- Ничего подобного!
- Он застал вас… - Вот он, ключ к дверце, верный тон в разговоре-пародии то ли на допрос, то ли на исповедь… Она чуть привстала из-за стола и, глядя собеседнику в глаза, прошептала: - Он застал вас возле двери музея со шприцем в руках… Это ведь вы разбили там шприц?
- Что за бред!
- Признайтесь. Только мне - я ведь для вас не опасна, вы все равно меня убьете, а мне интересно… Что именно попало в Ромушкину экспозицию? Что такое страшное могли случайно обнародовать о вашем прошлом? Или - о вашей болезни?
- Заткнитесь, вы! Что вы себе вообразили?
- Эдик увидел вас. А вы увидели его - и поняли, что назад пути нет. Вы били, пока его череп не превратился в желе из мозгового вещества и обломков костей… Именно эту картину - коридор в полумраке и нелепая фигура в карнавальном костюме, в красном, как предвестник пожара, - видел Гриша Кузнецов.
Теперь и он стоял - еще более бледный и мокрый от пота, их разделял только кухонный столик. Рука с пистолетом непроизвольно опустилась - Майя смерила глазами расстояние: нет, не дотянуться. А нужно дотянуться.
- Вы не хотели убивать мальчика, хотели только поговорить с ним, но случая никак не представлялось. Когда мы с Артуром, Гришей, Лерой и Валей Савичевой ходили в супермаркет, вы следили за нами через витрину. Знаете, я бы вам посочувствовала: наверное, это было настоящей пыткой… Вам была невыносима мысль, что Гриша узнал вас и готов выдать. Особенно страшно вам было, должно быть, во время эксперимента (моя дурацкая затея) - еще чуть-чуть, и вас арестовали бы на виду у всех, на виду у вашего злого гения Бродникова…
Она улыбнулась ему - на этот раз ласково, по-матерински, постаравшись завладеть его взглядом и на время забыть об оружии в опущенной руке. Еще секунда…
- Послушайте. Если вы сейчас положите пистолет на стол, то мы вместе позвоним следователю, я обещала звонить ему каждый час. Все еще можно исправить: вас отправят в клинику, будут лечить… Ведь вы хотите избавиться от этого, верно?
- Лечить? Меня?! - выдохнул он с яростью, наливаясь кровью, точно раненый бык на корриде. - Как же я раньше не допер: это все устроила ТЫ! Бродников придумал, срежиссировал, а ты исполнила! Убийца!
Он рванулся вперед, опрокинув кухонный стол и впечатав ствол пистолета Майе под челюсть - холодный металл словно огнем ожег кожу, надавил…
Вот оно, время "Ч".
Она встретила его приемом ирими-нагэ, "броском встречным ходом". Никогда, ни на одной тренировке в спортзале, он не получался у нее так чисто и красиво. Восьмидесятикилограммовое тело школьного директора будто с разгона впечаталось в шлагбаум - ноги по инерции еще продолжали движение, а голова мотнулась назад, и он рухнул плашмя на спину, разбив в щепки некстати подвернувшуюся табуретку. Пистолет, чудом не выстрелив, отлетел в сторону - Майя рыбкой кинулась за ним, развернулась, держа оружие обеими руками перед собой (так делали все полицейские в кино). И торжествующе проговорила сквозь зубы:
- Лежать, гадина. Лицом вниз, руки на затылок. Пошевелишься - стреляю без предупреждения.
Она впервые держала в руках настоящее оружие - то есть способное вмиг, запросто оборвать человеческую жизнь. Причем гораздо быстрее и легче, чем затянуть узел на чьей-то шее или ударом палки раскроить череп (в спортзале, в прежней жизни - не в счет, там оружие останавливалось в двух сантиметрах от цели: грозная, но имитация).
Однако она не смогла - вот преступник пошевелился, наплевав на ее предупреждение, осторожно пощупал ушибленное плечо и сел, привалившись спиной к батарее. Майя не выстрелила. Он поднял красивую голову (вообще мужик красивый… если абстрагироваться от обстоятельств), увидел свой пистолет в чужих руках и криво усмехнулся:
- Ловко. Впрочем, я давно понял: от вас всего можно ожидать.
- Давно? Когда же?
- Когда увидел вас впервые, - из его горла вырвался нервный смешок. - Я тогда подумал: вот баба, в горящую избу войдет и коня на скаку остановит… Скачет себе конь, никого не трогает, радуется жизни, и вдруг - бац!
- А чего вы хотели? - зло спросила Майя. - Забыть все как милое недоразумение? Два трупа…
- Сколько раз повторять: это не я! - взревел Гоц. Майя повела стволом пистолета:
- Сидеть!
- Да сижу я, сижу… Идиотская ситуация. Как мне вам доказать…
- Вы выбрали самый действенный способ: вломились ко мне с оружием.
Он усмехнулся:
- Стали бы вы меня слушать, кабы не пистолет. Живо сдали бы своему приятелю-следователю.
- Теперь точно сдам, - кровожадно проговорила Майя. - Если нечаянно не пристрелю, а очень хочется. И главное, мне ничего не будет: любой суд признает самооборону. Ну, признайтесь, зачем пришли? Убрать свидетельницу?
Он попытался сесть поудобнее.
- Мне просто не к кому было больше…
- Прекрасно. После всего, что вы натворили…
- Я не убивал, - повторил он устало, внутренне уже сдавшись и ни на что не надеясь.
- Но вы заходили в дом, где живет Артур… Только не врите!
- Заходил, - кивнул Василий Евгеньевич. - Мне обязательно нужно было увидеться с Гришей. И с его отцом. Я только этой мыслью и жил те двое суток, пока меня держали в камере.
- Зачем? Черт возьми, зачем вы все время маячили у нас на виду - то возле магазина, то во дворе? Вы что, следили за нами?
- Следил, - легко признался он. - Только не затем, конечно, чтобы убивать. Мне хотелось только поговорить. Клянусь, просто поговорить, и ничего больше.
- Допустим. Дальше.
Его лицо с крупными чертами вдруг исказилось, будто поплыло.
- Дальше - кошмар. Натуральный кошмар, не дай бог кому пережить… В общем, зашел в подъезд, вижу - сбоку дверь в подвал, открыта, и свет…
- Свет горел?
Гоц снова кивнул.
- Я увидел труп. То есть я еще не знал тогда, что это труп. Подошел, позвал: "Гриша!" А в ответ - смех…
- Не сходите с ума, - строго велела Майя.
- Чтоб мне сдохнуть, - серьезным голосом отозвался Гоц. - В жизни не слышал ничего более жуткого.
- То есть мертвый мальчик засмеялся. Не забудьте рассказать следователю, он тоже посмеется. - Майя вдруг почувствовала прилив ненависти - такой сильной, что красные чертики запрыгали перед глазами. Она покрепче сжала пистолет и закусила губу, уговаривая себя: "Не сейчас, не сейчас, дура, сначала он должен расколоться. Он расколется и выложит все, от начала до конца, и я узнаю… А потом нажму на спусковой крючок".
- Зачем вы взяли Бэтмена?
- Какого еще…
- Бэтмена, - с нажимом повторила она. - Я подарила мальчику игрушку за полчаса перед его гибелью. Он взял ее с собой во двор - наверное, хотел похвастаться перед ребятами. Какое она для вас имела значение?
- Перестаньте! - вдруг заорал Гоц. - Перестань издеваться, мать твою! Хочешь - сдай меня куда следует, хочешь - пристрели, имеешь право… Только не бери на понт, сука! Какой, к хрену, Бэтмен, можешь ты объяснить?!
Он вдруг смолк и без сил прислонился затылком к стене. Взгляд его стал равнодушным, черты лица заострились, и Майя вдруг испугалась, как бы ее пленника не хватил инфаркт.
- Где же вы скрывались все это время? - переменила она тему.
- В каком-то подвале сидел на трубе отопления, - бесцветно сказал Гоц. - Воняло жутко, зато тепло.
- А потом не выдержали?
- И это тоже. Слушайте, дайте водки, в конце концов.
- Обойдетесь.
- Сука, - устало повторил Василий Евгеньевич. - Хоть пистолет опустите, выстрелит ведь ненароком.
Он с видимым усилием поднял правую руку и вытер пот со лба. И Майю вдруг осенило.
- Послушайте, - медленно сказала она. - А вы не…
- Я алкоголик, - равнодушно подтвердил Гоц. - Натуральный алкаш с пятилетним стажем. Теперь довольны?
"Кажется, да, теперь я довольна". Она и вправду неосознанно опустила оружие, почему-то сразу поверив - кому? Убийце! По крайней мере, это объясняло дрожащие пальцы и лоб, мокрый от пота, при том, что в квартире было отнюдь не жарко.
- Как же так? Вы пробовали лечиться?
Он вздохнул.
- Лечиться… Школа, Майя Аркадьевна, наша, советская (или российская - никакой разницы), - это один сплошной стресс, двадцать четыре часа в отделении для буйных. Плюс политическая деятельность, плюс… Ну, это неинтересно. А я всегда снимал стресс одним способом. И жил глупой иллюзией: ну какой из меня пьяница! Пьяницы валяются под забором и жрут денатурат, а я… У меня нет даже зависимости: захочу - и брошу в любой момент.
- Отчего ж не бросили?
- Так я и говорю: иллюзия. Иногда, правда, я брал себя в руки, держался месяц-полтора: садился на кефир с минералкой, отключал телефон, закрывал дверь… Представляете, что это такое при моей должности! А я даже уроки вести не мог - какое-то косноязычие нападало, руки тряслись… Хорошо, дети вроде бы не замечали.
Лика замечала, и не раз, возразила Майя про себя. А возможно, и не только Лика, дети - существа глазастые и безжалостные.
- …Потом входил в колею - верите, даже к бутылке не тянуло. Меня всего распирало от гордости: мол, разговоры об алкогольной зависимости - это для слабаков, если человек сильный, ему раз плюнуть… А потом случайно в компании (вы же знаете, как у нас решаются проблемы) рюмка - одна, не больше, другая… И - запой на неделю, омут, пропасть…
- Но вы все же вели уроки!
- А, надо знать механику. Когда чувствовал: предел, дальше не смогу - выходил на минуту, принимал двести граммов. До обеда обычно хватало. Потом, правда, приходилось добавлять.
Майя нахмурилась.
- Где же вы "принимали"? Ведь не в коридоре! И не в учительской - никто не догадывался о вашем пристрастии… Или догадывался? У вас наверняка было доверенное лицо…
- Еропыч, - кивнул Гоц. - Наш завхоз, старичок-боровичок. У него каморка рядом с черным ходом - там он чаи гоняет.
- Ив тот вечер…
- Ив тот вечер тоже, - кивнул Василий Евгеньевич. - Я ушел пораньше - как я дотерпел до конца представления, понятия не имею. Прошел к Еропычу, у того уже и стакан был наготове: он мою норму хорошо знает. Больше - ни-ни, мне еще за руль…
- Это же ваше алиби! - выкрикнула Майя. - Если завхоз подтвердит…
Гоц равнодушно пожал плечами:
- И что? Все равно я человек конченый.
- С вас снимут подозрение в убийстве, - перебила она, сама ощущая дрожь в пальцах (не алкогольную, разумеется). - Скажите, где вы переоделись в тот вечер?
- Что? - не понял он.
- Где вы оставили костюм Деда Мороза?
- Там же и оставил, у Еропыча. - Глаза школьного директора недобро блеснули. - Теперь вам понятно? Если предположить (я в это не особенно верю, но - вдруг!), что Гриша Кузнецов действительно видел кого-то на третьем этаже, в красной шубе и валенках, - то это был не мой костюм, мой был при мне, а сам я сидел на грязном топчане под лестницей и лакал водку из граненого стакана!
- То есть убийца принес в школу другой костюм, - кивнула Майя. - Ему было заранее известно, что вы будете играть роль…
- Да! - заорал Гоц. - Да, да, да, мать твою! Если бы я оставил костюм на вешалке, без присмотра, и кто-то взял бы его для маскировки (маскарад так маскарад)… Но ведь нет! Он приволок в школу точно такой же - шубу, валенки, бороду, посох… Он где-то (где?!) переоделся, убил охранника, снова переоделся, спрятал костюм. (Опять же: где? Его, кажется, до сих пор не нашли?) Объясните, на кой ляд такие сложности?
- И на кой же ляд? - заинтересованно спросила Майя.
- Чтобы сгноить меня в тюрьме, - торжественно сказал Гоц. - Или в психушке - невелика разница.
- И вы решили, что Сева Бродников - самая вероятная кандидатура…
Василий Евгеньевич выглядел слегка смущенным.
- А кого мне еще подозревать? Романа Ахтарова? И какой у него мог быть мотив? Решил убрать меня с дороги и сам пробиться в школьные директора? Или Анжелику - я вывел ей за четверть тройку по физике? Надо было двойку, да пожалел девчонку. - Он задумался. - Конечно, Бродников не сам - станет он руки пачкать, как же…
- Киллера, что ли, нанял?
- Киллера - вряд ли, - совершенно серьезно ответил Гоц. - Скорее у него должно было быть… как вы выражаетесь, доверенное лицо…
Несколько секунд Майя ошарашенно молчала: вот оно, оказывается, каково это - быть подозреваемой.
- Интересно, - наконец произнесла она. - Значит, вы пришли к выводу, что доверенное лицо - это я? Соседка и наверняка любовница (бедная Чита!). Вот почему вы заявились ко мне: я - слабое звено, стоит пригрозить пистолетом - и выложу все начистоту… Да, но как же Гриша мог нас перепутать? Пусть я (если следовать вашей логике) была в шубе, валенках и с бородой, однако вы гораздо выше и плотнее.
Она холодно улыбнулась.
- И вы не побоялись прийти к убийце?
- Да какая вы убийца, - устало отозвался директор. - Как, впрочем, и я. Не злодеи, а жертвы…
- Жертвы чего?
- Обстоятельств. Вы ведь тоже были у следствия на подозрении? Потом, конечно, разобрались, извинились, поблагодарили за активное содействие… - Он махнул рукой, собираясь подняться.- Напрасно я пришел к вам.
- Сядьте на место.
Гоц недоуменно посмотрел на нее - прямо в черный зрачок пистолета.
- Вы что, все еще мне не верите?
- А вы? - шепотом произнесла она, облизнув пересохшие губы. - А вдруг вы правильно рассудили, сидя в подвале на трубе отопления (сумасшедшие вообще на редкость логичны)?
- То есть?
Она улыбнулась, наблюдая его реакцию - его растерянность, крупными буквами написанную на лице.
- Что, если это я убила их? Сева приказал. (Кому он мог приказать? Соседке, любовнице, доверенному лицу.) И я убила… А теперь убью вас - слабое звено.
- Тварь! - рявкнул он и рванулся в сторону, но как-то вяло, заранее смирившись с судьбой. Майя, по-прежнему улыбаясь ледяной улыбкой, держала его на прицеле.
- Все верно, Василий Евгеньевич. Если бы не одно "но". Это вы следили за нами через витрину универсама. Вы, а не я - мальчик увидел вас. И готов был опознать - он бы точно опознал, но вы сорвали эксперимент. Вы сделали это мастерски, не подкопаешься… И - клянусь, вы отсюда не уйдете, пока не расскажете мне все, от начала до конца.
- Долго же нам придется тут сидеть, - побелевшими губами проговорил Гоц. - Не боитесь окочуриться от голода?
Глава 11
- Градоначальник! Градоначальник прибыл, - прошел по толпе гостей громкий шелест.
Задние ряды вытянули шеи, стараясь рассмотреть их превосходительство Владимира Федоровича с супругой, появившихся под руку из тихого, словно по заказу, снегопада за широкими окнами вестибюля.
Анна Фридриховна, в девичестве Гальперштейн, была на четыре года старше мужа и на несколько сантиметров выше и смотрелась рядом с ним точно комфортабельный океанский фрегат. Поговаривали (правда, осторожно, шепотом), что Владимир Федорович прыгнул в свое кресло через голову адмирала Дубасова не без ее самого деятельного участия (того самого Дубасова, блестящего офицера флота, в гардемаринах совершившего кругосветное путешествие на яхте "Держава", а через двадцать лет, на пике карьеры, командовавшего фрегатом "Владимир Мономах", на котором наследник трона, его высочество Николай Романов плавал на Дальний Восток). После того как Дубасов расстрелял рабочих на Пресне, на него покушались трижды, и трижды его жизнь спасало лишь чудо. Последний раз эсер Борис Вноровский бросил бомбу в его карету, когда адмирал возвращался из Зимнего к себе домой на Литейный. Вноровского застрелили на месте - теракт был санкционирован охранкой, после таких операций свидетелей не оставляют. Через месяц царь собирался в традиционное плавание по шхерам, планировал взять с собой на корабль Дубасова, как опытнейшего моряка, но Анна Фридриховна, улучив момент, шепнула на ушко знакомой фрейлине: "Мне кажется, это довольно опасно, дорогая. За адмиралом охотятся бомбисты - представляете, какой опасности подвергнется наш государь при таком соседстве! Заклинаю вас, милая, повлияйте на императрицу!"
Дубасова на корабль не взяли. Вместо него все путешествие подле Николая Александровича простоял Владимир Федорович фон Лауниц, мужественно боровшийся с приступами тошноты от морской болезни. Будущий - через два года - генерал-майор и петербургский градоначальник.
Ниловский наблюдал за собравшимися через темные стекла очков без диоптрий и опираясь на тяжелую трость (очки и хромота могут изменить внешность до неузнаваемости - он стоял недалеко от двери, за мраморной колонной, и многие, кого он хорошо знал, равнодушно проходили мимо). Он отметил в передних рядах, ближе к подиуму, министра просвещения графа Игнатьева в мундире Петербургского учебного корпуса - темно-синего цвета, с серебряным шитьем в виде дубовых ветвей; обер-прокурора Святейшего Синода Максима Победоносцева (старик здорово сдал в последние годы: частенько засыпал посреди торжественных церемоний, приходилось аккуратно поддерживать под локоток). Справа, похожий на гуляку-купца с матушки Волги, высился Виктор Прокофьевич Вахтеров, автор книги "Итоги общественной мысли в России" (одно время состоял в "Народной воле", печатал прокламации против государя. Был завербован Департаментом, ему предложили на выбор: Петропавловку и Сибирь или псевдоним "Тощий" - видно, в насмешку: богатырского сложения Витюша аж скривился, но обиду проглотил). Пройдя в двух шагах, он испугано воззрился на полковника, узнал и несколько мгновений мучительно размышлял, раскланяться с шефом или сделать вид, что незнаком. Сообразил, что к чему, прошел - нет, пролетел мимо, преувеличенно жизнерадостно приветствуя кого-то…
Шум меж тем увеличивался, духовой оркестр наигрывал модные вальсы, помогая скоротать время. Лакеи в белых мундирах с позолотой обносили гостей шампанским - все, каждая мелочь с размахом, принц Петр Вадимович не поскупился. На секунду Ниловскому вдруг стало холодно: а ну как эта сволочь (это о собственном агенте) ведет двойную игру? И где-то - за широкой лестницей, у колонны, за перегородкой гардероба, просто среди платьев, мундиров и фраков - прячется его (не Лауница, не Столыпина) убийца, и пистолет уже заряжен и смотрит ему в спину…
Губернатор, казалось, чувствовал себя превосходно. Он светски раскланялся с принцем, пожал сухую старческую лапку обер-прокурору, поздравил через переводчика господина Пирке с национальной премией (австрийский биолог получил ее за то, что первым в мире описал способ выявления туберкулеза на ранней стадии) и, скрестив руки на животе, встал в передний ряд, поближе к его высочеству Петру Ольденбургскому. Однако - Ниловский понял это только сейчас - градоначальник с трудом скрывал нервозность и беспрестанно оглядывался по сторонам в поисках переодетой охраны (бедняга, я-то ему обещал, что все филеры Департамента встанут за его спиной!). На самом деле филеров не было - только несколько человек, из особо доверенных, которых Ниловский не провел ни по одному официальному каналу и даже не заводил формуляров. Ни один из этих людей ни разу не был в здании охранки на Литейном.
- Хорошенько запомните, - сказал он им накануне, на конспиративной встрече. - Террорист должен себя проявить, поэтому ваш выстрел - только второй, и никак иначе. Ну а уж тогда бейте наверняка, в этом деле пленные мне ни к чему.