- Не мог, - вздохнула она. - Однако такое впечатление, что кто-то очень хитро его подставляет.
Они вышли из школы вместе, и в очередной раз Майя тайком удивилась: всего сутки прошли с недавней трагедии, но - солнечный день, мягкий снежок под ногами, гомонящая ребятня, и у всех, даже самых непроходимых двоечников, радость и возбуждение на лицах в преддверии двухнедельной свободы. Свобода и смерть - понятия несовместимые, особенно в детском возрасте…
У ворот папа-Кузнецов озабоченно посмотрел на часы:
- Совсем из головы вылетело. Мне еще нужно зайти в магазин за продуктами… Лера, отведи Гришку домой.
Та недовольно сморщила носик.
- Опять с малышней возиться. Пусть лучше с вами идет, у нас с Валькой дела.
- Лерка, перестань, - тихо сказала Валя. - Он твой брат все-таки. Если хочешь - пошли в магазин вместе.
Артур пожал плечами:
- Ну, если никто не против… Майя, не составишь нам компанию?
- Мое положение довольно серьезно. Связь между мной и школьным охранником пока не установлена…
- Но она есть, - понятливо закончил Артур. - Никогда не поверю, будто ты с ним спала.
- Типун тебе, - ужаснулась она такому предположению. И вдруг, сама не ожидая от себя такого, подробно и обстоятельно выложила ту давнюю историю, приключившуюся по дороге с Риткиного бракосочетания.
Артур молча выслушал и присвистнул:
- Вон оно что…
В гастрономе (супермаркете по-нынешнему) было тепло и многолюдно: они стояли в очереди в кассу, вокруг колыхалась толпа, в праздничной витрине сияла елочка в бумажных гирляндах, и это создавало у Майи ощущение если не праздника, то некоей его иллюзии. Она расслабилась - пожалуй, впервые после полутора суток замордованного бега по кругу: дом - прокуратура - полубезумные диалоги со свидетелями (подозреваемыми) - диалог со следователем (Колчин любезно позволял ей вмешиваться в ход дознания, правда, непонятно из каких соображений) - снова дом…
- Значит, меня ты отметаешь? - спросила она.
- Я тебе уже говорил. Ты неплохо обращалась с боккеном. - Артур уже укладывал покупки в сумку. - Жаль, что ты бросила занятия.
- По-твоему, тот, кто убил охранника, был слабым физически?
- Или он потерял голову, или здорово испугался - версий уйма. А возможно, преступник хотел создать именно такое впечатление… Вообще, убийство выглядит как непреднамеренное, в состоянии аффекта - но только на первый взгляд.
- Почему?
- А откуда оружие-то? И куда оно потом исчезло?
- Палка… - Майя задумалась. - Может быть, швабра?
- Откуда такая мысль?
- Это первое, что пришло на ум.
Артур фыркнул.
- Ты еще скажи, что убийца - уборщица (пардон, техничка). Ручку швабры обычно делают из мягкого материала - сосны, к примеру. И потом, уж будь уверена, твой следователь каждую мало-мальски подходящую палку в окрестностях школы обнюхал вдоль и поперек. Я видел его в работе: он крепкий профессионал, хотя и выглядит придурком. А самое главное - пожар в музее… Ты не в курсе, что там загорелось?
- Эксперт утверждает, бензин.
- Значит, имел место поджог, - сделал он неутешительный вывод. - Значит, преступник готовился заранее, и очень тщательно: возможно, хотел убить Эдика и спрятать концы в пожаре. Однако ты вмешалась не вовремя… Да, девушка, пробиваю. Полкило сыра, сметана, шоколад, печенье, два йогурта… Гриша, тебе какой йогурт, с бананом или клубникой?
- И с бананом, и с клубникой. И не забудь про сливу.
- А в животе не слипнется? - улыбнулся Артур.
- Не-а. - Гриша поправил сползающий рюкзачок и отправился гулять вдоль окон, разглядывая выставленные там фигуры из папье-маше (некто небесталанный убрал таким образом магазин к текущим праздникам).
Валя с Лерой что-то живо обсуждали возле отдела бижутерии, где дешевые "хрустальные" башмачки, сердечки, сосульки и знаки Зодиака радостно переливались за витринным стеклом.
- Они не поссорились? - спросила Майя.
- Кто? - отозвался Артур. - А, Лера с Гришей… Это все болезнь роста. Гришка спит и видит себя в их компании: интересно же, старшеклассники как-никак. А тем, наоборот, с малышом неохота возиться. Впрочем, Валя его защищает.
- Гришка хороший, - подтвердила Валя, подходя поближе. Они с Лерой, оказывается, успели обзавестись новенькими кулонами: те самые знаки Зодиака, две одинаковые пластмассовые фигурки, вправленные в копеечные камешки на цепочке, два Козерога ("У нас дни рождения в один месяц, представляете?"). - И чего его на дискотеку не пустили? У него даже костюм был…
- Это не твое произведение? - спросила Майя.
- Гном? Нет. - Валя покачала головой. - Но на будущий год обязательно что-то придумаем, да, Гриш?
- Валька может, - с уважением подтвердила Лера. - Она знаете какие костюмы придумывает? Закачаетесь.
- Удирает, - вдруг тихо сказал Гриша, глядя в окно, - сказал задумчиво, вроде бы ни к кому не обращаясь.
- Кто удирает? - не поняла Майя.
Мальчик не ответил. Он смотрел почему-то сквозь витрину, в одну точку…
Майя повернула голову и проследила за его взглядом. Там, за стеклом, на улице, обтекаемый возбужденной людской массой, неподвижно стоял человек. Лица было не разглядеть (минус четыре: глаза надо было беречь, а не зарабатывать орден имени Сутулова на лекциях и практических занятиях по педагогике), но - черное кашемировое пальто, и белый шарф, и характерная форма головы…
Вовсе он не удирает, хотела сказать Майя, но тут человек, будто поняв, что его засекли, резко развернулся, сделал шаг в сторону и исчез из поля зрения, смешался с толпой, стал ее частью.
- Гриша, - зачарованно прошептала Майя. - Ты видел в коридоре кого-то, одетого в карнавальный костюм, да? Это был Дед Мороз?
Пока добирались из Пензы в Москву, настроение у Любушки было преотличное. Казалось, сама мысль о том, что она одна, без папенькиного строгого ока, путешествует в настоящем вагоне, по настоящей железной дороге, страшно ее забавляла. Вечером, когда пришел проводник и принес лампу, она попросила, чтобы ей подали чай с сахаром и вазочку с пирожными-эклер из вагона-ресторана.
- Только вам, милостивый государь, ничего не перепадет, - лукаво предупредила она Николеньку.- Вы склонны к полноте, вам сладкое вредно.
Хорошо, что так получилось. Петя, конечно, был предпочтительнее (чего стоили только глаза, жгучие, как у цыгана, который служил в папенькином имении, а черные волосы, постриженные по последней моде, а столичные усики…). Впрочем, внешность порою обманчива: что под ней-то? Малодушие и готовность отступиться от своего - а как романтично все начиналось! Будто в бульварных романах: неожиданное письмо, таинственный человек в черном, выстрелы на вокзале… Николенька представлялся ей менее завидным: ни Петиной внешности, ни коляски с рысаком в серых яблоках, ни своего имения, лишь непритязательная квартира в доме купца Василия Кузьмина - того, чьи пекарни снабжали хлебом всю губернию. Однако в этом были свои прелести: Николенькой - сразу видно - можно было вертеть как душа пожелает. И ведь не испугался, вызвался ее сопровождать…
А потом, после пересадки в Москве, Любушка вдруг резко помрачнела. На вопрос Николеньки она задумчиво поджала губы и неожиданно выдала:
- Тебе не кажется, что за нами следят?
Он удивился:
- Кто?
- Господин из соседнего купе. У него еще такие неприятные складки в уголках губ. Он ехал с нами с самого начала и тоже сделал пересадку в Москве.
- Это еще ничего не значит, - заметил Николенька.
Люба вздохнула:
- Ты прав. А я просто дура.
Он успокаивающе тронул ее за плечо:
- Письмо - вот что виновато. Ты нервничаешь, вот и мерещится всякое.
Однако она видела - Коля тоже слегка встревожился.
Уже под утро, когда небо стало фиолетовым, она не выдержала. Накинула халатик поверх пеньюара, отворила дверь и тихонько вышла в коридор. Странное беспокойство прочно угнездилось в сердце. Она выглянула в окно - темень и мокрый снег, фонари на станции и какие-то тени в желтых кругах, четко, словно оловянные солдатики, застывшие на платформе. Поезд стоял.
- Что там? - спросила она проводника.
- Полицейская проверка, барышня. Ищут кого-то. Идите-ка вы, голубушка, в свое купе. Не ровен час, простудитесь.
Она постучалась к Николеньке, но тот не отозвался. Потихоньку начиная злиться, она постучала сильнее, потом дернула за ручку - и чуть не упала: дверь оказалась открытой. Почему-то обмирая, Любушка сделала шаг внутрь - зеркало на миг отразило ее бледное, почти белое лицо в полумраке и спутанные волосы. Она наклонилась над постелью и потрогала одеяло, надеясь разбудить спутника. И лишь через несколько секунд сообразила, что Николеньки в купе нет. Только подушка лежала высоко - так, словно под ней-
- Вы не должны были так рисковать, - глухо и взволнованно произнес голос за перегородкой. - Разве нельзя было направить другого исполнителя? Вас ищут по всей России!
- Это дело чести, - отозвался другой. - Он был предателем, из-за него погиб весь отряд, в полном составе. Там, в Финляндии… Только я спасся, по счастливой случайности.
- Тем более вы не имели права…
- Сейчас меня интересует другое. Почему он начал стрелять? В кого?
- Может быть, он решил, будто организация поручила мне его ликвидацию? - слегка растерянно произнес Николенька. - Нет, невозможно. Он не мог знать меня в лицо.
- Где вы спрятали груз?
Коля что-то невнятно ответил - Любушка не сумела разобрать, как ни прислушивалась.
- Вы с ума сошли! Немедленно…
Она сунула руку под подушку. И нащупала небольшой кожаный саквояж. Саквояж был не новый: кожа на боках истерлась и потускнела. Папа, пока не забросил практику, ходил к больным с таким же. Только от папиного чемоданчика пахло по-другому: йодом, карболкой, лекарствами… Те запахи, связанные с больницей, Любушку всегда немного пугали - с тех пор как пришлось две недели провести в хирургическом отделении с приступом аппендицита.
Поколебавшись, она щелкнула замочком и извлекла на свет кипу исписанных листов бумаги. Прочесть их в темноте она не могла, а зажечь свет побоялась. Равнодушно бросив их на постель, Любушка снова запустила руку в саквояж.
И неожиданно для себя вытащила револьвер.
Дневник
"Я был единственный, кто спасся - по чистой случайности или по Божьему провидению, только в то утро я проснулся раньше обычного. Здесь, в Швейцарии, я отучился рано вставать: сама природа располагала к отдыху и безмятежности - девственно белоснежные горы, словно сошедшие с рождественской открытки, свежее молоко (мне приносила его служанка госпожи Ивановой-Стеффани - в ее усадьбе в окрестностях Сант-Галлена я провел несколько восхитительных месяцев, пока в России по моему следу рыскали ищейки охранного отделения). Госпожа Стеффани была русской, сочувствовала идеям террора и близко знала Скокова. Скоков умер в застенках весной 1907 года. Перед смертью он успел сообщить, что выдал его агент охранки Челнок. Дорого я дал бы, чтобы узнать, кто скрывается под этим псевдонимом - наверняка ведь кто-то из наших, из особо проверенных. Возможно, тот, с кем я здороваюсь за руку и приветливо улыбаюсь при встрече…
Я вышел на крыльцо, одетый как турист в заснеженных горах: в плотные штаны из козьей шерсти, высокие альпийские ботинки, полосатые гетры и штормовую куртку, взятую вчера напрокат у господина Олева Кайе, управляющего отелем. Грех было не воспользоваться погодой: из трех недель, проведенных в горах, едва ли не две трети всего времени я был занят работой нашего штаба, под крышей, при искусственном освещении, и даже не сумел загореть, что само по себе могло вызвать подозрения…
Дальние вершины были уже озарены солнцем, которое окрашивало снег в два цвета: сиреневый и светло-розовый. И наш отель - двухэтажный особняк под черепичной крышей, с башенкой и затейливой вывеской "Приют горных странников" - вызывал мысль о пряничном домике. Тропа позади отеля медленно поднималась вверх, вдоль маленьких аккуратных елочек, высаженных двумя стройными рядами (здесь, в этой игрушечной стране, случайностей не признают: даже пейзажи вокруг гостиниц выстраивают строго в соответствии с законами геометрии). Вернуться предстояло к десяти утра: на заседании совета Боевой организации заслушивался доклад представителей Центра о предстоящем покушении на Столыпина и фон дер Лауница, петербургского градоначальника. Суляцкого и Кудрина, непосредственных исполнителей, загодя отослали в Питер осмотреться на месте.
Дислокация базы была выбрана идеально: "Приют горных странников" стоял на отшибе, в стороне от дорог, и жил замкнутой жизнью. Владельцы, сочувствующие идеям террора, всякому стороннему путнику давали один и тот же ответ: все места заняты, и отправляли дальше по Иматре, за Беслау и Кижин (тамошняя долина кишмя кишит отелями), поэтому "боевка" чувствовала себя здесь в безопасности.
Лишь однажды правила были нарушены - в самом конце января, поздним вечером, когда вьюга за окнами выла совершенно по-волчьи, остервенело бросая в бревенчатые стены снежные заряды. И настроение у меня было мрачное и подавленное, несмотря на потрескивающие дрова в камине. Кружка глинтвейна уютно грела ладони, а я сидел в глубоком кресле, точно лорд-аристократ, владелец древнего замка с привидениями, слушал вьюгу и думал: что-то должно случиться…
Это самое "что-то" предстало в образе пары спортсменов-лыжников, заблудившихся в пурге. Высокий стройный юноша, студент Йелъского университета, будущий юрист, и его невеста, очаровательная девушка лет семнадцати, обладательница великолепных, струящихся водопадом черных волос и блестящих глаз, искрящихся живым лукавым огнем. Олев Кайе, управляющий отелем, не хотел их впускать, но девочка, совершенно окоченевшая от холода и прятавшая озябшие руки под куртку, смотрела сквозь стеклянную дверь так жалобно, что пожилая Дора, супруга Олева, прикрикнула на мужа: "Что же ты держишь людей на пороге, старый дурень! Прошу вас, господа, входите, не обращайте внимания на моего недотепу, мы всегда рады гостям".
И Олев стушевался (он привык всегда полагаться на супругу - у нее была настоящая деловая хватка, а он любил лишь играть с постояльцами в нарды и курить трубку у камина), открыл дверь и впустил в холл вместе с пришельцами порцию морозного воздуха. И почему-то в затхлом помещении сразу стало легче и приятнее дышать - будто забил живой ключ в затоне, где уже много лет вода зарастала ряской.
Они оказались настоящей душой компании, эти двое. Во второй вечер, отогревшись и восстановив силы, они устроили концерт для постояльцев: студент прекрасно играл на фортепиано, его невеста весьма профессионально, с истинным вдохновением исполняла шансоны и русские романсы. Господа революционеры, многие из которых уже много лет не были на Родине, едва не прослезились. Особенно расчувствовалась мадам Элеонора ("Бэлла"), руководившая в отряде Карла группами наружного наблюдения (именно ее люди, игравшие роли извозчиков, рассыльных и уличных продавцов, устанавливали ежедневные маршруты будущей жертвы, распорядок дня и численность охраны). Когда девушка спела "Однозвучно звучит колокольчик", Элеонора грациозно встала, подошла к сцене и, смахнув слезу, поцеловала исполнительницу в щеку.
- Этот романс очень любила моя матушка, - сказала мадам Элеонора. - Она умерла в Нижнем Новгороде два года назад. Представьте, у меня даже не было возможности узнать, где теперь ее могила. Спасибо вам, милочка. Вы возвратили мне детство…
Все зааплодировали, Элеонора села рядом со мной и прошептала:
- Замечательно, не правда ли? Андрэ повезло с невестой. Обратите внимание на ее волосы. Прелестно, правда? Цвет крыла ворона, весьма редкий нынче, с синим отливом… У меня в молодости были такие же.
Тем временем все закричали: "Бис!", Андрэ улыбнулся, продемонстрировав великолепные зубы, взял аккорд, и девушка запела что-то веселое, зажигательное, из репертуара парижской звезды оперетты Линды Матринэ. Элеонора забыла обо всем на свете (у ее мамочки, похоже, были довольно разносторонние вкусы). Я, признаться, увлекся не меньше: было нечто такое в этой юной паре, что располагало к ней - с первого взгляда и навсегда. Я тогда подумал: жаль будет, когда они съедут, искренне жаль…
Они просили приютить их лишь на одну ночь, но когда девушка робко спросила у Доры разрешения остаться подольше, та только махнула рукой: живите сколько захочется. Все были рады, даже старик Черниховский, видный деятель партии "Народная воля" (разыскивался охранкой с памятного января 1905 года), перестал жаловаться на мучившую его подагру и заблестел глазами. Когда в отель нагрянула полиция, он заперся в комнате наверху, сжег партийные списки и адреса конспиративных квартир и застрелился, не желая сдаваться живым. Впрочем, это будет потом, через несколько дней, а пока…
Пока гости вовсю развлекали постояльцев и развлекались сами, деля время между прогулками по окрестностям, беседами в столовой вокруг самовара и импровизированными концертами по вечерам. Вскорости у Андрэ обнаружился еще один талант: он замечательно умел рисовать портреты. Однажды мы с Элеонорой застали его за этим занятием: он сидел в холле, оседлав стул и пристроив на его спинке лист плотной бумаги. Его невеста расположилась напротив, забравшись с ногами в низкое кресло перед камином, - очаровательная головка склонилась набок, тонкие музыкальные пальцы в легкой рассеянности касаются виска, скрываясь в шелковых волосах - тех, что вызвали у мадам Элеоноры такое восхищение. Отсветы пламени из каминного зева падали на девушку сбоку, и я вдруг заметил, что цвет волос ненастоящий: краска, очень качественная краска, которую можно различить, только подойдя вплотную. Впрочем, это меня нисколько не насторожило: в конце концов, мы находились в свободной стране, где красить волосы никто не запретит."
Элеонора подошла к Андрэ сзади, заглянула через плечо и ахнула от восторга.
- Алекс, вы только посмотрите, - обратилась она ко мне.
Я послушно посмотрел. Рисунок и впрямь был неплох: юноша очень точно схватил позу (задумчивость и по-детски трогательная беззащитность), и огненные блики в волосах, и антрацитовую глубину зрачков - видимо, он хорошо изучил ее, свою модель, изучил на уровне чувств и невысказанных мыслей, разлитых в воздухе… Интересно, сколько ее портретов он успел написать за время их знакомства? И сколько хранил у себя? Наверняка несколько десятков, не меньше - масляных, акварельных или вот таких - выполненных острыми профессиональными штрихами. Его манера чем-то напоминала Фредерика Лорье, чья гравюра "Тильзитский мир" висела когда-то в доме моих родителей. Разве что легкости ему все-таки не хватало: академичность и еще раз академичность, и излишне четкое, почти механическое воспроизведение деталей…