило реальность, даже еще выпуклее и четче, с деталями и интонациями, которые уже потускнели или вообще стерлись из памяти.
Пробудилась она в шоке от того, что со всей серьезностью приняла сон за явь.
Джеймс сидел под своим паровым шатром и жалобно плакал.
Бенет взяла его на руки. Он перестал всхлипывать, затих, но опять дышал с трудом. Она поняла, что вряд ли может рассчитывать на спокойную ночь. Доктор или медсестра, заглянув в палату, наверняка спросят о самочувствии маленького пациента, и она не осмелится солгать им, как бы ей ни хотелось забрать его утром из больницы.
В комнате было сумрачно. По-прежнему горела единственная слабая лампочка над умывальником. Больничная тишина, в которой не было ничего противоестественного, начала угнетать Бенет. Правда, откуда-то издалека доносилось едва слышное металлическое позвякивание.
Мысли Бенет перекинулись на мать. Наверное, это было неправильно занимать мозг чем-то, не имеющим отношения к болезни сына, но отрешиться полностью от беспокойства за мать Бенет не могла. Не совершила ли она ошибку, отпустив Мопсу одну? Предположим, она не сумела найти ключ от входной двери? Или вдруг в доме перегорели пробки, и она там блуждает в потемках?
Бенет была уверена, что ее отец никогда бы не решился предоставить Мопсе самостоятельность даже на короткое время. А если Мопса все-таки благополучно проникла в дом, ответила на телефонный звонок и поговорила с мужем, то как он чувствует себя после этого разговора? Не мучается ли бессонницей там у себя, на юге Испании, гневаясь на дочь и волнуясь за жену, накручивая в воображении всякие ужасные сцены, которые могли случиться по вине психически больной жены и безответственной дочери?
Джеймс уснул у нее на руках. Бенет осторожно уложила его обратно в кроватку под шатер и просунула руку сквозь чуть приоткрытую застежку на "молнии", чтобы он мог касаться ее пальцев.
Когда в четыре появилась медсестра, малыш еще спал, и Бенет ничего не сказала о приступе удушья, случившемся два часа назад. Сама она прикорнула на соседней койке, и на этот раз обошлось без кошмарных сновидений.
Серый рассвет проступал сквозь щели жалюзи, когда она вновь проснулась. Разбудил ее звук сирены. Бенет выглянула в окно и увидела машину "Скорой помощи" с включенной мигалкой.
Ближе к восьми она подумала, что пора позвонить домой. Мопса не была соней, и в восемь обычно находилась уже на ногах.