Еще большее удивление вызвало однажды появление Ветцеля в леспромхозовском клубе на вечере, посвященном 30-летию Победы, с четырьмя наградами на груди, среди которых была редкая в этих местах, никогда не бывших под оккупацией, потемневшая латунная медаль "Партизану Отечественной войны" 2-й степени.
Ветцель был старожилом района: он приехал сюда после войны и с тех пор его не покидал. Поразительная расположенность Липатия Львовича ко всем людям без исключения и без какого-либо деления на плохих и хороших, невзирая ни на какие их слабости и недостатки, воспринималась некоторыми как естественное следствие тихой и размеренной, не отягощаемой даже семейными заботами одинокой жизни; иным же казалось, что этот аккуратный благообразный старичок, с белой как лунь головой, себе на уме и не желает, в ущерб собственному здоровью и спокойствию, не только раздражаться, но и просто расстраиваться или волноваться из-за каких-то неурядиц. Кто бы мог подумать, что такой человек награжден партизанской медалью!
И уж тем более никто бы никогда не подумал, что в душе этого скромного человека с вечной доброжелательной улыбкой заложен заряд такой смертельной ненависти, какой хватило бы и более темпераментному человеку на три жизни.
Ветцель был одинок не по своей воле. Его престарелую бабушку, мать, отца и младшего брата-подростка расстреляли бандиты из эйнзатцкоманды "4-а", проходившей маршем через Чернигов. Беременную жену Липатия затоптал коваными сапогами унтерштурмфюрер СС Вальтер Штеймле. Двух старших сестер замучили пьяные полицаи 399-й черниговской оберфельдкомендатуры.
Поседевшего в двадцать восемь лет Липатия Ветцеля, бывшего уже в те годы известным портным, спрятала у себя дома семья русского сапожника; в ту же ночь Ветцель ушел из города и сумел прибиться к партизанам.
В отряде, где комиссаром оказался ответственный партийный работник, жене которого Ветцель сшил до войны коверкотовый, английского покроя костюм, Липатия, по его настоятельной просьбе, зачислили в группу подрывников, и он усердно изучал принцип действия колесных замыкателей и способы изготовления кумулятивных зарядов, а в остальное время латал партизанам старую одежду или перешивал из трофейного тряпья новую. Здесь, в отряде, он почувствовал себя рожденным заново.
Незадолго перед выходом на первое самостоятельное задание на базу привели для допроса эсэсовского офицера. Едва увидав перед собой фашиста, Ветцель вскочил с пня и, размахивая большими портновскими ножницами, с диким нечеловеческим воплем бросился на врага. Командир отряда, возблагодарив судьбу за то, что под рукой у Ветцеля не оказалось другого оружия, кроме ножниц, иначе не видать бы в живых добытого с таким трудом эсэсовца, немедленно приказал отчислить "храброго портняжку" (как прозвали Ветцеля в отряде) из подрывников и окончательно определить в хозвзвод. Комиссар к тому времени погиб, и вступиться за Липатия было некому.
Впрочем, и находясь в хозвзводе, Ветцель вполне заслужил свою партизанскую медаль. Освоив дополнительно шорное и сапожное ремесло, он ни минуты не сидел без дела; портняжничал, начиная от телогреек и маскхалатов и кончая подгонкой для разведчиков немецкого обмундирования; в то время и в тех условиях он делал то, что в полной мере могут оценить лишь партизаны.
В конце сентября 1943 года, войдя вместе со своей частью в освобожденный Чернигов, Ветцель бросился искать семью сапожника, которая спасла его от фашистов.
И тут он узнал такое, от чего впору было выть волком. Оказалось, что семью сапожника выдал провокатор. Сапожник и его жена скончались в страшных муках на допросах в комендатуре, а их четверых малолетних детей живьем сбросили в колодец. Имя провокатора осталось неизвестным. Во вновь организованном Черниговском управлении КГБ, куда обратился Ветцель, ничем помочь не могли, но заверили, что ни один изменник от возмездия не уйдет.
Однако имени провокатора не удалось установить и при последующих расследованиях дел гитлеровских пособников Возможно, предатель успел бежать с немцами, вполне также возможно, был разоблачен и расстрелян за другие преступления, но не исключалась также и возможность, что он сумел замести следы, жив и ходит где-то рядом. Сознание того, что предатель не установлен и, быть может, злорадствует над его, Липатия, горем и горем других людей, было невыносимо для Ветцеля. Он должен был найти провокатора во что бы то ни стало.
Заподозрив как-то одного из переживших оккупацию черниговцев, Липатий прибежал в управление госбезопасности с требованием немедля арестовать фашистского прихвостня. Выяснилось, однако, что человек, которого заподозрил Ветцель, был подпольщиком и за свою работу в тылу врага награжден орденом Ленина. Этот случай совершенно убил Ветцеля, теперь уже не потому, что не удалось найти предателя, а потому, что он заподозрил героя. Ветцель с ужасом вдруг обнаружил, что, бродя по разрушенным кварталам города, он всматривается с подозрением в каждого, кто встречается ему на пути. И тогда он понял, что, оставаясь в Чернигове, непременно сойдет с ума, подозревая всех и каждого и бросая тень на невинных людей.
Оказавшись в Западной Сибири, Ветцель почувствовал себя рожденным в третий раз. В этом лесном заболоченном районе, живо напоминавшем ему партизанский край, жили отважные работящие люди, удалью похожие на партизан. Так же, как партизаны, они длительное время проводили в лесу, выполняя тяжелую и ответственную работу; так же, как партизаны, они возвращались из лесу усталые и заросшие, но с чувством гордости за порученное им важное для народа дело; так же, как партизаны, они умели широко, бесшабашно отметить трудовую победу.
Ветцель, живя в молодежном общежитии, никогда не отказывался ни от одной компании, если его приглашали. Приглашали же его часто. И не только потому, что большинству этих парней в разное время требовалось, согласно моде, то ушить, сузить брюки, то, напротив, расклешить до невозможных размеров; невестам этих ребят нужны были свадебные платья, а женам - красивые наряды, - было и это, но потом его стали приглашать просто так, просто потому, что привыкли к этому доброму старику (Ветцель в тридцать лет выглядел уже стариком). Сам никогда в жизни не выпивший ни одной рюмки водки и не выкуривший ни одной папиросы, Ветцель часами высиживал в дымном чаду, радостно улыбаясь и веселясь вместе со всеми.
Но если, находясь на работе или в компании шумных лесорубов, он испытывал чувство радости и даже умиления от общения с людьми, то, возвращаясь в свое жилище, Липатий Львович попадал совсем в другой мир.
Стены двух его комнат были заняты высокими - до потолка- стеллажами, на которых стояли книги, альбомы, папки с вырезками из газет и журналов, общие тетради с выписками… Здесь были мемуары Гудериана и дневники Гальдера, воспоминания узников Равенсбрюка и Хорольской ямы, издания документов Нюрнбергского процесса и Международной конференции по вопросам преследования нацистских преступников, "Дневник Анны Франк" и "Путеводитель по Освенциму", фотографии мемориала Хатыни и репродукции "Молодогвардейцев на допросе" и "Герники", "Песня фашистских бомбардировщиков" Эйса Крите и "Репортаж с петлей на шее" Юлиуса Фучика, "Дневные звезды" Ольги Берггольц и портрет депутата Верховного Совета СССР, дважды Героя Социалистического Труда, украинской колхозницы Степаниды Демидовны Виштак, угнанной фашистами в 1942 году в Германию, где она работала на кирпичном заводе в Лейпциге…
Вновь и вновь перебирая эти человеческие документы, Липатий Львович поражался чудовищному равнодушию мира к фашистским проявлениям.
…Как-то раз Липатия Львовича поразила совершенно неожиданно пришедшая в голову мысль: если человека, укравшего кошелек с деньгами, называют преступником, то как в таком случае назвать палача, руки которого обагрены кровью тысяч невинных жертв?..
Поскольку, пользуясь такой постановкой вопроса, Ветцель ответа не находил, ибо именно так - преступниками- назвал главарей третьего рейха Международный Военный Трибунал, - мысль трансформировалась в следующую формулу: если палача, на совести которого тысячи, а то и миллионы загубленных душ, можно назвать преступником, то можно ли точно так же - преступником - назвать и вора, укравшего кошелек?
Ветцель не задумывался над тем, что вор, укравший кошелек, мог украсть и продовольственную карточку в блокадном Ленинграде и тем самым обречь кого-то на голодную смерть; не выводил отсюда никакой теории всепрощения и даже в душе не пытался осудить суровость уголовного кодекса, - все это просто не приходило ему в голову. Но его личное отношение к тем, кого закон безоговорочно (и, конечно, не без оснований) называл преступниками, коренным образом изменилось, - он не мог называть этих людей преступниками уже только за то, что они не фашисты.
Именно в это время, то есть приблизительно за год до описываемых в этой книге событий, когда Костик был старшим инспектором ОУР, а Шабалин просто инспектором, когда работал еще майор Собко, а Редозубов и не помышлял о милицейской службе, - Ветцеля пригласили к телефону. Звонил Костик. Ветцель поначалу не мог понять, о чем речь. Наконец, уяснил, что Костик просит его принять на работу девушку, которую он, Костик, рекомендует.
- Да в чем же дело? - сказал Липатий Львович, недоумевая, почему такую простую просьбу старший лейтенант излагает столь туманно и длинно. - Конечно, присылайте! Она уже работала в нашей области? Впрочем, неважно! Если даже ничего не умеет, я возьму ее ученицей.
- Да нет, работать-то работала, - ответил Костик и снова замялся. - Но… как бы это вам объяснить… в довольно специфических условиях… Она недавно возвратилась из мест лишения.
- Лишения? Какого лишения?
- Лишения свободы.
- Господи! - сказал Ветцель.
- Ну вот видите, - вздохнул Костик. - Кому ни позвоню- люди нужны всем, а как скажу - откуда…
- Да вы что! - закричал Ветцель. - Немедленно присылайте ее ко мне!..
- Видите ли, - осторожно перебил задыхавшегося Ветцеля Костик. - Дело в том, что она сидела за кражу. Два года.
- Господи! - разволновался еще более Липатий Львович. - Что же она такого могла украсть, что ее на целых два года?..
- Да так, кое-что по мелочи, - ответил Костик. - Ну, в общем, квартирная кража. Но она была не главная. Просто пособница… Так что я думаю…
- Да о чем вы думаете! - вновь закричал Ветцель. - Присылайте ее ко мне! И притом немедленно!..
12
- Ну, вроде вся гвардия в сборе! - сказал Шабалин и повернулся к Редозубову, сидевшему рядом с ним сбоку от стола. - Гляди и запоминай! Витя Рябкин по кличке Хайма. Ворует, сколько себя помнит. Во всяком случае, как ползать научился, так сразу пришлось и на учет брать. Далее. Серега Загваздин Совершенно исключительная личность: ни дня без кражи. Следующий. Женя Данилов. Тоже, думаю, далеко пойдет. Если тюрьма не остановит. Так, Женька? Ну, тут особый случай. Потом поговорим. Ну, и наконец - Мишка Азаренок. Кликуха - Боцман. Вон у него на руке - видишь? - якорек выколот. Да ты не прячь, покажи! Этот уже сидел в колонии. В личном зачете - штук пятнадцать лодочных моторов. Последний подвиг- угон портовского полуглиссера из-под носа у военизированной охраны. Представь: утром пилоты приходят, а самолет отбуксировать нечем. Во ситуация, а?
Шабалин помолчал, еще раз медленно оглядел всех четверых и, постукивая тяжелым кулаком по столу, закончил:
- Вот, так сказать, будущая надежда нашего районного уголовного мира.
Четверо, сидевшие на расставленных вдоль стены стульях, на речь начальника ОУР реагировали по-разному. Маленький, щуплый Хайма тер грязными кулачонками заплаканные глаза. Нескладный, худой, в огромном, явно с чужого плеча, твидовом пиджаке, "исключительная личность" Загваздин безразлично смотрел в окно на стоявший во дворе автозак. Женя Данилов, аккуратно причесанный, хорошо одетый, резко выделяющийся из этой компании мальчик, сжавшись от страха, с тревогой, с мольбой смотрел на Шабалина. Последний - Мишка Азаренок - рослый, крепкого сложения и на вид добродушный парень, в тельняшке, в потертой речной тужурке, в резиновых броднях, - слушал Шабалина с ухмылкой.
Шабалин перевел взгляд на стоявший на углу стола магнитофон "Телефункен", повертел в пальцах изящную, чуть толще карандаша, серебряную трубочку - микрофон и, обращаясь ко всем, сказал:
- Ну что скажете, герои?
- Да что тут скажешь, - степенно, баском, отозвался Азаренок. - Ясное дело: Хайма раскололся. Или Жека. Так я и думал.
- Что - так ты и думал? - рассеянно переспросил Шабалин, просматривая какие-то бумаги.
- Ну что они сразу расколются. Это уж как водится…
- Зачем же ты их брал… на такое дело? - не выдержав, вмешался Редозубов. - Коли уж наперед все знал.
Азаренок вздохнул:
- А куда от них денешься? Лезут, черти… Да вы сами посудите, - обратился он к Редозубову, видя, что Шабалин мало интересуется его объяснениями. - Вот у этого, у Хаймы, матуха пьет, гуляет, как мужиков приведет - из дому гонит. Куда ему податься? А Жеку взять, у того - наоборот, шагу ступить не дадут… А чё там! Ну-ка, встань! - приказал он дрожавшему от страха Данилову. Тот вскочил со стула. - Повернись задницей к столу. - Мальчик послушно повернулся. - Спусти штаны. - Мальчик заколебался. - Ну! - прикрикнул Боцман. Данилов, смущаясь, спустил штанишки, и Редозубов отчетливо увидел недавно зарубцевавшиеся на ягодицах следы побоев. - Вот видите, - сказал Азаренок. - А все за то, что какую-то стекляшку кокнул.
- И не стекляшку вовсе, а хрустальный фужер! - горячо поправил, натягивая штанишки, Женя Данилов. - За стекляшку бы так не стали.
- Вот и приходится, - сказал Азаренок. - Возьмешь на свою голову… Да им-то что, ничего не будет, по четырнадцать еще нету, а мне-то опять сидеть за этот магнитофон. Дядя Саня! - неожиданно обратился он к Шабалину. - Дай-ка закурить, с утра бычка во рту не держал.
Шабалин нахмурился, секунду помедлил, затем молча выдвинул ящик стола, достал пачку "Беломора".
- Спички есть, - сказал Азаренок. - Вот спасибо, а то матуха ни копья на курево не кидает. Правда, у ней и у самой не густо, как братана посадили… Ты меня прямо щас в КПЗ заткнешь, дядя Саня?
- Да нет, - ответил Шабалин. - Передам, - кивнул на "Телефункен", - в прокуратуру, пусть они решают.
- Тогда ладно, - сказал Боцман, - я за эти дни, может, матухе дров успею напилить.
В это время дверь распахнулась, и в кабинет вбежала инспектор детской комнаты лейтенант Савина. Ее короткие белые кудряшки растрепались, брючный костюм был не совсем хорошо отглажен - собиралась она, видно, наспех. Запыхавшись, Валентина Александровна остановилась у стола, стараясь перевести дух.
Азаренок выхватил изо рта папиросу и спрятал за спину. Но было поздно.
- Куришь?! - вскричала Валентина Александровна, тряхнув кудряшками. Боцман отрицательно мотнул головой. - Как нет?! А это что?! Дай сюда! - бросилась она к Азаренку. - Кому говорю, дай сюда руку! А ты знаешь, как губительно действует никотин на молодой организм?! Я тебе разве не говорила?! Дай, говорю, папиросу!..
- Да нету ее у меня, - басил Боцман, вставая со стула, в то время как Валентина Александровна проводила тщательный розыск: заглянула под стул, заставила Азаренка вывернуть карманы - все было напрасно. Папиросы нигде не было. Боцман же недоуменно пожимал плечами. - Говорю же вам, нету…
- А-а! - еще более поразилась Валентина Александровна, взглянув на Хайму. - Ты в помещении в шапке сидишь?! - вскричала она в сильнейшем волнении. Рябкин торопливо сдернул кепчонку - Сколько раз тебя учить, что в помещении головной убор необходимо снимать?! Ты же этим себя не уважаешь! Тем, что сидишь в головном уборе!! Этим ты не уважаешь прежде всего себя!!!
- Я больше не бу-у-уду… - жалобно тянул Хайма. - Я в последний ра-а-аз…
Валентина Александровна захлебывалась от возмущения, и тут вдруг, сообразив все до конца, округлив глаза, повернулась к Шабалину:
- И это все при вас?! В вашем присутствии?!!
Она в изнеможении опустилась на стул, хватая ртом воздух. Редозубов торопливо налил из графина воды и подал ей. Она отпила глоток, стуча зубами о край стакана.
Шабалин поморщился.
- Валентина Александровна, - сказал он. - Вы же сказали, что болеете. Зачем же так себя волновать? Зачем вы вообще пришли?
- Да, я болею, - гордо ответила та. - Но я не могу смотреть равнодушно, как… как… Я должна была прийти сюда и поговорить с ними! А вот вы…
- А вот мы, - Шабалин встал и взглянул на Редозубова, как бы делая заявление и от его имени, - считаем, что вам нужно было разговаривать с ними раньше. А теперь с ними будем говорить мы! Вот так, Валентина Александровна!
13
- Вот так, Валерии Романович, было дело, - сказал Шабалин и придавил в пепельнице окурок. - Никто не собирался и не собирается ее дискредитировать, - продолжал Шабалин. - Она сама себя дискредитирует перед подростками. Так работать нельзя! - произнес он знаменитую фразу бывшего начальника ОУР Собко. - Надо Рябкину родительских прав лишить, - материал не собран!.. А Савина учит шапку снимать в помещении! Или взять того же Азаренка: отец сидит, брат сидит, сам полтора года провел в ВТК, мать уборщицей еле тянет, а Савина трагедию видит в том, что он закурил! Да я сам, Валерий Романович, если хотите знать, с тринадцати лет курю! Хвалиться, конечно, печем, но уж так получилось. А в пятнадцать уже на заводе вкалывал, слесарил. И, как видите, не стал ни вором, ни хулиганом, даже, кажется, наоборот.
- Да и я в школе потягивал, - неожиданно вспомнил Проводников, и тут же крайняя досада на себя охватила его. Ему никак не удавалось повернуть разговор в нужное русло. Вновь и вновь выходило, что то, о чем говорил Шабалин, является гораздо более важным, чем то, о чем собирался побеседовать замполит. - Александр Николаевич, - решительно произнес Проводников. - Вот мы с вами люди одного поколения, даже одногодки. Даже социальное происхождение, если уж на то пошло, как будто одинаковое. Служим одному делу. И тем не менее никак не можем понять друг друга. Скажу больше…
В дверь коротко, но громко постучали, вслед за тем она отворилась, и на пороге возникла стройная, хорошо одетая женщина лет тридцати пяти или чуть постарше.
- Я занят! - строго сказал Проводников, ожидая, что дверь закроется, но этого не произошло. - Я занят! - повторил Проводников. - Зайдите, пожалуйста, попозже…
- Я - Данилова! - коротко бросила женщина, проходя, как хозяйка, в кабинет. - К сожалению, вашего начальника я не застала, он где-то в райисполкоме, Чиладзе тоже, приходится обращаться к вам. - Она обошла стоявшую у нее на пути раструбом вниз трубу, села в кресло напротив Шабалина, поставила черную кожаную сумочку на стол, предварительно сдвинув передвижной календарь, и, поправляя юбку, сказала: - Надолго вас не задержу.
- Вы… мать Жени Данилова? - осведомился Шабалин.
- Я - невестка Георгия Михеевича Данилова, - не удостоив Шабалина взглядом, ответила женщина. - Вы, надеюсь, в курсе? - обратилась она к замполиту.
- В курсе, - сухо сказал Проводников. - Что ж, слушаю вас.
- A-а… лейтенант?.. - женщина небрежно кивнула в сторону Шабалина.
- Лейтенант тоже в курсе, - ответил Проводников, хотя прекрасно понял, что женщина спрашивала, не будет ли Шабалин лишним. - Слушаю вас.
Женщина еще раз поправила юбку и сказала:
- Я слышала, что для трудных детей существуют какие-то спецшколы, где их…