- И паки реку: проклятию, треклятию и четвероклятию подлежит всяк женолюбец! Ужли не читали вы: "Откуда брани и свары в вас? Не отсюда ли, не от сластей ли ваших, воюющих во удех ваших?" Рази не сказано: "Да упразднится тело греховное" и паки: "Умертвите уды ваша, яже - блуд, нечистоту, страсть и похоть злую; уне бо ти есть, да погибнет един от уд твоих, а не все тело твое ввержено будет в геенну огненную". - "Погубится душа от рода своего у того, кто не обрежет плоти крайния своея в день осмый!" А вспомните, детки, что вещает пророк Исайя: "Каженникам лучшее место сынов и дщерей дается". Апостолы вещают: "Неоженивыйся печется о господних, как угодити Господеви, а оженивыйся печется о мирских, как угодите жене". Вникните и рассудите, детки, куда ведет вас ваше жало греховное, ваш змий-похотник? На погибель вечную, на погибель! Зане глаголено: "Блудники и прелюбодеи и осквернители телесем своим отыдут во огнь негасимый вовеки. И горе им будет, яко никто же им не подаст воды, когда ни ороси глава их, ниже остудить перст един рук их, ни паки угаснет или пременит течение свое река, или утишатся быстрины реце огненней, но вовеки не угаснет никогда же".
Ставший приказчик-изувер вскочил.
Его всего трясло. Лицо стало багровым.
- Гляньте, как живете вы, что вы делаете? Вожделение содомское, плотское похотение, лобзание и осязание, скверное услаждение и запаление - вот ваши утехи, ваши бози. Аще реку вам: не заглядывайтесь братья на сестер, а сестры на братьев! Плоть убо взыскует плоть, вы же духовное есте и, яко сыны света, во след батюшки Искупителя тецыте, истрясая в прах все бесовские ополчения. Боитесь, страшитесь! Трепещите! Накроет вас земля и прочие каменья за ваше к вере нерадение!
Несколько минут после этой страстной сектантско-изуверской проповеди в ритуальной комнате царило гробовое молчание. Все были подавлены, поражены, словно пригнулись. Но... прошли эти минуты, и при пении: "Дай к нам Господи, дай к нам Иисуса Христа" - словно чудом, все преобразилось. Куда девались страх на лицах, понурость, смиренство! В глазах изуверов и изуверок засверкали прежние безумные огоньки. Мужчины стали приближаться к женщинам.
Клубы кадильного дыма стали обволакивать комнату, фигуры сектантов. Вся комната наполнилась как бы одним общим порывисто горячим дыханием. Чувствовалось, что то безумие, которое властно держит в своих цепких объятиях эту массу людей, вот сейчас, сию минуту должно прорваться и вылиться в чем-нибудь отвратительном, гадком, страшном. И действительно, так и случилось.
Я увидел, как около красавицы - волжской купеческой дочери - завертелся на одной ноге рыжий детина.
Вдруг вся масса сумасшедших людей закружилась, затопала, завизжала и, подобно урагану, понеслась друг за дружкой в круг, слева направо.
Страшная комната задрожала. Отрывочные слова песни, ужасная топотня голых ног о пол, шелестение в воздухе подолов рубах, свист мелькавших в воздухе платков и полотенец - все это образовало один нестройный, страшный, адский концерт. Казалось, в одном из кругов ада дьяволы и дьяволицы справляют свой бесовский праздник.
- Ах, Дух! ай, Дух! царь Дух! Бог дух! - гремели одни.
- О, Ега! О, Ега! Гоп-та! - исступленно кричали другие.
- Накати! Накати! Благодать накати! - захлебывались третьи.
- Отсецыте убо раздирающая и услаждающая, да беспечалие приимите! Струями кровей своих умойтесь и тако с Христом блаженны будете! Храните девство и чистоту! Неженимые не женитесь, а женимые разженитесь! - высоким, тонким, бабьим голосом до ужаса страшно кричал "старший приказчик". - Отсеку! Отсеку! Печать царскую наложу! В чин архангельский произведу! Божьим знаменьем благословлю! Огненным крестом окрещу! Кровь жидовскую спущу!
Но старика-приказчика теперь плохо слушали. За общим гвалтом, за этим диким ужасным воем его слова терялись. Едва ли не один я, который их слышал. Огни вдруг стали притухать. Я увидел, как бесновато скачущий перед красавицей Аглаей Обольяниновой рыжий парень в белой рубахе исступленно схватил ее в свои объятия и повалил на пол.
Времени терять было нельзя. Надо было воспользоваться удобным моментом общего, повального безумия, ибо началась отвратительная по своему бесстыдству оргия.
Я тихонько выполз из-под стола и пополз по направлению к выходной двери комнаты, ведущей к той, откуда можно было выбраться через люк.
Благополучно миновав благодаря полутьме это пространство, я бросился к лестнице люка и быстро поднялся по ней. Но лишь только я попал в верхнюю пристройку, как передо мной выросла огромная фигура.
- Стой! Откуда? Почему до "пролития благодати"? - раздался свистящий шепот.
Я почувствовал, как железная по силе рука схватила меня за шиворот.
- Сатана бо есмь! Сатана бо есмь! - дико вскрикнул я и, быстро выхватив свой фонарь, направил свет его на лицо державшего меня.
Я забыл вам сказать, что пальто свое я снял и спрятал за ткацким станком, что я находился в моей мантии Антихриста. Страшный крик ужаса вырвался из груди рыжего детины.
Он отпрянул от меня и застыл.
- Свят, свят, свят!.. Сатана... дьявол... Чур меня!..
- Погибнешь! - грянул я и быстрее молнии бросился бежать к воротам.
Стражник, прислуживающий около них, при виде развевающейся белой фигуры с изображением красных чертей, мчащейся с фонарем, бросился лицом наземь. А остальное вы знаете.
Да, остальное мы знали, я и агент X., чуть не три часа стоявшие и мерзнувшие под прикрытием забора.
Мы видели, как около трех часов ночи из ворот таинственного дома выскочила белая фигура.
- Это он! - шепнул мне агент X.
Мы бросились к белой фигуре, которая оказалась действительно Путилиным.
Агент накрыл его своим пальто. Мы не шли, а бежали и вскоре очутились в нашей гостинице.
Таковы были приключения первого московского похождения. Таков был рассказ Путилина.
Стрелка часов показывала около шести часов утра. Путилин был спокоен, хотя немного бледен.
Мы с агентом Х. слушали все это, затаив дыхание.
- Вот что, голубчик: сию минуту летите на телеграф и сдайте эти депеши! - обратился Путилин.
Он быстро набросал несколько слов на двух листках бумаги, вырванных из записной книги.
Когда мы остались одни, Путилин подошел ко мнеи сказал:
- Запомни на всю жизнь, что я никогда не испытывал такого леденящего кровь ужаса, какой я испытал несколько часов тому назад. Я, закаленный в сыскных боях, был близок к обмороку.
- Скажи: есть ли практическая цель твоего безумного риска?
- Как посмотреть на этот вопрос... - загадочно ответил он.
- Но ты ведь разыскиваешь сына миллионера?
-Да.
- Какое это имеет отношение к нему?
- Никакого. И, представь, в это же время большое. Ты знаешь мою "кривую"? Если она вывезет меня завтра, я буду триумфатором. Я упрям. Я, если хочешь знать, скорее упущу дело, чем разрушу эту кривую. Но мне кажется, что я не ошибаюсь в данном случае.
- Стало быть, завтра предстоит похождение...
- Решительнее сегодняшнего, - усмехнулся Путилин. - Честное слово, или завтра в одиннадцать часов вечера твой друг совершит подвиг, или московские сыщики будут смеяться над "знаменитым" Путилиным, богом русского сыска. Дай мне рюмку коньяка. Я чувствую себя прескверно. Сейчас я засну.
Действительно, минут через десять послышалось мерное, ровное похрапывание Путилина, не спавшего почти трое суток.
"КИПАРИСОВЫЙ САД" ПРОРОК "ТАЙНОГО БЕЛОГО ЦАРЯ"
На другой день Путилин исчез с утра. Уходя, он бросил нам:
- Я вернусь ровно в семь часов вечера.
Признаюсь, я провел отвратительный день. Мысль о том, что сегодня ночью должен разыграться финал таинственной истории, не давала мне покоя. "А если вместо успеха - полное фиаско?" - проносилось в голове.
Мы с милейшим Х. передумали и переговорили немало. Ровно в семь часов вернулся Путилин.
- Телеграммы нет?
- Есть, - ответил я, подавая ему полученную около трех часов дня депешу.
Путилин быстро проглядел ее и потом протянул мне. Вот что было сказано в ней:
"Мчусь с экстренным заказным. Машинист старается вовсю. Прибуду к восьми часам.
Вахрушинский".
- Сию же минуту, голубчик, летите на вокзал и встретьте его! -отдал приказ Путилин агенту. - Везите его сюда.
Когда мы остались одни, я спросил его:
- Мы его будем ожидать?
- Да. Но только до девяти часов. Если поезд опоздает, Х. доставит Вахрушинского вот туда.
И Путилин наскоро набросал несколько слов агенту.
- Ну что, доктор, сегодня ты хочешь присутствовать вместе со мной на последнем розыске?
- Ну, разумеется! - ответил я, ликуя.
- Отлично, отлично! - потер руки великий сыщик.
- Ты сегодня без переодеваний? Без своей страшной мантии?
- Да. Сегодня это не потребуется, - усмехнулся он.
В половине девятого дверь нашего номера распахнулась и в него ураганом влетел миллионер-старик.
Он так и бросился к Путилину:
- Господи! Ваше превосходительство! Да неужели нашли?
- Пока нет еще. Но, кажется, напал на след, - уклончиво ответил мой гениальный друг. - Я вызвал вас так спешно потому, что, может быть, вы понадобитесь. Слушайте, X., вы помните тот трактир, где мы были?
- Конечно.
- Так вот, вы отправитесь туда вместе с господином Вахрушинским. Там находится переодетая полиция. Пароль - "Белый голубь". Лишь только вы явитесь туда, сейчас же возьмите с собой пять человек и оцепите с соблюдением самых строжайших предосторожностей ту часть сада, которую я вам показывал. Ждите моего сигнального свистка и тогда бросайтесь немедленно. Пора, господа, двигаться! Мы поедем с док-тором.
Нас поджидали сани и быстро нас помчали опять по безлюдным, пустынным улицам.
Мы очутились на окраине одной из подмосковных слобод, но не той, где были вчера.
Путилин слез и велел кучеру (впоследствии я узнал, что это был переодетый полицейский) поджидать нас тут.
Перед нами расстилался огромный огород с бесчисленными рядами гряд, запушенных легким снегом. Рядом с ним возвышался каменный двухэтажный дом. Окна старинного типа, как верхнего, так и нижнего этажей, были наглухо закрыты железными ставнями с железными болтами. Ворота с дубовыми засовами. Высокий бревенчатый забор с большими гвоздями вверху окружал сад, примыкающий к дому.
- Нам надо пробраться туда, в самую середину сада, - шепнул мне Путилин.
- Но как нам это удастся? Смотри, какой забор... и гвозди...
- Иди за мной! Мы поползем сейчас по грядам и проникнем с той стороны огорода. Я высмотрел там отличное отверстие.
Мы поползли. Не скажу, господа, чтоб это было особенно приятное путешествие.
Мы ползли на животе, по крайней мере, минут восемь, пока не уперлись в забор.
Путилин приподнял оторвавшуюся крышку забора и первый пролез в образовавшееся отверстие. Я - за ним. Мы очутились в саду.
Он был тих, безмолвен, безлюден. В глубине его виднелась постройка-хибарка типа бани.
- Скорее туда, - шепнул мне Путилин.
Через секунду мы были около нее.
Путилин прильнул глазами к маленькому оконцу.
- Слава Богу, мы не опоздали! Скорее, скорее!
Он открыл дверь, и мы вошли во внутренность домика.
Это была действительно баня. В ней было жарко и душно.
Топилась большая печь. Яркое пламя бросало кровавый отблеск на стены, на полок, на лавки.
Путилин зорко оглядел мрачное помещение, напоминающее собою застенок средневековой инквизиции.
- Скорее, доктор, лезь под полок! Там тебя не увидят. Я спрячусь тут, за этим выступом. Торопись, торопись, каждую секунду могут войти.
Действительно, лишь только мы разместились, как дверь бани раскрылась и послышалось пение старческого голоса на протяжно-заунывный мотив:
Убить врага не в бровь, а в глаз,
Разом отсечь греха соблазн:
Попрать телесно озлобленье,
Сокрушить ада средостенье...
Признаюсь, меня мороз продрал по коже. Эта необычайная обстановка, этот заунывный напев, эти непонятные мне какие-то кабалистические слова...
- Иди, иди, миленький! - раздался уже в самой бане тот же высокий, тонкий старческий голос. - Иди, не бойся! Ко Христу идешь, к убелению, к чистоте ангельской.
Вспыхнул огонек.
Теперь мне стало все видно. Старичок, худенький, небольшого роста, вел за руку высокого, стройного молодого человека.
Он зажег тонкую восковую свечу и поставил ее на стол, на котором лежали, на белом полотенце, крест и Евангелие.
Старик был в длинной холщовой рубахе до пят, молодой человек тоже в белой рубахе, поверх которой было накинуто пальто.
- А ты теперь, миленький, пальто-то скинь. Жарко тут, хорошо, ишь, как духовито! Благодать! Пока я "крест раскалять" буду, ты, ангелочек, почитай Евангелие. От евангелиста Матфея. Почитай-ка: "И суть скопцы, иже исказиша сами себе царствия ради небеснаго".
Страшный старикашка подошел к ярко пылавшей печке, вынул острый нож с длинной деревянной ручкой и всунул его в огонь, медленно повертывая его. Нож быстро стал краснеть, накаливаться.
Я не спускал глаз с молодого человека.
Лицо его было искажено ужасом. Он стоял как пришибленный, придавленный. Его широко раскрытые глаза, в которых светился смертельный страх, были устремлены на скорчившуюся фигуру старика, сидящего на корточках перед печкой и все поворачивающего в огне длинный нож.
Моментами в глазах его вспыхивало бешенство. Казалось, он готов был броситься на проклятого гнома и задавить его. Губы его, совсем побелевшие, что-то тихо, беззвучно шептали...
- Страшно... страшно... не хочу… - пролепетал он.
- Страшно, говоришь? И-и, полно, милушка! Сладка, а не страшна архангелова печать. И вот поверь, вот ни столечки не больно, - утешал молодого человека страшный палач.
- Ну, пора! - поднялся на ноги старик. - Пора, милушка, пора! Зане и так вчера дьявол явился в страшной пелене. Не к добру это!
И он с раскаленным добела ножом стал приближаться к молодому человеку.
- Встань теперь, Митенька, встань, милушка! Дело божеское, благодатное. Одно слово: "Духом святым и огнем"... Не робь, не робь, не больно будет.
Молодой человек вскочил, как безумный. Он весь трясся. Пот ужаса капал с его лица.
- Не хочу! Не хочу! Не подходи!
- Поздно, миленький, поздно теперь! - сверкнул глазами старик. - Ты уж причастие наше принял...
- Не дам... убегу... вырвусь... - лепетал в ужасе молодой человек.
- Не дашь? Хе-хе-хе! Как ты не дашь, когда я около тебя с огненным крестом стою? Убежишь? Хе-хе-хе, а куда ты убежишь? Нет, милушка, от нас не убежишь! Сторожат святые, чистые белые голуби час вступления твоего в их чистую, святую стаю. Поздно, Митенька, поздно!.. Никто еще отсюда не выходил без убеления, без приятия чистоты... Брось, милушка, брось, не робь! Ты закрой глазки да "Христос воскресе" затяни.
- Спасите меня! Спасите! - жалобно закричал молодой человек голосом, в котором зазвенели ужас, мольба, смертельная тоска.
- Никто не спасет... никто не спасет. Христос тебя спасет, когда ты убелишься! Слышишь? - прошептал "мастер" с перекошенным от злобы лицом.
И он шагнул решительно к молодому человеку, одной рукой хватая его за холщовую рубаху, другой протягивая вперед нож.
- Я спасу! - раздался в эту страшную минуту голос Путилина.
Быстрее молнии он выскочил из засады и бросился на отвратительного старика.
Одновременно два страшных крика пронеслись в адской бане: крик скопческого "мастера"-пророка и крик молодого человека:
-А-ах!..
- Доктор, скорее к молодому Вахрушинскому!
Я бросился к несчастному молодому человеку и едва успел подхватить его на руки. Он упал в глубокий обморок. Страшные пережитые волнения да еще испуг при внезапном появлении Путилина дали сильнейший нервный шок.
Путилин боролся с проклятым стариком.
- Стой, негодяй, я покажу тебе, как убелять людей! Что, узнал меня, Прокл Онуфриевич, гнусный скопец?
- Узнал, проклятый дьявол! - хрипел тот в бессильной ярости, стараясь всадить нож в Путилина.
Но под дулом револьвера, который мой друг успел выхватить, изувер затрясся, побелел и выронил из рук нож.
Быстрым движением Путилин одел на негодяя железные браслеты и, выйдя из бани, дал громкий сигнальный свисток.
В саду бродили какие-то тени людей.
Это "чистые, белые голуби" ожидали с каким-то мучительным наслаждением крика оскопляемого. Для них не было, как оказывается, более светлого, радостного праздника, как страшная ночь, в которую неслись мучительные вопли жертв проклятых изуверов.
Крики ужаса "старшего приказчика" и несчастного Вахрушинского были поняты "белыми голубями" именно как крики "убеленья".
И вот они, дожидавшиеся этого сладостного момента, выскочили из горенок своего флигеля и приблизились к зловещей бане.