- Як Бога кохам, я добываю товар!
Копельман, видимо, успокоился.
- Что же угодно пану Добржанскому от Копельмана? - задал он вопрос.
Путилин усмехнулся.
- Пан Копельман не догадывается?
- Нет.
- Сделать дело, или, как у нас в Варшаве говорят, "сбыть с рук".
- Кого?
- Одну знатную девушку, попавшуюся нам на удочку.
Копельман хитро прищурился на своего посетителя.
- А позволяйте мне спросить вас: почему вы сами не можете, не знаете, куда надо "сбыть с рук"?
Ни один мускул не дрогнул на лице Путилина.
- Потому, что я не имею еще прочных заказов, а про вас я слышал, что у вас, пан Копельман, большой рынок. Я могу переуступить товар вам.
- О, у нас его много!
- Но не такого.
- А где его можно видеть?
- В Варшаве. Или я сам его доставлю сюда.
Копельман задумался.
Путилин впивался огненным взором в лицо продавца живого товара.
- А кто такая?
- Красавица, як Бога кохам... Рода аристократического. Образованная...
- Сколько же пан желает за доставку "с ручательством".
- Сочтемся после... Пока одно могу сказать вам, господин Копельман: сделаем союз и будем вместе работать. Честное слово, мне не хотелось бы иметь дело с Финкельштейном.
- Что? Вы и его знаете?
- Знаю.
- Так отчего же вы не идете к нему?
- Мне говорили, что вы больше платите. - Самодовольная улыбка расплылась по лицу владельца комиссионерной конторы.
- Пк-ха! Я думаю тоже так.
- Но есть один вопрос, господин Копельман. Куда мы спрячем мой товар? Я прошу верить, пойду на чистоту говорить. В Варшаве у нас гостит Путилин. Ему донесли, что существует контора "Добржанский, Писнячевский и К°". Этот дьявол-москаль точит зубы на нас. А вы слыхали, что он непобедим в розысках-сыске. Я вот только потому и обратился к вам, что жаль, очень жаль, если такой ценный товар пропадет.
Копельман жирно расхохотался.
- Я вижу, пан Добржанский сомневается в Копельмане?
- А то есть правда, вдруг, да и вы не сумеете сбыть.
- О, от меня не вырвешься! - продолжал Копельман.
- Верное место? - спросил Путилин.
- Я думаю.
- Что же, тогда по рукам? - вставая сказал великий сыщик.
- Привозите.
- А куда? Сюда к вам в контору? - Копельман даже руками замахал.
- Ай, что вы, что вы, вы извините, с ума сошли! Разве можно сюда привозить? За мною и так следят. А она кричать начнет? Что тогда делать?
Путилин сделал глупое лицо.
- Прошу извинить меня, так куда же?
- А вы, извините меня, где изволили остановиться?
- Я только что с поезда, - улыбнулся Путилин.
- Так мы вот как сделаем. Вы завтра, пожалуйте, ко мне.
- После трех часов дня?
Великий сыщик заметил, как вздрогнул владелец комиссионерной конторы.
- Почему после трех?
И впился взглядом в глаза Путилина.
- Прошу верить, я до трех занят, - галантно поклонился Путилин.
- А-а... Да, пожалуйте до меня после трех. Тогда мы будем иметь обсуждение, я назначу вам, куда можно доставить ваш товар.
Путилин раскланялся и вышел из комиссионерной конторы.
Но выйдя, недалеко отошел от дома знаменитого одесского дьявола.
СОВЕЩАНИЕ ОДЕССКИХ ДЕМОНОВ. ЖЕРТВА ВЕЧЕРНЯЯ
По роскошной лестнице особняка, небольшого, уютного, почти бегом вбежал Копельман.
Он позвонил, и когда дверь открылась, ураганом влетел в нарядно убранную квартиру.
- Где баронесса? Баронесса где? - Экономка баронессы, худощавая, злющая дева, в испуге отпрянула.
- Что с вами, господин Копельман? Mожно подумать, что за вами гонится вся нечистая сила.
- Розалия Абрамовна! Розалия Абрамовна! - пронесся по передней яростный вопль Копельмана.
На пороге гостинной появилась толстая фигура баронессы.
- Что вы кричите, Копельман?
- Тсс! Ша! - трагически простер обе руки первый одесский комиссионер. - Скорее на самое важное заседание!
- Зачем заседание? - удивилась баронесса.
Копельман затопал ногами.
- Не разговаривать! Не смейте мне прекословить!
В комнате, убранной с вопиющей к порядочному тону роскошью, началось заседание.
Баронесса, рыхлая, испуганная, сидела в кресле. Против нее -поместился Копельман, по бокам неведомые субъекты (их было трое) мужского пола.
- Что такое? Что случилось?
Копельман отер пот со лба и после паузы начал:
- Случилось то, что я сейчас говорил с дьяволом.
Крик испуга и удивления пронесся по "шикарной" гостиной.
- С дьяволом? Что за шутки в ночное время, Копельман?
Удар кулаком по столу был ответом.
- И что вы на меня глядите, как на помешанного?! Я вам говорю, что я говорил с дьяволом!
Лица всех заседающих одесских демонов побледнели.
- Знаете ли вы, кто у меня сейчас был?
- Кто-о?
- Шпион. Пусть дети мои не увидят солнца, если я говорю неправду! О, хитрый змей! О, ящерица, заползающая под камень добродетели!
- Какой шпион?
- Такой, какого еще Одесса не знала. Слушайте, мы узнали, что по делу этому... ну-ну… вызвали Путилина.
- Путилина? - вздрогнули заседающие.
- Да. Вы знаете, что такое Путилин?
- О-о!
Это "о-о!" было красноречивее всяких объяснений. Копельман начал рассказывать почтенному собранию о странном посещении "пана Добржанского".
- И вы что думаете? - послышались испуганные вопросы.
- Я думаю, что этот Добржанский - есть Путилин.
Если бы бомба разорвалась здесь, это не произвело бы большего эффекта.
- Что? Как?
- Путилин, проклятый Путилин был у вас, Копельман?
- Я, может быть, и ошибаюсь... Но... нам надо сейчас же принять меры. Что делает наша "аристократка"?
- Черт бы ее побрал! - гневно воскликнула баронесса. - Она не дает нам ни минуты покоя. Кричит, плачет, бьется, как щука о миску.
- Разве вы не пробовали ее успокоить каплями Фрейденберга?
- Нельзя же ее захлебнуть, когда она - такой дорогой товар! - продолжала баронесса.
- Во всяком случае, ее надо укротить и сейчас же вывезти отсюда. Я боюсь, ох, боюсь, этого пана Добржанского!
- Так, ведь, завтра отходит пароход...
- Завтра! Завтра! А если сегодня у нас вырвут жертву? Во-первых, мы потеряем заработок, а потом мы попадемся с поличным.
- Где Гельман?
- Он уже здесь.
- Вы ему говорили, что он должен загипнотизировать девчонку, чтобы она спокойно под вуалью вошла завтра на пароход, отправляющийся в Константинополь?
- О, он все знает! Гельман!.. У Гельмана такая сила.
- Так надо это сделать сейчас. Слышите? Сейчас! Только вместо парохода мы ее пока перевезем в другое место. Надо замести следы. Идемьте к ней.
В комнате, тонувшей в полумраке, слышался безумно нудный плач. На кровати, заломив в отчаянии руки, билась девушка поразительной красоты.
Когда Копельман, баронесса Розалия Абрамовна и Гельман вошли в комнату, первый обратился к заключенной:
- Ай-ай, вы все плачете, милая барышня?
Девушка, точно под действием электрического тока, вскочила с кровати. Она была полуодета: корсаж был снят, она была в корсете:
- Что вы со мной делаете? Выпустите меня отсюда!
- Начинайте! - тихо шепнул Копельман Гельману. - Он тихо шептал ему: - Вы должны внушить ей, чтобы она сию минуту поехала со мной. Она должна беспрекословно повиноваться моей воле.
Баронесса выразительно и зло поглядела на Копельмана:
- Я боюсь, Копельман, что вы комедию строите. Не забывайте, вы не заплатили мне мою комиссионную долю.
- Вы - дура-баба! - гневно ответил Копельман. - Тут надо шкуру свою спасать от когтей черта, а она о деньгах говорит!
- Спите! - прозвучал резкий, гортанный возглас. Гельман с распростертыми руками подходил к девушке: - Спи! Ты должна спать!
- Ай! Оставьте меня! Я не хочу... Господи, пошли мне лучше смерть!
Девушка в смертельной тоске заметалась по комнате. Дорогу, когда она хотела подбежать к окну или двери, ей преграждали или Копельман, или баронесса.
- Куда? Куда, девица, стремишься?
А голос Гельмана звучит все резче, повелительнее:
- Я вам приказываю: спать!
Обезумела девушка.
Резкий крик молодого черного человека проникает во все ее существо.
- Спи! И помни, что ты сейчас идешь за твоим другом, который приведет тебя в твой отчий дом. И увидишь ты отца своего, матерь свою.
- Правда? Правда? Вы не обманываете меня? - радостным воплем вырывается у девушки.
- Да, да. Не шевелись... Стой... Спи! - Руки черномазого простерлись над головой измученной, истомленной девушки.
- Я не хочу спать! Ах, что вы со мной делаете!
Резкий, страшно сильный звонок прокатился по квартире баронессы.
Вздрогнули, замерли палачи - одесские демоны. Бледнота ужаса приступила на их ланитах.
- Что это? Кто это? - дрожащим голосом спросила баронесса.
Копельмана затрясло мелкой мелкой дрожью.
- А если... а если, - заикнулся он.
Гельман бросил производить свои гипнотизерские пассы и застыл на месте.
Это была жестокая живая картина.
Вдруг с новой, еще удвоенной силой, прогремел звонок.
Тогда охваченные безумной паникой, каким-то ледяным, скрытым ужасом, Копельман, баронесса и гипнотизер Гельман бросились вон из комнаты узницы.
- Где звонят?! - захлебнулся Копельман.
- На парадной...
- Не открывать! - крикнул Гельман. Произошло полное смятение.
- Что делать? Да что же делать? - Экономка баронессы тщетно добивалась ответа.
- Бежать?
И опять этот страшный звонок.
- Ни звука, Назимова, ни шороха! Я вас спасу! Я - Путилин.
Девушка, еле стоящая на ногах, едва была в состоянии подавить крик ужаса.
- Кто вы?
- Я, говорю вам, Путилин. Я начальник сыскной полиции. Вы попали в лапы дьявольских замыслов. Слушайте: если вас сейчас повлекут отсюда, идите смело. Я - около вас.
- Звонят! Опять звонят!
Наступило состояние того патологического афекта, какой иногда, и очень часто, властно овладевает преступниками.
Ноги приросли к земле. Руки - не действуют... Смертельный страх парализует все задерживающие центры головного мозга.
- Дзинь - дзинь -дзинь!.. - гремит звонок.
- Э! - прозвучал отчаянный крик Копельмана. - Узнаем, что такое! Все равно, если мы попались - выхода нет. Они не дураки, а в особенности он: выходы все заняты.
Копельман открыл дверь - и попятился: на лестнице никого не было.
- Никого! - вырвался у него подавленный вопль.
И то обстоятельство, что на лестнице никого не было, устрашило его более, чем если бы там находилась рать сыскных агентов.
- Уж не сходим ли мы с ума? - с вздрагивающим смехом обратился белый, как полотно, Копельман к своим сообщникам.
Он захлопнул дверь. Теперь бешенство овладело Копельманом.
- Злой дух, злой дух нас преследует! Тащите эту проклятую девицу!
Из соседней комнаты вышвырнули в залу бедную девушку.
В ту минуту, когда она подошла к двери, где ее ожидал Копельман, из-за дверей "пленной" комнаты загремел голос Путилина:
- Попались, голубчики!
Гельмана давно уже не было: при звонках он удрал неизвестно куда.
Баронесса протяжно, жалобно закричала. Экономка замерла в позе отчаяния.
Копельман прирос к роялю.
Зверем кинулся Путилин к группе.
- Ну-с, господин Копельман, довольны ли вы моим добыванием вашего товара?
Дуло револьвера Путилина значительно поблескивало в руках гениального сыщика.
- Путилин?
- Я-с, господин Копельман. Мне пришлось спасти одного честного еврея, Губермана от подлой клеветы на него. Но такого негодяя, как вы, я не пощажу.
- Ваши ручки? О, как они хорошо умеют подделывать письма!
Копельман не шевелился. Он только хлопал глазами.
- Проклятие... проклятие на вашу голову... Ой!
Путилин стянул ручные браслетки.
В залу вертепа баронессы входили городовые.
Путилин усадил в карету дрожащую девушку.
- К родителям, детка?
Женя Назимова плакала истеричными слезами.
- Боже... как мне благодарить вас.
- Впрочем, детка, вы позволите мне сначала заехать с вами "по начальству"?
- Ах, делайте, что хотите... Дурно мне, скверно.
В сыскном отделении шло заседание по вопросу о путилинском приезде, решили, как почтить приезд знаменитого сыщика, оказавшегося не у дел.
- Ведь, это неловко, господа, он еще не уехал, я справлялся у доктора. Доктор страшно взволнован исчезновением своего славного друга. Надо бы ужин ему устроить отвальный.
- Верно, полковник. Он оказал нам честь своим посещением.
Вдруг шум, движение по коридору одесского сыскного управления.
- Что там? Что это за шум? - вскочил жандармский полковник.
Распахнулась дверь.
На пороге стоял Путилин, поддерживая правой рукой Евгению Назимову.
- Здравствуйте, господа! Вы не ожидали моего возвращения сюда? Теперь ведь глубокая ночь... Отчего вы здесь?
- А-а-ах! - прокатился изумленный возглас присутствующих.
Все вскочили, как один человек.
- Вот вам Евгения Петровна Назимова. Оказывается, я приехал не зря, господа.
Взрыв восторженных восклицаний, таких, которых никогда еще не знала Одесская сыскная полиция, потряс комнату.
- Что? Да быть не может? Да кто же вы, наконец?
Путилин был бесстрастен.
- Скорее вызвать отца и моего доктора! Девушка нуждается в медицинской помощи.
Одесский коллега подошел к Путилину и низко ему поклонился.
- Вы великий человек, Иван Дмитриевич!
- "Кривая" вывезла, - усмехнулся гениальнейший сыщик. - Представьте, коллега, все до удивительности просто. Надо только знать, с чего начать.
- Ура! Путилину ура! - загремело одесское сыскное отделение.
Путилин хмурился. Он не любил столь шумно демонстративных чествований его исключительного дарования.
- Вот вам ваша дочь, господин Назимов. Доктор, отвези mademoiselle Назимову в дом ее родителей.
Я во все глаза глядел на моего друга.
- Господин Путилин!.. Господи! - шептал обезумевший от радости Назимов.
Путилин вынул часы.
- И ровно через час отходит наш поезд. Торопись, доктор.
Триумф Путилина был колоссальный.
Одесса несколько дней бредила этим замечательным человеком.
ТЬМА ЕГИПЕТСКАЯ
СТРАШНЫЙ ДЕНЬ ДЛЯ СЕМЬИ МИЛЛИОНЕРА КОГАНА
Да, этот день, такой солнечный, ликующий, был самым страшным днем для миллионера Когана и его почтенной семьи.
А разве мало черных дней выпадало на его долю? О, много! Он видел горе, слезы своих единоплеменников во время двух погромов, когда еврейские дома падали, словно карточные, под бешеными ударами разъяренной черни. Он пережил момент, когда все его крупное состояние висело на волоске, благодаря двум безумно рискованным предприятиям, чуть-чуть не сделавшим его нищим.
Он... да мало ли еще каких лихолетий приходилось испытывать Вениамину Лазаревичу Когану?
И однако он сильный, предприимчивый, с железной силой воли, никогда не терялся так, как растерялся сегодня, и никогда не испытывал такого леденящего душу ужаса.
Что же такое случилось с Коганом, какая страшная беда свалилась на его голову, чуть-чуть посеребренную сединой?
В роскошном кабинете перед Вениамином Лазаревичем стояла его младшая дочь Рахиль, семнадцатилетняя девушка. Две другие дочери были уже несколько лет замужем за очень дельными, состоятельными правоверными евреями.
Редкой красотой обладала Рахиль.
Это была классически точеная красота, которой мы любуемся на картинах древних мастеров, изобразивших во всем блеске "божественно прекрасные" черты великого Востока.
- "Роза Ливана", "Пальма Кедронского потока", "Звезда Йрусалима", - так величали Рахиль безумно влюбленные в нее родители и сородичи.
И как странно было видеть эту античную фигуру на фоне мелкой, буднично пошлой, буржуазно-еврейской жизни небольшого губернского города М.
Ожившая старинная гравюра на улицах с изрытой мостовой, с огромными лужами грязи, в которой мирно-буколически купались провинциальные свиньи.
Коган стоял перед дочерью с бледным, перекошенным лицом.
- Что? Что ты говоришь? Что ты сказала?
- Ты уже слышал, отец.
- Ты... ты решилась даже помыслить об этом?
- Да.
- Ты - моя дочь, дочь честного, любящего и исполняющего свою религию еврея, ты - Рахиль Коган - решаешься изменить вере твоих отцов?
Девушка, стоявшая с опущенной головкой, подняла ее и посмотрела отцу прямо в глаза.
- Я думаю, что у всех людей, у всех народов существовал и существует один Бог.
- Как? - отскочил от дочери Коган.
- Так, отец. Это страшное заблуждение, извечное проклятие над человечеством, что оно делит божество на религии, касты.
Божество - общее для всех и всего сокровище. Оно - источник справедливости, любви, милосердия, правды, красоты. Разве язычник, идолопоклонник не так же прославляет красоту и мощь, развитую в природе, как прославляет ее еврей, чтущий своего Иегову, или христианин, прославляющий своего Христа? Небо - одно, солнце - одно, цветы - одни, желания и помыслы людей - одни и те же. Зачем же эти перегородки между людьми, искусственно ими созданные?
Стареющий еврей-миллионер схватился за голову.
- Это... это тебя в вашей проклятой гимназии учили? - Рахиль отрицательно покачала головой.
- О, пусть трижды будет проклят тот день, когда, поддавшись на твои упрашивания, я отдал тебя туда! Это там развратили твою душу, привив ей свой христианский яд!
- Ты ошибаешься, ничему подобному там нас не учили. Нас там учили научным предметам. Мы там не философствовали на религиозно-богословские темы.
Коган привлек к себе дочь.
Какой отеческой любовью загорелись его глаза!
- Рахиль, ты - мое любимое дитя. Ты - самое для меня дорогое в жизни. Ты посмотри, ты вникни, чем сильны мы, почему мы еще держимся и представляем из себя крупную силу. Мы - живы Иеговой, мы сильны своей сплоченностью, мы - несчастный, гонимый, но избранный народ. Ты помнишь, Рахиль, великий завет нашего Бога: "И будешь ты, Израиль, царить над всеми народами, потому что ты - мой избранный народ, потому что с тобою и над тобою - Я, Бог твой, Иегова. И склоню я перед тобою все племена и все народы и ослепятся глаза их пред блеском сияния Израиля. Я являл тебе чудеса милости моей, я подвергал тебя испытаниям, дабы лучше закрепить тебя в вере моей, поднять дух твой".