- Видите ли, ваше превосходительство, супруга моя просила сегодня ее не тревожить. Я предлагал послать нарочного за доктором, но она ответила, что это ее расстроит, что она хочет отдохнуть после припадка, который с ней случился третьего дня.
Путилин выразительно посмотрел на меня и ответил:
- Вы правы, нервно больных не следует насиловать. Это их больше раздражает.
Обед окончился.
ПОСЛЕДНЕЕ СОВЕЩАНИЕ. ПРИВЕДЕНИЕ
Опять, как и вчера, темнее тучи черной приехал в свою усадьбу поздно вечером Евграф Игнатьевич, лютый помещик.
- Ох, этот дьявол, этот Путилин! Чую я в глазах его недоброе. Точит он когти на меня, ох, точит.
Тоска, злоба грызут его.
И опять перед ним появился любимый ловчий Сергунька.
- Пей!
И сам протянул, своей собственной дворянской ручкой, холопу верному огромную чару вина.
Болит у того с тяжелого похмелья голова. Обрадовался холоп, духом выпил чару и к ручке барской припал.
- Ну, слушай, Сергунька, сегодняшней ночью опять пробу будем делать.
- С Варварой?
- Нет, не с Варварой, а с той, кто побольше ее этого боится.
- Кто же это, господин милостивый?
- Жена моя, Евдокия Николаевна. Хочется мне ее пощекотать, да такой щекоткой, чтобы она... - Ехменьев, с налитыми кровью глазами, понизив голос, добавил: - Чтобы она больше не мешала мне. Понял, Сергунька?
Грузно подошел Ехменьев к денежному шкафу, вынул из него кипу бумажек и протянул своему развратному наперснику.
- На, держи. Вперед за дело плачу.
Шумит в голове Сергуньки, выпитое вино на старые дрожжи попало. Еще пуще вчерашнего охмелел он, а хмель его всегда несла с собой ярость, хорошо вспоенную его великолепным барином.
- Когда же?
- Да вот, когда все уляжется, успокоится. Часов около двух ночи. Ступай пока!
- А... коли кричать начнет? Вроде, как Варвара...
- Не будет. Все, все, Сергунька, удумал я. А только обязательно сегодня дело надо окончить, потому что дьявол стережет меня. Сегодня не сделаем - никогда не сделаем.
Ушел Сергунька.
Ехменьев пришел к жене.
- Что тебе надо, пьяное чудовище? - вызывающе спросила его Евдокия Николаевна.
Стоит, сама белее полотна, а глаза горят злобой, ненавистью.
- Ого! Со мной, со мной так разговаривать изволите?
- Да с тобой! Ты думаешь, я тебя боюсь? Ни капельки!
- И... и с любовником своим целоваться опять будете?
Побагровел весь в лице лютый помещик.
- Буду. При тебе буду! Я ненавижу тебя, ты гадок, мне, а он, Васенька, мил, любезен сердцу моему.
Рев дикого зверя пронесся по комнате Евдокии Николаевны.
Ехменьев бросился на жену со сжатыми кулаками.
- Постылая! Проклятая! Убью! - Хоть и бледнеет все пуще и пуще Евдокия Николаевна, а сама злобно, вызывающе хохочет.
- Не боюсь! Не боюсь! Изверг пьяный, изверг!
Ехменьев вдруг преодолел свой безумный гнев.
- Хорошо... хорошо-с. Мы... мы сведем наши счеты! - прохрипел он и вышел из комнаты жены.
Было около полуночи. Тяжело ему. Спать хочется. Голова, наполненная винными парами, клонится к мягкой пуховой подушке.
И заснул зверь-человек.
Это был хотя и свинцовый сон, но полный кошмарных видений.
Снится, грезится ему, что он идет по озеру. А озеро-то все из крови. Пенится, хлещет и жалобно стонет кровавое озеро. Страшно ему. Почему вместо воды кровь? Откуда она взялась? Все выше и выше подымаются кровавые волны, грозя его захлестнуть...
И вдруг на пурпурно-красной поверхности озера начинают появляться фигуры. Одна, другая, третья... Изможженные лица, все в крови. Перебитые руки, рассеченные спины плетьми дворянскими, записанными в шестую дворянскую бархатную книгу. И протягивают руки эти мученики к нему и скорбно-скорбно говорят:
- За что ты нас мучил? Что мы сделали тебе худого, изверг?
Ужас охватывает то, что называется у Ехменьева душой. Волосы становятся дыбом.
- Пустите! Дьяволы! Пустите!
И, весь облитый холодным потом, вскочил Ехменьев.
Вскочил - и затрясся: перед ним стояло белое привидение. Белая мантия, длинная-длинная. Большой красный крест на груди.
Сомлел лютый помещик. Хочет перекреститься - пьяная рука не подымается.
А голос, таинственно чудный, гремит ему:
- Покайся, нечестивец! Покайся, пока не поздно! Дашь ли ты мне клятву в том, что не будешь больше мучить, пытать горемычных бедняков?
- Кто... кто ты? - в смертельном ужасе лепечет Ехменьев.
- Я - кровь замученных тобой. Я - совесть твоя. Во мне все муки, все страдания бедных рабов тьмы.
Широко раскрыты глаза Ехменьева. А страшный призрак все удаляется, удаляется...
И исчез.
С полчаса сидел лютый помещик, как оглушенный. Потом вдруг вскочил, словно зверь разъяренный:
- Сергунька!! Эй! Сюда!
И когда тот предстал перед ним, хрипло бросил ему:
- Дьявольское искушение. Пора теперь. Идем.
Мертвенно тихо было в старопомещичьем доме. Слышно было, как скребутся мыши, как тикают часы.
ПЫТКА ИВАНА ГРОЗНОГО. АРЕСТ ЛЮТОГО ПОМЕЩИКА
Страшно Евдокии Николаевне.
Хоть и хочется ей, мучительно хочется верить в то, что этот неведомый, загадочный Путилин спасет ее, а все же страх холодной змеей заползает ей в душу.
- Защити, спаси, помилуй! - молится она.
Шаги... что это? Как-будто не один он идет. Кто же с ним может быть?
С ужасом уставилась она на дверь.
В дверях стоял Ехменьев, а за ним - ловчий Сергунька.
- Что это значит? Как вы смеете приводить ко мне в спальню ваших слуг?
Гневом загорелись глаза бедной женщины. О страхе даже забыла.
А муж-зверь все ближе и ближе подходит к ней.
- Зачем ловчего к тебе привел? Сейчас узнаешь. Молись! Настал твой последний час. И умрешь ты такой смертью, что тайна ее никем не будет разведана.
- Ты с ума сошел, зверь?! Ты - пьян. Поди, проспись.
Ехменьев мигнул пьяному ловчему.
Миг - и тот бросился на свою госпожу. Только теперь, когда она очутилась в сильных, потных лапах челядинца, Евдокия Николаевна поняла, что ей, действительно, готовится что-то страшное, роковое.
Она громко жалобно закричала:
- Спасите! Боже мой, за что? За что?
- За измену, проклятая!
- Богом клянусь, не изменяла тебе я!
- Вали ее на кровать! Да держи рот, дьявол, чтоб она не кричала!
Грязная рука зверя-ловчего зажала рот барыне. О, этого еще не приходилось испытывать холую! И он совсем осатанел.
Он бросил ее на кровать грубо, с наслаждением.
- На полотенца! Вяжи ее, руки и ноги привязывай к кровати!
Лицо Ехменьева было страшно.
В смертельном ужасе билась Евдокия Николаевна. Но что она могла сделать с двумя негодяями?
- Начинай!
И ловчий начал ее щекотать.
Безумно страшный крик пронесся по спальне. Так кричала и та горемычная Варвара, над которой Ехменьев сделал пробу пытки Ивана Грозного.
- На смерть ее! Слышишь, на смерть! - исступленно выкликал он.
- Стойте, подлецы! Ни с места! - раздался громовой голос.
Испуганный крик Ехменьева и ловчего был ответом на него.
В страхе и ужасе обернулись они и... остолбенели: в дверях с револьвером в руке стоял Путилин.
- Ого! За пытку Иоанна Грозного принялись? Стало быть, никаких следов? Правильно! Кто от щекотки умрет, знаков насилия иметь не будет. Ловко придумали! Но только Путилину иногда удается и такие дьявольские махинации разрушать.
Первым опомнился Ехменьев.
С перекошенным от бешенства лицом рванулся он к своему врагу.
- Выглядел?
- Выглядел.
- Дьявол! Не человек, а черт!
- Спасибо на добром слове, господин Ехменьев, а только ручки позвольте: в кандалы вот ручки заковать следует.
Быстрым движением Путилин разрезал путы несчастной Евдокии Николаевны, находившейся в глубоком обмороке.
Ехменьев был багровый.
- Как вы смеете касаться моей жены?
- Если ваш ловчий позволяет себе это, то я полагаю, что мне сам Бог простит.
Ловчий Сергунька стоял окаменелый.
- Бери его! Ну? - крикнул Ехменьев указывая на Путилина. - Кончай его.
- Браво! Вот это еще больший козырь в моих руках! Я полагал, что вы господин Ехменьев, окажетесь остроумнее.
Путилин быстро подскочил к портьере и отдернул ее.
- Прошу, вас, господа. Теперь вы поверите, быть может, что у вас под носом живет настоящий преступник. Вы, надеюсь, слышали все? Вы видели все?
В спальню несчастной Ехменьевой входили власти города Н-ска.
- Именем закона я прошу вас арестовать помещика Евграфа Игнатьевича Ехменьева по обвинению в предумышленном покушении на ее убийство.
- Это... это клевета!.. - заревел от бешенства лютый помещик.
- Извините, господин Ехменьев, ни о какой клевете не может быть и речи. Мы сами, помимо господин Путилина, все слышали, все видели.
Арест богатейшего лютого помещика произвел необычайную сенсацию во всей Н-ской губернии.
Было назначено секретное расследование, результатом которого явились "раскрепощение" жены тирана и отдача последнего под опеку и надзор полиции.
В КОГТЯХ ОДЕССКИХ ДЕМОНОВ
ТАИНСТВЕННАЯ КОНТОРА Л. КОПЕЛЬМАНА
На одной из центральных одесских улиц над подъездом каменного дома красовалась скромная вывеска:
"Комиссионерная контора Л. Копельмана".
Какие функции, какие комиссии выполняла эта контора, - никто доподлинно не знал.
Те, которые поднимались по лестнице этого дома, видели, что в контору звонились молодые люди, больше все - семитического типа, одетые со щегольством дурного тона, а также и какие-то толстые дамы, "в шелках и бархатах", увешенные чудовищно толстыми цепочками и браслетами.
"Что они там делают?" - проносилась, порой, в чьей-нибудь голове любопытная мысль.
Но так как контора вела себя изумительно тихо и благородно, то скоро на нее махнули рукой и она перестала интересовать местных аборигенов.
Контора состояла всего из двух комнат, обставленных почти убого: несколько столов, крытых черной клеенкой, широкий диван, венские стулья, счета на крючках стенных, висячие лампы.
Вот и все убранство Копельмановского помещения. В первой комнате шел взволнованный разговор между толстым, полулысым господином с черными, выкрашенными усами и двумя юркими молодыми людьми. Первый был Копельман, вторые - его агенты. Лицо Копельмана было красно, озлобленно.
- Это уже себе безобразие! - кричал он с сильным еврейским акцентом.
- Но чем мы виноваты?
- Тем, что столько времени ни черта не делаете!
- Когда не удается... Ну, что же поделаешь тогда?
Копельман даже затопал ногами.
- А деньги брать умеете? Каждую неделю вы требуете авансы, а сами...
- Извиняйте нас, Лазарь Борухович, эти авансы идут, ведь, в счет платы.
- Еще бы я вам дарить деньги стал! - злобно расхохотался владелец таинственной конторы. - А вы думаете легко деньги вперед авансами давать? Откуда я буду их брать, коли нет оборота? Вы только все сосете Лазаря Боруховича, а Лазарь Борухович совсем без денег сидит!
- Ну, положим… - усмехнулся один из агентов.
Копельман побагровел:
- Что? Вы считали у меня деньги в кармане?
- А отчего бы и не знать их, господин Копельман? До нас доходят слухи, за сколько вы продаете то, что мы добываем.
Копельман несколько смутился, осекся:
- А много-ли чего хорошего вы добыли за последнее время? Ведь это все товар второго, даже третьего сорта.
- Ну, положим, - вмешался второй агент, повторяя восклицание своего приятеля, - товар третьего сорта не идет туда, куда вы сбыли наш.
- Довольно! Ша! О чем вы галдите? - сдался Копельман. - Давайте лучше о деле говорить. - Они сели на диван у круглого стола. - Я получил заказ из Константинополя. Надо как можно скорее его выполнить, иначе он попадет в другие руки. Вы знаете сами, что Финкельштейн объявил нам конкуренцию. Или вы лучше ему хотите работать?
Агенты промолчали, но выразительно переглянулись: - Но товар должен быть самого высокого качества. О! Он пойдет в такое высокое место!
Копельман почтительно поднял указательный палец, унизанный перстнями, вверх:
- К-ха! Что это должен быть за товар! Вы имеете что на примете? - и он выжидательно уставился отвратительными круглыми глазами на молодых людей.
- Есть.
- Да, можно постараться раздобыть, - подтвердил и другой агент.
Глаза содержателя конторы засверкали:
- О! И это правда? Вы даете ваше честное слово?
- Ну, ну, можно и без клятв дело делать. Только вы должны знать, Лазарь Борухович, что для этого потребуются деньги на расходы.
Лицо Копельмана скривилось:
- Деньги! Деньги! Вы только об этом и говорите! Фу! Вы сначала дело сделайте, а потом о деньгах будем обсуждать.
Агенты цинично-откровенно свистнули и рассмеялись.
- Тогда поздно будет, господин Копельман. Мы друг друга знаем. А, впрочем, если вам не угодно, мы станем обращаться к Финкельштейну. Ему как раз такой товар надо...
Копельман заскрипел зубами.
Имя его конкурента всегда приводило его в бешенство.
- Сколько?
- Рублей триста.
- Что? Копельман вскочил.
- То, что вы слышите.
- Но извините себе, это денной разбой!
- Будто бы, Лазарь Борухович? Вам триста жалко? А сколько вы от Сахиниди получили вчера?
Кипельман трагическим жестом схватился за свою круглую, полу-плешивую голову:
- Двести!
- Триста, и ни копейки меньше!
- Ай-вай-вай! - жалобно простонал владелец конторы, вытаскивая толстый засаленный бумажник:
- А если не удастся?
- Тогда мы или вернем деньги, или сочтемся на другом товаре. Но мы думаем, что все удастся.
ПОХИЩЕНИЕ ДЕВУШКИ
Шумно, нарядно, красиво на городском одесском бульваре, откуда открывается такой прелестный вид на море, раскинувшееся необозримой пеленой.
Сюда собирается вся Одесса подышать воздухом моря, послушать оркестровую музыку, показать наряды, пофлиртовать.
В то время Одесса, эта черноморская красавица, особенно изобиловала разноплеменностью. Гортанный говор, чуждый жаргон так и висели в воздухе.
Было около девяти часов вечера. Бульвар кишел публикой.
- Какой дивный вечер!
- Чудесный!
- Не правда ли, Женя, ты не раскаиваешься, что отправилась сюда?
Разговор происходил между двумя девушками-подругами: одна была дурнушка, другая, которую звали Женей, - поразительная красавица.
Взоры мужчин с восхищением останавливались на прелестном лице девушки, на ее фигуре, роскошно развившейся под солнцем благодатного юга.
- Какая красавица! - несся ей вслед восторженный шепот.
- Кто это? - спрашивали флаперы друг друга.
Некоторые отвечали незнанием, но были и такие, которые называли ее Евгенией Петровной Назимовой, дочерью весьма почтенных, состоятельных родителей.
Красавица девушка, мило и скромно одетая, чувствовала себя неловко под перекрестными взглядами любующихся ею мужчин.
- Пойдем, Сонечка, домой... Довольно гулять, - обратилась она к подруге. Та запротестовала:
- Как, так скоро?!
- Неловко... Мы - одни.
- Велика беда! Авось нас не съедят.
Однако Назимова настояла, и обе подруги пошли к выходу с бульвара.
В ту секунду, когда они поравнялись с выходом, к ним поспешно подошел господин, безукоризненно одетый, в золотых очках. По-видимому, он был несколько взволнован.
- Простите, сударыня, вы - Евгения Петровна Назимова? - обратился он к красавице девушке, почтительно снимая цилиндр.
Обе подруги испуганно отстранились.
- Что вам угодно? - дрожащим голосом спросила Назимова.
- Ради Бога, сударыня, не волнуйтесь и не принимайте меня за уличного фланера-нахала. Я послан за вами.
- Вы? За мной?
Обе подруги глядели широко раскрытыми глазами на странного господина.
- Да. Я за вами.
- Кем же? Что это значит? Кто вы?
- Я послан вашей матушкой. Я - доктор и хороший знакомый вашего батюшки. С вашим отцом сейчас случился удар. Оставив около него своего коллегу, я бросился вас разыскивать. Нас ожидает карета. Торопитесь.
Назимова смертельно побледнела.
- Господи... да не может быть... с папой удар?
- Да, да. Скорее, скорее!
Он взял под руку обезумевшую от испуга и горя девушку.
Подъехала карета.
- И я с вами. Можно? - взволнованно спросила доктора подруга Назимовой.
- Ради Бога, не задерживайте, mademoiselle. Дорога каждая секунда! - властно проговорил незнакомец, быстро вскакивая в карету и резко отстраняя ее.
- Пошел! - крикнул он кучеру.
Подруга Назимовой - ее фамилия была Уконина - бросилась на фаэтоне в дом Назимовых, очень любивших ее. Ее немного удивило, что у подъезда не было кареты, в которой та уехала с доктором.
- Неужели я приехала раньше их? - прошептала она.
Лишь только открылась дверь, Уконина поспешно спросила горничную:
- Ну как? Лучше или хуже?
Та удивленно посмотрела на подругу своей барышни.
- Вы насчет чего это, Софья Николаевна?
- Жив?
Горничная захлопала глазами.
Уконина, махнув рукой, быстро пошла в комнаты.
"Совсем, видно, потеряли голову", - подумала она.
- А где же Женя?
Перед Укониной стояла сама Назимова - симпатичная, еще не старая женщина.
- Разве она не приехала еще?
- Нет. Да вы ведь вместе решили вернуться, Сонечка?
Назимова была совершенно спокойна, даже улыбалась милой, доброй улыбкой.
- Женечка поехала в карете с доктором, а я вскоре за ними, на фаэтоне.
Сильное удивление появилось на лице почтенной женщины:
- Что такое? С доктором? В карете? С каким доктором?
- Как, с каким доктором?! Да с тем, которого вы послали отыскивать ее.
- Я? Я послала доктора? Да что с вами, Сонечка? Вы - здоровы, детка?
- Я-то здорова, а вот Петр Иванович как? Лучше ему? Жив?
Во все глаза глядит Назимова на подругу своей дочери.
- Да Бог с вами, что вы говорите! Я ничего не понимаю. При чем муж мой тут?
- Да ведь с ним удар!
Назимова побледнела.
- Что? Удар? Какой удар? С кем?
- Да с Петром Ивановичем.
- Знаете что, детка, вы захворали, у вас бред. Петр Иванович, пойди-ка сюда! - громко позвала мужа Назимова.
На пороге кабинета выросла фигура Назимова.
- Что случилось? - добродушно смеялся он.
Уконину зашатало. Она вскрикнула и смертельно побледнела.
- Вы живы, здоровы?