* * *
Вельт сосредоточенно пережевывал тушеную капусту со свининой и поглядывал на округлившийся животик своей Элис. Белокожая и плотная от природы супруга полицейского на шестом месяце еще больше раздалась, особенно в области спины и в бедрах. Но беременность женщину не портила, а даже украшала. Особенно нравилась капитану ее налитая будущим молоком грудь. Сейчас, когда она сидела напротив него за столом, эти изменения в разрезе халата проглядывали особенно явственно. Что-то мужское зашевелилось в его организме, но Вельт еще этого не осознал. Он думал о работе – и днем, и сейчас, при позднем ужине, тоже.
– Арво, ты ешь. Остынет, – напомнила Элис мужу, поскольку он перестал жевать и уствился в одну точку. И хоть эта точка сходилась где-то на груди женщины, она своим бабьим чутьем знала – супруг от нее далеко.
– Не хочу больше. Отдай псу остатки, – ответил он и потрогал жене животик: – Шевелится уже наш Илло?
– Не знаю. Иногда мне кажется, что бьет ножкой. Но вроде рано…
– Ничего не рано. Я мать в пять месяцев уже во всю колошматил, – "вспомнил" Вельт и громко расхохотался.
– Не гогочи, Михкеля с сестрой разбудишь, – Элис поднялась и, взяв тарелку мужа, ушла из кухни. Вельт слышал, как она открыла дверь на улицу и позвала собаку. Потом из сада донеслось громкое жадное чавканье. Жена вернулась и принялась мыть посуду. Вельт из-за стола наблюдал за движением ее спины, снова ощутил нечто мужское в своем организме, но опять не осознал этого.
Мысленно он оставался на работе. Капитан не так часто размышлял о своих служебных проблемах в домашней обстановке. Дома и других дел хватало. Не за горами зима, а он еще не заготовил всех дров. Привезешь их позже, не успеют как следует просохнуть. А топить сырыми – выбрасывать деньги на ветер. И плитку на полу гаража давно пора поправить. Делай не делай, до смерти не управишься.
Но сегодня до нормальных житейских забот его мысль не опускалась. Секретарша Энни Таск вернулась в участок к шести вечера. Вельт уже собирался уходить, но Энни его задержала и, как выяснилось, не зря. Вельт не ошибся в своих предположениях, оператор Эва Хансен банковский счет Муравиных сестре показала, а заодно и их квартирантки, фрау Литхен. Но распечатку сделать не дала, а сидела рядом с Энни у монитора и, когда набирала пароли, требовала, чтобы сестра отворачивалась. Тайну кодов без специальной бумаги с визой министра открывать никому не положено, даже близкой родственнице.
Трудно поверить, но эстонские чиновники редко нарушают закон. Мало того, в обычной жизни они взяток не берут и стараются выполнять свои обязанности перед гражданами в полном объеме. Естественно, здесь тоже существует и коррупция, и все остальное, но где-то на более высоком уровне, куда простому смертному не заглянуть. Да и там, наверху, коль выплывет наружу, если и не тюрьма, то с карьерой можно прощаться. В поселке же, где все на виду, о подобном нечего и думать. Оттого и Эва Хансен, показав сестре счета клиентов, совершила тяжкий проступок. Но она понимала, где работает Энни, и доверяла ей лично. Инспектора полиции Андруса Куузика, который явился с Энни в банк, Эва в оперативный зал даже не впустила.
– Я, наверное, была не права. У них имелся мотив, – сообщила молодая секретарша Вельту с порога. Вельт усадил Энни рядом с собой в кресло и выслушал весьма любопытный отчет.
Гражданка Германии фрау Литхен незадолго до своего предполагаемого исчезновения полностью погасила Муравиным кредит, который они брали в банке, и приобрела для них новую мазду шестерку. Правда, за машину она внесла только первый взнос, а лизинг Муравиным оставила. И это было не все. А до этого, еще полгода назад, на счет Василия Муравина перестали поступать ежемесячные тридцать тысяч крон, что означало либо увольнение, либо уход с работы. Но покидать место, где платят такие деньги, по собственному желанию никто бы не решился. И капитан сделал логичный вывод – Муравина сократили. Не нужно быть Шерлоком Холмсом, чтобы, сопоставив полученные факты, сообразить, в какое положение попали супруги – кредит есть, работы нет. И тут появляется немка.
Вельт поблагодарил сотрудницу и, отпустив ее домой, еще долго сидел в кабинете. Он попытался дозвониться до коллеги из Мюнхена, но комиссар Гроссе отгуливал последние дни отпуска и в кабинете отсутствовал. Домой полицейский сразу не пошел. Он побродил вокруг озера, выпил кружку пива в баре и все размышлял о новых обстоятельствах этого запутанного дела.
И теперь, сидя за столом собственной кухни, продолжал прокручивать в голове все варианты возможного убийства фрау Литхен. В том, что ее убили Муравины, он больше не сомневался. Оставалось понять, почему они это сделали и как?
В полицейском участке поселка Мустикат Вельт отработал неполных семь лет. Именно с тех пор, как чета Муравиных приобрела здесь дом. И за эти годы расследовать убийство ему не доводилось. Никто здесь, на его памяти, никого не убивал. За капитаном числилось немало успешных расследований, но обычно он искал либо украденный возле магазина велосипед, либо угнанную на озере лодку. Случалось ему разбираться с разбитой на парковке машиной, когда виновник аварии скрывался, не желая оплачивать ремонт. А тут совсем другое – убийство иностранки, да еще из Евросоюза.
– Так и будешь сидеть за столом всю ночь? – спросила Элис, покончив с посудой и уборкой кухни.
Вельт посмотрел на жену и поднялся:
– Ложись, я сейчас приду.
Она кивнула и удалилась. Вельт проводил взглядом могучие бедра подруги жизни, заглянул в детскую, где спали его девятилетний сын и семилетняя дочь, и плотно прикрыв к ним дверь, поспешил в спальню. Жена уже лежала в постели в длинной кружевной рубашке. Вельт присел на кровать и понял, что его мужское естество дозрело. Он медленно разделся, приоткрыл одеяло и, задрав подол ночной рубахи, поцеловал супругу в живот:
– Повернись на бочок, чтобы я на тебя не наваливался.
– Арво, наверное, уже нельзя? – забеспокоилась Элис.
– Я аккуратненько, чтобы Илло не тревожить.
Жена протяжно, как корова в стойле, вздохнула и отвернулась к стенке. Вельт лег рядом, погладил ее необъятные бедра и, мысленно попросив прощения у будущего сына, осторожно приступил к делу. Трудился не спеша, но упорно и прилежно, как делал всякую работу, за которую брался. И завершил ее так же достойно, громким победным ревом. Отвалившись на спину, некоторое время лежал, глядя в потолок. Потом неожиданно выпалил:
– Курат, но зачем им это?
– Арво, ты о чем? – сонно пробормотала супруга.
– Об этих Муравиных. К чему убивать, если она их кормила?
Элис зашевелилась и повернула к нему голову:
– При чем тут Муравины?
– Спи, женщина, это я так, сам себе, – ответил Вельт и заботливо укрыл супругу одеялом.
* * *
Комиссар Курт Гроссе вошел в свой рабочий кабинет, преисполненный гордостью за любимую команду. Мюнхенская "Бавария" один матч у "Челси" выиграла, а второй, на поле соперника, свела к ничьей. Что может сравниться с радостью победы, особенно когда эту радость разделяют тысячи земляков-единомышленников. Надо отдать должное комиссару, он и в столь эмоциональном процессе, как поддержка команды, на стадионе и в других общественных местах, где собирались фанаты, содействовал порядку и по возможности не допускал вспышек злобы и насилия. Его профессиональная выдержка и понимание психологии зачинщиков хулиганства не раз предотвращали беду. Во всех остальных проявлениях Курт от других фанатов отличался едва ли. На трибунах он размахивал флагом и орал наравне со всеми, горланил в английских пабах и голландских пивных хвалебные оды футболистам "Баварии" и хлестал пиво не меньше других. Получив достойную эмоциональную разрядку, комиссар мюнхенской полиции вернулся на работу, полный сил и энергии.
Заместитель Гроссе, Марк Швабс, доложил о текущей работе.
За время отсутствия комиссара ничего сверхъестественного в городе не приключилось. Драки турецких рабочих с немецкими правыми, несколько убийств в квартале, населенном китайцами, и неудачное ограбление частного банка – все вписывалось в жизнь большого города обычным криминальным фоном. Произошли некоторые подвижки и в хронике дел текущих. В том числе и с выяснением личности погибшего в Эстонии водителя мерседеса. Еще до завершения экспертизы труп опознал личный врач Беншера, доктор Фриц Маерберг.
На обгоревшей руке жертвы сохранилось кольцо. Маерберг это кольцо хорошо помнил, поскольку Беншер при жизни обращался к нему с просьбой его снять. Но без операционного вмешательства сделать это оказалось невозможно, а прибегать к столь радикальным мерам не было необходимости. Знал Маер и историю этого кольца. Еще студентом Альфред Беншер обручился с сокурсницей. Та погибла на склонах Альп под лавиной, и он носил символ обручения много лет. Когда надумал снять, выяснилось, что кольцо вросло в палец. Заявление доктора Швабс посчитал достаточным основанием для финальной точки – за рулем сгоревшего в Эстонии мерседеса находился сам хозяин. И в тот же день обгоревшие останки были переданы для захоронения. Беншер всю жизнь провел холостяком и родных не имел. Но кто-то из его друзей настойчиво требовал его останки, и вчера полиция, наконец, смогла это требование удовлетворить. Что касается пассажирки мерседеса, тут заместитель не смог сдержать улыбки, подвинулся вплотную к креслу шефа и что-то долго говорил ему на ухо. После чего оба мужчины разразились долгим оглушительным хохотом. Подчиненные, следовавшие по коридору мимо дверей начальственного кабинета, этот смех слышали и делились наблюдением в своих отделах. Через несколько минут вся мюнхенская полиция владела информацией – комиссар вернулся из отпуска в прекрасном расположении духа, и сейчас самое время обращаться к нему с личными просьбами.
* * *
"С Бертой Литхен мы познакомились через Интернет. Я часто знакомлюсь в Сети с людьми из разных стран, и мы переписываемся годами. Берта жаловалась мне, что устала от большого города. И я пригласила ее к нам в поселок на Рождество. Она приехала двадцать первого декабря, и ей у нас так понравилось, что она пожелала остаться. Мы с мужем не возражали. Месяц назад, двадцать четвертого июня, она уехала. Берта дама самостоятельная и не любила вопросов. Поэтому, куда она уехала, я не спрашивала. Думала – домой. Это все.
К. Муравина".
Кристина с запиской в руках сидела в коридоре перед дверью кабинета Вельта уже минут сорок и нервничала. Они с мужем приехали в полицию ровно в девять, и она не видела, чтобы к капитану кто-то зашел до них, не слышала голосов в кабинете, и ее это раздражало. Василий, наоборот, внешне оставался спокоен. Он сосредоточенно читал газету с объявлениями о приеме на работу, и ему было без разницы, кто сейчас на приеме у полицейского и когда тот освободится.
Но посетителей Вельт и не принимал. Он сидел за своим компьютером и играл в любимый покер. Капитан специально выдерживал Муравиных, чтобы сбить их с толку. Он задумал сегодня допрос не проводить. У него возник другой план. Закончив партию и в очередной раз проиграв умной машине, он встал, приоткрыл дверь и пригласил подозреваемых:
– Простите меня, господа Муравины, но я имел необходимость срочно обрабатывать информация. Присаживайтесь.
Кристина протянула Вельту листок:
– Вот, что вы просили…
Он быстро проглядел текст и отложил в сторону:
– Это есть очень хорошо, спасибо. Мы потом как-нибудь обсудим это длинной беседой. А пока есть один вопрос.
Василий сложил газету вчетверо и поторопил Вельта, который, по обыкновению произнеся несколько слов, замолк надолго.
– Задавайте свой вопрос, капитан, – он понимал, если полицейский прихватил из комнаты Берты их контракт, они сейчас об этом услышат. Но к удовольствию Муравина, эстонец заговорил о другом:
– Да-да, как это по-русски? Вот как… Кто может подтверждать факт ухода фрау Литхен в указанная здесь время?
Кристина посмотрела в окно, сделав вид, что старается вспомнить:
– Капитан, это было на следующее утро после праздника Дня победы. У нас ночевали гости, – и повернулась к мужу: – Правда, Вася, я ничего не путаю?
– Конечно, мы же с тобой вместе все вспомнили. У нас была твоя Кая с Хейно. И капитан может у них спросить.
– У вас находилось живой свидетель?
– Надеюсь, они живы, – усмехнулся Муравин, подумав, что уморить борова Хейно не так просто.
Вельт записал координаты четы Мерисалу и сообщил посетителям:
– Вы свободны.
– Уже? – удивилась Кристина. Просидев под дверями кабинета более сорока мнут, она предполагала, что допрос продлится дольше.
– Да. Сегодня мне вас больше ничего не надо. Но я буду делать к вам еще визит сам.
– Хоть предупредите, когда появитесь, – потребовала Кристина по-эстонски. – Мне вовсе не хочется опять встретить вас в купальнике.
– Я сделаю звонок, – пообещал Вельт по-русски.
– Вы вполне сносно говорите. Русский в школе учили? – поинтересовался Василий.
– Я успел давать почетный долг в советскую армию, – хмуро сообщил капитан эстонской полиции и проводил Муравиных до дверей кабинета.
На улице светило солнце, но еще было прохладно. Кристина надела кофту, что сняла в помещении, и застегнула на все пуговицы. На парковке возле полиции их новенькая мазда сверкала лаком в полном одиночестве. Свой транспорт полицейские держали у служебного входа с тыльной стороны здания. А других желающих посетить полицию сегодня не нашлось. Усевшись за руль, Василий посмотрел на щиток приборов:
– У нас горючего на нуле.
– Отвези меня домой и катись заправляться. Надеюсь, на это бензина хватит.
– На это хватит, – согласился супруг, трогая с места.
До дома ехали молча. Так же молча, Василий высадил жену у калитки. Она не оглядываясь направилась в сад. Муравин видел, Кристина в дом не вошла, а уселась в кресло под яблоней. "Зря я оставляю ее одну", – подумал он и покатил к бензоколонке.
* * *
На третий день после приезда Берты в Эстонии выпал снег. Такое случается не каждый год, и снегу здесь взрослые радуются не меньше, чем дети. Не вообще снегу, а снегу рождественскому. Если его нет, эстонцы называют Рождество "черным". А черное есть черное. Рождество без снега – мрачный Божий знак и предупреждение о грядущих невзгодах. О Боге эстонцы часто не вспоминают. Они не католики, готовые в очередной церковный праздник исступленно биться лбами об асфальт за сто метров от собора, когда в нем для верующих уже нет места. Здесь подобного не увидишь.
Но к Рождеству Господь является в эстонские души и поселяется в них на все праздничные дни. Наверное, поэтому и празднуют рождение Спасителя здесь тихо, по-домашнему. И если выходят из дома, то в церковь или на концерты классической музыки, проникаясь чувством Рождественской Благодати. Кристина своей эстонской натурой ясно все это в себе ощущала.
Она проснулась от треска мобильной трубки, что напоминала ей о шариках Берты, и тут же выглянула в окно. Газон перед домом побелел и сверкал в отблесках уличного фонаря россыпью алмазной пыли.
– Вася, снег! – восторженно сообщила она мужу, взъерошив ему на радостях волосы.
Муравин открыл глаза, в которых отразилось полное отсутствие мысли, и переспросил:
– Что, снег?
– Снег выпал, понимаешь?! У нас будет белое Рождество!
– А сколько сейчас времени?
– Восемь.
– Чего вскочила?
– Надо Берте напомнить про ее гомеопатию.
– И напоминай. Меня-то зачем будить?
– Дурачок, снег на улице! Это же так здорово! К нам приехала Берта! Мы сможем гасить кредит! И Боженька нам послал снег. Это значит, все будет хо-ро-шо, – она закуталась в халат, выбежала в переднюю и, набросив поверх халата шубку, шагнула в сад. Поняла, что в тапочках, вернулась, сунула босые ноги в ботинки мужа и опять вышла.
В окошке Берты уже горел свет. Она постучала по стеклу. Через секунду занавески раздвинулись и в них, как в театральных кулисах, возникло лицо немки. Кристина успела заметить бигуди на ее голове и знаком показала, что пора пить лекарство. Берта поманила ее пальцем и исчезла. Через мгновенье приоткрыла дверь.
– Заходи, милочка. Шарики я уже заглотала, – сообщила постоялица, пропуская молодую хозяйку в свои апартаменты. – Будешь со мной пить кофе?
– А ваша зарядка?
– В Рождество Бог простит, – усмехнулась Берта. – А кофе я уже сварила.
Кристина вылезла из башмаков мужа и сбросила шубку. Они уселись за маленьким секретером в комнате Берты, служившей ей и гостиной и спальней одновременно. Кристина тут же поделилась своей радостью:
– Видели, снег выпал?
– Мы не в тропиках, милочка. В декабре такое случается, – без особых эмоций заметила старуха.
– Конечно. Но у нас будет белое Рождество!
– Ты веришь в Бога?
Кристина растерялась. Подобного вопроса ей никто не задавал. А сама она серьезно о вере никогда не размышляла:
– Не знаю… наверное. А вы?
– Я до семнадцати лет росла в России. Там внушали, что Бог выдумки буржуазии. В Германии я поняла, что это пропаганда, но верить все равно не научилась. Знаешь, милочка, столько подлого каждый день происходит на этом свете, поневоле задумаешься – если Он и есть, то весьма равнодушный субъект.
– Я так не считаю. Мне кажется, все светлое в нашей жизни от Бога.
– А темное от черта? Как вы его называете?
– По-эстонски черт – курат. У нас им мужчины ругаются. А матом никогда.
Берта разлила кофе в две малюсенькие чашечки мейсинского фарфора, что привезла с собой из Германии:
– Ну и чем ты гордишься? Прэсные твои эстонцы, если кроме "курат" ничего не знают. Я когда руководила фирмой, своих немцев трехэтажным гоняла. На Волге мужики лаяться умели, и мне нравилось, если к мэсту. Научилась у них.
– Васька тоже, когда злится, пользует. Меня коробит.
– Ну, и дура. Русский мужик без мата, словно мерин. Ты пей. Кофе хорош, пока горячий.
– Может, пойдем к нам завтракать, раз вы сегодня без зарядки?
– Успеется. За окном тьма. Я как курица, пока не рассветет, зерен не клюю.
Кристина рассмеялась:
– Теперь у нас к одиннадцати светает, так и с голоду помрете.
– Не помру. В моем возрасте меньше жрать – дольше жить. Значит, сегодня у нас Рождество. Что готовить собралась?
– Капусту тушить, брюкву туда, кровяные колбаски. Все, что полагается.
Берта откинула голову и строго посмотрела на молодую женщину:
– Это у кого полагается?
– У нас, эстонцев. Васька на свое Рождество гуся с яблоками требует, а сегодня по-нашему.
– Ты мне эти чухонские штучки брось. Я тебе не свиноматка на фэрме, чтобы вашей брюквой питаться. Гони Ваську в город, пусть везет индейку, сама запеку. В праздники готовлю я.
– Хорошо, Берта. Как скажете.
– Я уже сказала. Вы сколько в браке живете?
– Седьмой год пошел. А что?
– Не надоел он тебе?
– Кто?
– Васька твой?
– Нет.
– И ты больше ни с кем не развлекаешься?
– Как это?
– Кто как умеет. Большинство в постели, некоторые по-другому. Я любила в номерах. Чтобы все вокруг новое. Кобель новый и пейзаж новый.
– Вы же вдова, а мне зачем?
– Я всего двадцать лет вдова. А раньше, когда помоложе была, меня не удержишь.
Кристина не поняла:
– При муже?